Отправные пункты | Глава 19. Поворот в советско-американских отношениях. Начало ядерного разоружения | Глава 20. Европа: поиск новых подходов | Глава 21. К новому миропорядку | Глава 22. Объединение Германии | Глава 23. От взаимопонимания к партнерству | Глава 24. Преодоление раскола Европы | Глава 25. Ближневосточный конфликт | Глава 26. Япония. Официальный визит президента СССР | Глава 27. Еще несколько портретов | Глава 28. Встреча "семерки" в Лондоне. Экономическое признание перестройки | Глава 29. Джордж Буш в Москве: за три недели до путча | Глава 30. Начало поворота | Глава 31. Янош Кадар. Судьбы венгерских реформ | Глава 32. Войцех Ярузельский - союзник и единомышленник | Глава 33. Чехословакия: синдром-68 | Глава 34. Тодор Живков и другие: кризис доверия в социалистическом содружестве | Глава 35. Югославия: расплата за задержку реформ? | Глава 36. Николае Чаушеску: падение самодержца | Глава 37. Хонеккер: отказ от перестройки | Глава 38. Диалоги с Фиделем Кастро | Глава 39. Москва и Пекин «закрывают прошлое, открывают будущее» | Глава 40. Вьетнам уходит с тропы войны. Лаос и Кампучия. Наш друг Монголия. КНДР | Глава 41. Еще раз «переменить всю точку зрения нашу на социализм» | Глава 42. Январь-июль. Угрозы и надежды | Глава 43. Август. Путч | Глава 44. Сентябрь-декабрь. Последние усилия и беловежский сговор | Глава 45. Мы и внешний мир после путча | Заключение | Делийская Декларация о принципах свободного от ядерного оружия и ненасильственного мира | Проект. Договор о Союзе Суверенных Государств | Обращение Президента СССР М.С.Горбачева к парламентариям страны | Обращение Президента СССР М.С.Горбачева к участникам встречи в Алма-Ате по созданию Содружества Независимых Государств
 

Книга 1 

Глава 21. К новому миропорядку

Индия - партнер нашей новой внешней политики
Беседы в Кремле
Прощание с «империей зла»
Рубеж: выступление в ООН
Пауза в Вашингтоне
Мальта. Начало конца «холодной войны»

Индия - партнер нашей новой внешней политики

     История подчас причудливо расставляет свои вехи, и лишь потом высвечивается общий смысл происшедшего. Когда после встречи с Рейганом в Рейкьявике я поехал в Индию и мы с Радживом Ганди подписали Делийскую декларацию о принципах ненасильственного мира, далеко не всем была очевидна внутренняя связь между этими, казалось бы, столь разными событиями в двух географически отдаленных друг от друга точках земного шара. А связывало их то, что в мире уже сложились силы, которые побуждали к установлению новых международных отношений.
     Круг моих зарубежных контактов становился все шире, и эти контакты все больше убеждали в том, что понимание необходимости перехода к какому-то иному, мирному порядку пробивает себе дорогу, становится тенденцией, начинает трансформироваться в политику. Начинали прорисовываться контуры более безопасного мира. О перспективах новой эры международного мира говорил в своей прощальной речи в ООН Рональд Рейган, совершивший незадолго до того визит в Москву. Развитие мировых событий давало много материала для формирования более целостной концепции нового мирового порядка, с которой я выступил в ООН в конце 1988 года.
     Хорошие отношения с Индией сложились у СССР со второй половины 50-х годов. Этому способствовали и давние симпатии наших народов друг к другу, стремление Индии иметь поддержку СССР в ее усилиях по укреплению своей независимости, и общая заинтересованность в сохранении мира в регионе. Советско-индийские отношения наряду с советско-финляндскими были редким примером отношений между странами с различными общественными системами, только в случае с Финляндией был вариант отношений с малой страной, а тут — с великой.
     В общем, в 1985 году мы получили на индийском направлении неплохое наследство. Перестройка своим реформаторским характером создала новые предпосылки для укрепления отношений с Индией. Идеи нового мышления были сразу восприняты индийским руководством, прежде всего Радживом Ганди. У меня с первой же встречи установились с ним по-настоящему дружеские, сердечные отношения. Глубоко скорблю по поводу его безвременной трагической гибели. Это был очень искренний, широко мыслящий, гуманистически настроенный человек. Мы встречались с ним много раз, постоянно обменивались письмами и посланиями, сблизились семьями. Мысли наши шли в одном направлении, а беседы выходили далеко за переговорную повестку дня.
Уже при первой встрече на меня произвело большое впечатление свойственное Радживу органичное сочетание глубокой и оригинальной философской традиции Индии, Востока с прекрасным знанием и пониманием европейской культуры. Покорили его стиль ведения переговоров, просто общения, выдающиеся человеческие качества. Он был предан делу своего деда Джавахарлала Неру и матери Индиры Ганди. И смыслом жизни для него было возрождение Индии.
     Близость наших позиций на протяжении «перестроечных» лет переросла в отношения полного доверия. В меру своих возможностей мы старались содействовать решению Индией своих национальных задач. И в свою очередь опирались на ее неизменную поддержку своих международных инициатив. Но наши отношения никоим образом не сводились к взаимной помощи. Они стали одним из генераторов тех идей, которые представляют «теоретический каркас» нового мирового порядка. Наиболее полно это нашло отражение в Делийской декларации, подписанной Ганди и мною 27 ноября 1986 года во время моего визита в Дели.
     «В ядерную эпоху, — говорится в ней, — человечество должно выработать новое политическое мышление, новую концепцию мира, дающую надежные гарантии выживания человечества.
     Мир, доставшийся нам в наследство, принадлежит нынешним и грядущим поколениям, это требует, чтобы приоритет отдавался общечеловеческим ценностям».
     Мы предложили ряд принципов построения нового мира:
     — человеческая жизнь должна быть признана высшей ценностью;
     — ненасилие должно быть основой жизни человеческого сообщества;
     — право каждого государства на политическую и экономическую независимость должно признаваться и уважаться;
     — на место «равновесия страха» должна прийти всеобъемлющая международная безопасность.
Свободный от ядерного оружия ненасильственный мир, заявили мы, требует конкретных и безотлагательных мер, направленных на разоружение. В числе этих мер были названы: полное уничтожение ядерных арсеналов до конца текущего столетия; недопущение вывода любого оружия в космос; полное запрещение испытаний ядерного оружия; запрещение химического оружия и уничтожение его запасов; снижение уровней обычного вооружения и вооруженных сил и т.д.
     Пока ядерное оружие не ликвидировано, Советский Союз и Индия предложили незамедлительно заключить международную конвенцию, запрещающую применение или угрозу его применения.
     Делийская декларация — считал тогда и считаю сейчас — является выдающимся документом, значение которого не ограничивается рамками исторического момента. Он общезначим и актуален сегодня, как и вчера.
     А началось все в мае 1985 года, когда Раджив Ганди прибыл в Москву с официальным дружественным визитом. Это была его первая зарубежная поездка. К этому времени он пробыл на посту премьера немногим более полгода, а я — всего лишь два с небольшим месяца. Уже сам факт, что встреча происходила в момент смены поколений политиков, придавал ей этапное значение, нужно было заново оценить достигнутый уровень сотрудничества двух стран в политике и экономике, культуре и обороне, устранить то и дело возникавшие неполадки. И, разумеется, подумать о возможности прорыва к новым ступеням взаимодействия. Для этого были и объективные предпосылки, поскольку перед Советским Союзом и Индией во весь рост встали проблемы модернизации, обновления, радикальных реформ. При всем различии двух стран было в этом у них и много общего.
     Не менее существенно, что визит проходил в сложном международном контексте, когда напряженность в мире достигла опасных масштабов, требовались нестандартные, смелые решения, чтобы повернуть фатальный ход событий. Помимо общих, глобальных проблем была необходимость совместно оценить ситуацию в Азиатско-Тихоокеанском регионе, затрагивающую жизненные интересы Индии и Советского Союза.
     Переговоры были продолжительными и основательными. Мы подписали соглашения об основных направлениях торгово-экономического и научно-технического сотрудничества до 1990 года, о создании в Индии с нашей помощью ряда новых крупных промышленных объектов.
     Я решительно поддержал инициативу глав государств и правительств Аргентины, Индии, Греции, Мексики, Танзании и Швеции, призвавших к всеобъемлющему прекращению испытаний, производства, развертывания ядерного оружия и систем доставки, предотвращению гонки вооружений в космическом пространстве, заключению договора о всеобъемлющем запрещении ядерного оружия, Это была крупная инициатива шести государств, представляющих движение неприсоединившихся стран. К сожалению, в США ее проигнорировали.
     В заключительном документе СССР и Индия заявили, что они против любого ущемления прав всех государств и народов на независимое и мирное развитие по своему усмотрению, против любых проявлений империализма, колониализма, неоколониализма, господства и гегемонизма. Все спорные вопросы и конфликты между государствами должны решаться путем переговоров без применения силы или угрозы силой. Зафиксировали общие оценки по Ближнему Востоку, ситуации в Юго-Западной Азии, Индийском океане, Южной Африке, роли движения неприсоединившихся стран и другим вопросам.
     В дни визита Радживу Ганди была вручена Ленинская премия мира, присвоенная Индире Ганди посмертно. Он принял участие в торжественной церемонии, посвященной присвоению ее имени одной из площадей нашей столицы.
     Побывал индийский гость в Белоруссии и Киргизии, повсюду его принимали с исключительной сердечностью. Раиса Максимовна и Соня Ганди провели много часов вместе. С тех пор между ними установились отношения взаимной симпатии, которые сохраняются до сих пор.
     Кто бы мог подумать, что не пройдет и трех лет, как этого молодого, полного сил и планов красивого человека постигнет участь его великой матери! Трижды будьте прокляты те, кто поднял руку на мать и сына Ганди, как и на Джона Кеннеди, Улофа Пальме, на другие жертвы политического террора.
     Визит закрепил традицию отношений между двумя государствами и народами.
     В один из дней, когда у нас оказалось несколько свободных минут, я пригласил Ганди совершить прогулку по Кремлю и попытался выполнить роль экскурсовода. В парке цвела роскошная сирень. Я подошел к одному из кустов, обломал несколько веток и преподнес букет своему индийскому партнеру и другу. Он от души поблагодарил и в то же время деликатно выразил беспокойство таким отношением к природе. Пришлось его успокоить: черемуху и сирень надо обламывать, они тогда лучше растут.
     Мой ответный визит состоялся в ноябре 1986 года. В Индии это прекрасная пора, сорокаградусная летняя жара позади, но ты как бы попадаешь в лето Центральной России. Никогда до этого и никогда после нас не встречало столько людей — сотни тысяч. На пути следования из аэропорта в резиденцию — Президентский дворец — тысячи приветственных транспарантов, море цветов; в нескольких местах искусные цветоводы и художники сделали из них портреты — мой и Раисы Максимовны. Мы ощутили в полной мере, что приехали в страну солнца, горячих сердец, цветов.
     После московского визита мы были с Ганди в постоянном контакте, шла интенсивная переписка, плодотворно работали послы. Но месяцы, отделяющие московскую и делийскую встречи, были заполнены событиями, которые нуждались в нашем совместном осмыслении. Позади была встреча с Рейганом в Женеве, состоялись визиты в Москву многих западных деятелей и руководителей социалистических стран, моя поездка во Францию. Была обнародована 15-летняя программа ликвидации ядерного оружия и сокращения других видов вооружений. Наконец, на XXVII съезде КПСС были даны новые оценки мировой ситуации. Хватало оснований и для тревоги. Оставалась напряженной ситуация в Юго-Восточной Азии, неспокойно было на индо-пакистанской и индо-китайской границах.
     За несколько месяцев до нашей встречи я выступил с речью во Владивостоке о перспективах развития АТР. Ганди поддержал выдвинутые в ней предложения по обеспечению безопасности, но при этом заметил, что необходимо тщательно учесть существующие в Азии традиции, дух движения неприсоединения, принципы Бандунга, провозглашенные именно в этом регионе. Он обратил также внимание на то, что подход к решению проблем безопасности должен быть поэтапным.
     В какой-то момент у меня возникло ощущение, что Раджив несколько болезненно воспринял владивостокскую речь. И я подумал, насколько надо быть внимательным и осторожным при выдвижении всеохватывающих инициатив. Может быть, впрочем, была и определенная доза ревности со стороны моего молодого друга, руководителя огромной страны, принадлежащей именно к этому региону. Возможно, он полагал, что в этом случае следовало выступить совместно и даже с участием третьих стран. Но я, собственно, к этому и призывал во Владивостоке, подчеркивая, что у нас нет претензий навязывать кому-то свои подходы и наше приглашение к сотрудничеству относилось в полной мере к Китаю, США, Японии, ко всем другим странам региона и, конечно, к дружественной Индии.
     Как бы там ни было, этот эпизод не осложнил наших отношений с Радживом.
     Ганди не только приветствовал перемены, разворачивавшиеся в Советском Союзе, но и оценил их как шанс к подъему на новый уровень сотрудничества между нашими странами. Я запомнил его слова: «Необходимо достичь новых горизонтов. Нужны воображение и новаторство».
     Премьер-министр Индии решительно поддержал позиции, занятые нами в Рейкьявике, программу ликвидации ядерного оружия от 15 января 1986 года.
     Из индийской столицы я обратился к мировому сообществу с призывом руководствоваться новым мышлением в политике, осваивать новую философию международных отношений. В то тревожное время я заявил, что выживание человечества должно быть поставлено выше всех других интересов, безопасность одного государства немыслима без безопасности для всех.
     Состоялась моя встреча с Президентом Индии. Мне предоставили возможность изложить свои взгляды в индийском парламенте. Не желая злоупотреблять терпением радушных хозяев, я заранее осведомился, каким временем могу располагать. Но в ответ услышал: «Никаких ограничений». В результате выступление и последовавшие ответы на вопросы конгрессменов продолжались больше двух часов. Причем впервые выступление иностранного государственного деятеля транслировалось по каналам радио и телевидения на всю Индию.
     На месте кремации Махатмы Ганди мы возложили венок и посадили дерево. Затем посетили Дом-музей Джавахарлала Неру и Мемориал Индиры Ганди. Узнали много интересного об этой выдающейся семье и пережили минуты глубокого волнения на месте гибели Индиры. Вечер 26 ноября провели в семейном кругу в резиденции премьер-министра и его супруги. Познакомились с их сыном и дочерью — Рахулом и Приянкой.
     Раиса Максимовна провела много времени в беседах с Соней Ганди. Среди многообразных мероприятий ее программы упомяну о встрече с группой индийских женщин. Получился весьма интересный разговор о положении женщин в СССР и Индии. Именно на этой встрече Раиса Максимовна предложила издавать индийско-советский женский журнал. Журнал «Диалог» начал выходить с 1988 года на индийском и русском языках. В Индии он и сейчас выпускается, а у нас, к сожалению, прекратил существование после распада Советского Союза.
Мы с Радживом договорились провести в Советском Союзе и Индии совместный фестиваль, посвященный 70-летию Октябрьской революции и 40-летию независимой Индии. Летом на территории Кремля произошло его официальное открытие. Был праздничный концерт на стадионе в Лужниках, а затем эта красочная манифестация дружбы наших народов прокатилась по всей стране.
     Во второй половине ноября 1988 года состоялся мой второй визит в Индию, где я участвовал в закрытии фестиваля. В его заключительных мероприятиях приняли участие большой «десант» деятелей советской культуры, выдающиеся советские спортсмены, многие коллективы художественной самодеятельности. Всюду, где побывали наши посланцы, их встречали с исключительной сердечностью. Итог фестиваля — еще большая близость между людьми двух стран. А ведь это не менее важно, чем соглашения между правительствами. Убежден, что методы «народной дипломатии» будут играть все более серьезную роль в будущей политике.
     В беседах с индийскими руководителями на этот раз доминировали проблемы формирования новой международной системы. Р.Ганди выражал беспокойство по поводу создания «центров силы», претендующих на исключительное положение. Мы были едины в том, что СССР и Индия не должны поддаваться искушению «блокового» подхода, не намерены сколачивать замкнутые группировки, нацеленные против кого-либо. Лучший способ противодействия подобным тенденциям — вывод глобальных проблем на уровень ООН, континентальных и региональных организаций. И, разумеется, подтвердили свою приверженность Делийской декларации, провозглашенные ею принципы международной жизни.
     Раджив был весьма заинтересован получить из первых рук информацию о событиях в Советском Союзе, задавал много вопросов. Мы стояли тогда на пороге политической реформы, и я подробно рассказывал о предстоящих выборах, новой структуре верховной власти, не скрывая и нашей озабоченности сепаратистскими тенденциями, межнациональными конфликтами. Со своей стороны индийский премьер не скрывал тревоги в связи с возросшей агрессивностью некоторых сикхских лидеров.
     Мне врезался в память наш разговор о том, какие методы должны применяться для урегулирования межнациональных и религиозных распрей. Не всегда можно обойтись без применения силы, но при этом надо отдавать себе отчет, что она может лишь отсрочить, отложить взрыв и чаще всего делает его во много раз мощнее. Словом, и здесь ненасилие, хотя и оно не всегда спасает.
     Еще один важный аспект присутствовал во время ноябрьского визита — отношения с Китаем. Пожалуй, впервые был поставлен вопрос о том, что назрело время энергичней добиваться улучшения отношений с КНР. А в этой связи — сделать все, чтобы у Китая не было никаких оснований опасаться сближения СССР и Индии. Наша дружба должна служить не противостоянию с Китаем, а, напротив, улучшению отношений обеих стран с ним. И в этом вопросе мы пришли в целом к взаимопониманию с Ганди, что имело благоприятные последствия.
Когда наши отношения с Р.Ганди достигли высокого уровня доверия, мы уже не ограничивались принятием решений, касающихся текущих проблем сотрудничества, а стали думать о большой перспективе. На повестку дня встал поиск новых, более современных, динамичных, взаимопроникающих форм кооперации. Немаловажное значение имел и тот факт, что не увенчались успехом попытки обеспечить модернизацию экономики Индии за счет более широкого привлечения капиталов и новейшей технологии Запада. К тому моменту Ганди, умудренный опытом, понял, что путь, которым вели Индию его дед Д.Неру и мать Индира Ганди, — единственно верный, отвечающий национальным интересам.
     Этими размышлениями и планами Раджив поделился со мной в минуты откровения. И мы начали выстраивать, конечно, с участием правительств, научных центров обеих стран планы, нацеленные на перспективу. Договорились заключить широкомасштабное соглашение об экономическом сотрудничестве с акцентом прежде всего на научно-техническую базу, создание совместных предприятий, производственную кооперацию. Речь шла также об активном вовлечении индийского частного бизнеса, установлении его связей с нашими финансовыми и управленческими структурами, налаживании взаимодействия на уровне не только правительств, но и предприятий.
Волнующим событием для меня стало вручение награды, к которой я отношусь с благоговением: премии имени Индиры Ганди. Я принял решение передать ее денежную часть Центру советской культуры и попросил Шеварднадзе огласить это решение. Тогда же он сообщил о принятом совместном решении открыть в Москве Центр индийской культуры.
     В ходе наших визитов в Индию мы познакомились со Святославом Рерихом и его женой — известной индийской актрисой Дэвикой Рани-Рерих. У нас с ними сложились потом добрые отношения, мы всячески их поддерживали, воздавая должное заслугам этих наших знаменитых соотечественников, их вкладу в становление дружбы между двумя великими народами.
     Вместе со Святославом Николаевичем и Дэвикой занялись созданием музея Рерихов в нашей стране. К сожалению, судьба распорядилась так, что нам не удалось довести это до конца. Но я знаю, что энтузиасты даже в нынешнее труднейшее время делают все, чтобы воплотить эту идею. Российское правительство приняло постановление создать к 1996 году музей Рерихов в Москве. Жаль, что не дожил до этого Святослав Николаевич. Пищу эти строки, а передо мной его портрет с размашисто написанными словами: «Будем всегда стремиться к прекрасному. С.Рерих 15.05.87 г.».
     Еще дважды довелось встретиться с Радживом и Соней Ганди. В середине июля 1989 года премьер-министр побывал у нас с кратким рабочим визитом, возвращаясь, как помнится, с традиционной встречи в рамках Британского Содружества Наций.
     Вечером в загородной правительственной резиденции был дан обед в их честь. Этот вечер запомнился мне необычной сердечностью общения и доверительностью разговора. Раджив рассказал нам о столкновениях в Шри-Ланке. По всему видно было, как это сильно его беспокоит. На события болезненно реагировало все население Индии.
     Делясь впечатлениями о заседаниях Британского Содружества, Раджив говорил, что как в случае с Индией, так и с Советским Союзом, который встал на путь радикальных реформ, многие на Западе допускают упрощенный подход к процессам, анализируют их под одним углом зрения — соответствуют ли происходящие перемены западным представлениям. Его поразил цинизм некоторых западных деятелей, которых устраивал бы сценарий, связанный с ослаблением роли Советского Союза в мировых делах. Что ж, это подкрепляло мои собственные наблюдения, то, что я ощутил еще в 1987-м и особенно в 1988-м и начале 1989 года. Некоторых моих западных партнеров не устраивал растущий авторитет Советского Союза.
     Доверительно Ганди поделился информацией, которую он не ставил под сомнение:, сейчас, когда администрация Буша завершает формирование своей внешней политики, там приходят к выводу, что дальнейший рост авторитета политики перестройки и Генерального секретаря ЦК КПСС не отвечают интересам Соединенных Штатов; противодействием этому должна будет заняться специальная группа в аппарате президента.
     Таким образом, сведения, которые я получил по другим каналам, неожиданно нашли подтверждение. Это дало основание в разговорах с руководителями западных стран углубить дискуссию о направленности и значении реформ в СССР. В беседу на эту тему я не раз втягивал и представителей американской администрации, в том числе самого президента. Более того, прямо говорил, что мне известны их рассуждения о положении в Советском Союзе и деятельности нашего руководства. Несмотря на известное «смущение» собеседников, старался втолковать им, что реформы в Советском Союзе отвечают не только жизненным интересам советских людей, но и правильно понятым интересам наших зарубежных партнеров, пора бы им освобождать свои головы и политику от идеологических стереотипов «холодной войны».
     Последний раз мы встретились с Ганди уже после того, как Раджив потерял пост премьер-министра и стал лидером оппозиции. Я понимал его переживания, и мы с Раисой Максимовной постарались сделать все, чтобы друзья почувствовали нашу поддержку и солидарность. Но при встрече увидели, что досада по поводу поражения уже позади. Раджив основательно анализировал, почему его партия лишилась большинства. Критика его относилась как к деятельности Индийского национального конгресса, так и к просчетам проводившейся им самим политики, особенно что касается темпов реформ. Оказавшись в новой ситуации, он оценивал ее как зрелый государственный деятель. Это уже был опытный, закаленный политик, и, когда стала поступать информация об успешной предвыборной кампании Раджива Ганди, я искренне за него радовался. Трагическая смерть оборвала жизнь этого выдающегося человека.
     За первые три-четыре года перестройки советско-индийские отношения были выведены на новый уровень взаимопритяжения, открытости, доверия. Были согласованы «дальние ориентиры», задуманы крупные проекты в сфере экономического и научно-технического сотрудничества. Однако многое осталось нереализованным. Сказались смена правительства в Индии, уход из жизни Ганди, внутренние противоречия в СССР.
Накануне визита Рейгана в Москву
     После визита в Соединенные Штаты я, несмотря на крайнюю занятость внутренними делами, постоянно держал в поле зрения проблемы советско-американских отношений. По материалам, поступающим из США, уже ощущалось приближение предвыборной лихорадки, и это, как всегда, отражалось на внешней политике. Было важно не допустить потери темпа, передышка могла привести к откату назад.
     Американская общественность восприняла улучшение отношений с СССР положительно, возросли шансы на ратификацию Договора о РСМД конгрессом. Вместе с тем благодушествовать не приходилось. Мы предложили Вашингтону сотрудничать в решении афганской проблемы, но реакция на это разочаровала. Переговоры в Женеве шли ни шатко ни валко. Как я говорил своим сотрудникам, оттуда вновь запахло нафталином.
     Следовало постоянно помнить и о том, что согласно достигнутой договоренности летом 1988 года в Москву с официальным визитом должен был прибыть Рональд Рейган. Представлялось крайне важным, чтобы был достигнут новый прорыв в деле разоружения. Тогда визит Рейгана был бы не просто символическим актом, но знаменовал собой еще один важный этап в деле демонтажа «холодной войны». Лучше всего было бы договориться о сокращении стратегических наступательных вооружений, здесь уже наметились серьезные «зоны согласия».
     Нетрудно понять значение, какое я придавал встрече с государственным секретарем Дж.Шульцем, намеченной на 28 февраля 1988 года в Москве. К этому времени мы имели немалый опыт общения, переговоров, что давало надежду на позитивный результат.
     Беседа началась с обмена общими соображениями о ситуации в США и у нас, но уже вскоре мы перешли к ратификации Договора о РСМД. Я считал, что эта процедура должна быть завершена к прибытию президента в Москву, в противном случае атмосфера не будет способствовать успеху визита. Шульц согласился, выразив уверенность, что ратификация произойдет вовремя.
     Затем у нас состоялся обстоятельный разговор о стратегических наступательных вооружениях. Обсуждение сконцентрировалось вокруг нескольких проблем, вызывавших наибольшие трудности. Одна из них — контроль за выполнением договора. Я заявил о нашей готовности на самый всеобъемлющий контроль, который охватывал бы как производство, так и развертывание стратегических наступательных вооружений на земле, на воде, под водой и в воздухе. Готовы мы также к более широкому обмену информацией. Предложено было даже создать специальную группу в составе квалифицированных экспертов — ученых и военных, и поручить ей целенаправленно обсудить все аспекты. Шульц поддержал эту идею и предложил установить группе жесткие сроки. В марте Шеварднадзе должен был нанести очередной визит в США. Пусть, сказал госсекретарь, к этому времени нам представят результаты проведенной работы.
     Возобновили обсуждение взаимосвязи договоров о СНВ и ПРО. Я настаивал на том, чтобы поиск развязок между ними основывался на совместном заявлении, принятом в Вашингтоне. Первоначально Шульц вроде бы согласился. Однако затем стал прибегать к оговоркам, дал, по сути дела, задний ход. Приняв вашингтонскую формулу, американская администрация не оставила надежды в вопросе о ПРО поиграть с нами в прятки.
     Был затронут также вопрос о запрещении химического оружия. У нас сложилось впечатление, что в США на этот счет поубавилось энтузиазма. Желая уяснить действительную ситуацию, я предложил подготовить к московской встрече заявление о намерении наших стран способствовать запрету этого оружия и решимости сделать все возможное для скорейшего заключения конвенции, а заручившись согласием госсекретаря, спросил, почему бы не сделать еще один шаг: поскольку сейчас много говорят о проблемах контроля, СССР и США могли бы обозначить по одному предприятию химической промышленности, где будут отработаны процедуры контроля в рамках будущей многосторонней конвенции о запрещении химического оружия. Шульц позитивно отнесся и к этому предложению, хотя высказал опасение, что «рискует получить за это дома подзатыльник».
     Вопрос об обычных вооружениях мы затронули лишь мельком, согласившись, что «это дело надо двигать». Зато очень подробно обсуждались региональные конфликты. Кстати, на эту тему Шульц и Шеварднадзе проговорили чуть ли не всю ночь.
     «ШУЛЬЦ. Мы обсудили эти вопросы как никогда обстоятельно. К каким-то особым итогам не пришли, но поработали с пользой. По Анголе и Камбодже договорились, что есть возможности для взаимодействия. Обсуждали проблему ирано-иракского конфликта. Мне было бы интересно услышать ваши соображения на этот счет.
     Приветствуем ваше заявление по Афганистану. Считаем, что положение сейчас весьма многообещающее. Хотим, чтобы предстоящий раунд женевских переговоров был последним. Хотелось бы поговорить и о Ближнем Востоке, регионе, куда я вскоре собираюсь.
     ГОРБАЧЕВ. Сначала соображение общего порядка. Мы должны показать миру пример сотрудничества в этих вопросах. Если наладим такое сотрудничество, то можно надеяться, что конфликты будут решаться с учетом интересов всех вовлеченных сторон.
     ШУЛЬЦ. Могу согласиться с этим.
     ГОРБАЧЕВ. У вас сохраняется негативный подход к нашему искреннему стремлению сотрудничать в решении этих острых проблем. Может быть, дело в том, что у вас этот подход сложился давно? А может быть, дело в той линии, которая, как мы понимаем, исходит из Совета национальной безопасности? Там по-прежнему считают, что Советский Союз и сегодня, и завтра будет оставаться державой, с которой Соединенные Штаты будут повсюду в мире сталкиваться и которая везде и во всем «виновата». Если такой подход остается, то трудно рассчитывать на прогресс, на сотрудничество.
     А ведь из того факта, что и мы, и вы присутствуем повсюду, можно сделать совсем другой вывод. Я об этом не раз говорил вам, говорил и публично. Раз мы с вами присутствуем повсюду, мы просто обречены на поиск баланса интересов. Такой подход будет стимулировать нахождение развязок и решений. Вот наша философия.
     Как она конкретно преломляется, в частности, в вопросе об Афганистане? Мы привезли в Вашингтон — и сообщили вам первым — наш план действий, пригласили сотрудничать в поисках решения этой сложной, острой проблемы. Учли ваши соображения относительно того, что договоренность на женевских переговорах должна быть достигнута как можно скорее, и наш уход не следует увязывать с формированием коалиционного правительства в Афганистане. К сожалению, в Вашингтоне разговор на эту тему не получился.
     Тем не менее мы считаем, что в ситуации вокруг Афганистана наши страны могут сотрудничать, могут подать пример того, как надо подходить к региональным конфликтам. Чтобы подтолкнуть вас в этом направлении, мы выступили со своим недавним заявлением. После этого вы зашевелились.
     Но что же получается? Сейчас вы отказываетесь от своих прежних заявлений. Если мы хотим иметь нейтральный, неприсоединившийся, независимый Афганистан, то пусть афганцы сами обсуждают и решают, какое у них должно быть правительство. Что тут неприемлемого? Разве не об этом вы все время вели речь?
Мы говорили, что после подписания соглашения наши и ваши возможности влияния на ситуацию будут ограниченными. И видим это уже сейчас. Нам уже сложнее вести дела с нашими друзьями. Каждый думает прежде всего о себе, о своем будущем. Это естественно.
     ...Мы сделали заявление о выводе наших войск, определили дату и сроки вывода. Путь открыт.
     Я приветствую то, что вы сказали: предстоящий раунд переговоров в Женеве должен быть последним. Это единственно верный подход. В конце концов, мы не можем танцевать под настроения и эмоции той или иной стороны в этом конфликте. Вопрос этот слишком важен для Советского Союза, чтобы танцевать польку-бабочку кому-то в угоду. И все же нельзя не видеть, что кое у кого хватает наглости — я не боюсь этого слова — говорить, что заявление Советского Союза о выводе войск из Афганистана — это всего лишь пропаганда.
     ШУЛЬЦ. Мы так не говорим. Мы приветствуем ваше заявление, принимаем его как таковое. Я поверил в серьезность ваших намерений еще полгода назад, когда Шеварднадзе впервые заявил мне о них.
     ГОРБАЧЕВ. У нас нет никаких намерений создавать плацдарм в Афганистане, рваться к теплым морям и т.п. Это чепуха.
     Мы хотим, чтобы вы содействовали скорейшему подписанию женевских договоренностей, чтобы Афганистан был независимой, неприсоединившейся, нейтральной страной, с таким правительством, какого пожелают сами афганцы. И давайте подталкивать дело с двух сторон в направлении такого урегулирования, чтобы оно было бескровным.
     ШУЛЬЦ. Согласен.
     ГОРБАЧЕВ. Сейчас между самими афганцами идут контакты, о которых мы раньше не знали. Там происходят вещи, о которых неизвестно ни нам, ни вам. Нам не надо представлять себя своего рода вершителями судеб Афганистана.
     ШУЛЬЦ. Хорошо.
     ГОРБАЧЕВ. Прошу вас передать президенту, что мы надеемся на сотрудничество с американской стороной в вопросе афганского урегулирования».
Накануне приезда государственного секретаря посол Мэтлок передал нам предложения по урегулированию ближневосточного конфликта, с которыми Шульц собирался выступить в ходе своей предстоявшей тогда поездки по ряду стран региона. Эти предложения стали известны как «план Шульца».
     Я приветствовал сам факт передачи в предварительном порядке таких предложений, расценив его как признак начинающегося процесса американо-советского сотрудничества в поисках решения застарелой международной проблемы.
     — Мы ждали, когда вы убедитесь в том, — сказал я госсекретарю, — что без участия Советского Союза трудно решить эту проблему. Думаю, сотрудничество между нами здесь может быть плодотворным.
О содержании этой части переговоров с Дж.Шульцем расскажу в другой связи, когда речь пойдет о нашей новой политике на Ближнем Востоке.
     Этот обмен мнениями вывел нас на философский диалог по крупным мировым проблемам. Шульц проявил огромный интерес к высказанным мною мыслям, сказав, что он «двигался в том же направлении».
     «ШУЛЬЦ. У меня нет волшебного стекла, через которое можно увидеть будущее. Но я замечаю, что в мире развиваются тенденции, которые требуют, я бы сказал, нового мышления. И если действовать в духе этого нового мышления, то, мне кажется, мы увидим по-новому и наши интересы. Многое предстанет в другом свете.
     ГОРБАЧЕВ. Есть реальная возможность гармонизации интересов государств. Развитым странам на первый взгляд кажется, что это неприемлемо, что за этим стоит стремление выворачивать их карманы. Но это только на первый взгляд. Если посмотреть глубже, то интересам развитых стран отвечает прогресс на всех континентах. Ведь если его не будет, если будет происходить накопление экономических, социальных, других проблем, то в конце концов это ударит по всем, в том числе и по развитым странам, нарушит взаимосвязи.
Гармонизация интересов государств отнюдь не означает уравниловку в международном масштабе. Это сложная взаимосвязь, совершенно ясно, что пришло время искать решения на подлинно международной основе. Думаю, можно найти и соответствующие механизмы. ...Конечно, можно попытаться действовать по-старому еще лет двадцать— тридцать. Но это было бы ошибкой. Пришло, как говорится, время собирать камни. Это не мечтания, это настоятельные потребности сегодняшнего мира, которыми пришло время заняться. Если мы этого не сделаем, можем быть застигнутыми врасплох».
     Завершив беседу с Шульцем, я попытался уточнить для себя, что внесла она в наши отношения, реальна ли наша ставка на развитие позитивного сотрудничества с нынешней и идущей ей на смену администрациями США. Было очевидно, что сам Шульц настроен весьма позитивно. Можно было рассчитывать, что, руководствуясь, естественно, интересами Соединенных Штатов, он использует свое влияние, чтобы и дальше вести дело к лучшему в наших отношениях. Вместе с тем нетрудно было заметить, что руки у него не свободны, в окружении президента, в конгрессе, во влиятельных политических кругах и государственных органах не только не готовы принять его концепцию политики на советском направлении, но и сопротивляются этому. За спиной Уайнбергера — известного противника Шульца — действовало мощное лобби.
     Последующие события подтвердили, насколько ожесточенной была борьба в правящих кругах США вокруг вопроса о дальнейшей политике по отношению к Советскому Союзу. С одной стороны, Шеварднадзе во время встреч с ведущими деятелями администрации Рейгана продвинулся вперед при решении ряда трудных вопросов разоружения. В Женеве удалось наконец подписать Соглашение об Афганистане. С другой — из уст представителей руководства США, в том числе самого президента, стали вновь срываться слова, которые никак не согласовывались с новым характером отношений.
     Поэтому, когда я вновь встретился с Шульцем 22 апреля 1988 года, мне пришлось после обычных приветствий и обмена шутливыми замечаниями опять поставить перед ним жесткий вопрос:
     — Неужели все, что говорит в последнее время президент, — это та политическая основа, на которой он собирается строить свой визит к нам? Неужели именно с этим багажом собирается в Москву? Но ведь мы не оставим без ответа любые нападки на нас. И каков будет результат? Устроим перебранку, похороним все то, что удалось достичь такими большими усилиями! Кому это нужно?
     Шульц попытался разуверить меня: президент, мол, оценивает наши отношения как новую страницу в истории. При этом подробно обозначил то, что было достигнуто в последние годы.
     Естественно, в центре нашей беседы на этот раз была организация визита Рейгана в Советский Союз. Московская встреча должна стать продолжением нашего содержательного диалога.
     Очень важный вопрос: чем завершить визит? Не обязательно на каждой встрече в верхах подписывать какой-нибудь договор, но не хотелось и заранее расхолаживаться. Пусть не будет соглашений, но следовало бы подготовить основательный итоговый документ, фиксирующий продвижение вперед.
Наш разговор снова вышел на вопросы разоружения. В тот момент у нас создалось впечатление, что Соединенные Штаты и НАТО устраивает ситуация, когда дискуссия на переговорах по обычным вооружениям вращается в основном на пропагандистском кругу, с акцентом на превосходство Советского Союза.
     Возражая мне, Шульц сказал, что США намерены приступить к конкретному обсуждению вопроса об обычных вооружениях. Тут же он, как уже стало обычным для наших американских партнеров, перевел разговор на тему о правах человека, будто никаких серьезных перемен в этой области в СССР не произошло. Из этого я вынес только подтверждение прежнего моего вывода, что Шульц, продолжая держаться своей линии, вместе с тем вынужден подыгрывать и президенту, большому любителю все сводить к «правам человека», консервативному лобби в целом. На этот раз тема поднята была, наверное, из боязни потерять — в ходе улучшения отношений — последний козырь для давления на нас.
     После достаточно жесткого обмена мнениями на этот счет я предложил вернуться к разоружению. Спросил, верно ли наше впечатление, что США притормозили работу по этому пункту советско-американской «повестки дня». Шульц сказал, что надеется к встрече на высшем уровне иметь договоренность о проведении совместного эксперимента по контролю за подземными ядерными взрывами.
     Вновь возникла тема Афганистана. Я пришел к выводу: способность к сотрудничеству в этом вопросе — пробный камень того, способны ли мы, СССР и США, развивать свое взаимодействие или все сведется к прежнему. Сказал об этом госсекретарю.
     — Это важно не только для нас с вами. За нами следит весь мир. Считаю, что было бы серьезной опасностью для процесса политического урегулирования, если бы США не избавились от искушения получить вместо нейтрального, неприсоединившегося Афганистана удобное для себя государство.
     Шульц заверил, что США — за нейтральный, независимый Афганистан, который займет-де свое место в регионе и будет играть разумную, ответственную роль.
     Встреча с Шульцем укрепила меня в убеждении, что борьба в администрации США вокруг отношений с СССР продолжается. Тем больше значил предстоявший визит Рейгана. В конце концов, именно президент — ключевая фигура американской политики.
     Переговоры по разоружению продвигались по-прежнему медленно. В мае стало ясно, что на подписание договора об СНВ выйти не удастся. В порядке «компенсации» была достигнута договоренность предварить визит Рейгана ратификацией Договора о РСМД. 27 мая она была произведена сенатом США. 28 мая договор был ратифицирован в Верховном Совете СССР.

Беседы в Кремле

     29 мая Президент США, закрывая четырнадцатилетний перерыв в официальных визитах глав американского государства, вступил на нашу землю. В тот же день в Екатерининском зале Большого Кремлевского дворца состоялась наша первая беседа один на один.
     Возвращаясь мыслями к тому времени и перелистывая сделанные тогда записи, я думаю, что значимость первой московской беседы определялась не столько ее содержательной стороной, сколько тональностью, обоюдно обнаруженным желанием. придать ей доброжелательный, доверительный характер. Мы поговорили о необходимости продолжить диалог по важнейшим аспектам советско-американских отношений, выразили взаимное удовлетворение проведенной до того работой. Я предложил президенту, чтобы одним из итогов нашей встречи была констатация, что в современном мире с его идеологическими и иными различиями никакие спорные проблемы не могут и не должны решаться военным путем, что народы должны жить в мире, мирное сосуществование мы рассматриваем как универсальный принцип международных отношений.
     Рейган, в основном согласившись с этой идеей, переадресовал ее экспертам и сразу же перешел к теме, которая всегда занимала его в первую очередь. Попросил решить ряд конкретных вопросов, связанных с воссоединением семей и разрешением на эмиграцию. Я обещал внимательно рассмотреть все названные им случаи.
Затем Рейган поднял вопрос о религии и религиозной свободе в Советском Союзе, подчеркивая, что все это надо рассматривать «исключительно как его личные добрые советы». Он говорил искренне, и я реагировал соответственно. Имея в виду намечавшуюся встречу президента с патриархом Пименом и посещение монастыря, выразил надежду, что президент получит в результате более объемную информацию о проблемах религии в нашей стране.
     Пока мы беседовали с президентом, Раиса Максимовна познакомила Нэнси Рейган с достопримечательностями Кремля. В это время здесь, как и обычно, много экскурсантов со всех концов страны, ведь уже начинались летние каникулы и период отпусков. Наши люди тепло приветствовали американских гостей, желали успеха переговорам. Президент и его супруга, вся делегация уже в первые часы оказались в атмосфере доброжелательности.
30 мая начались официальные переговоры. С нашей стороны принимали участие Громыко, Шеварднадзе, Яковлев, Добрынин, Язов, Черняев, Бессмертных, некоторые другие. С американской — Шульц, Карлуччи, Бейкер, Пауэлл, Нитце, Рауни, Мэтлок, Риджуэй.
     Доминирующей, практически единственной темой первого дня переговоров было разоружение. Нашу позицию по главным ее аспектам я изложил следующим образом.
     Мы считаем очень важным, что вопрос о ратификации Договора о РСМД решен к этой нашей встрече на высшем уровне. Обмен ратификационными грамотами будет серьезным политическим ее элементом. Что касается СНВ, то готовы продолжать работу с нынешней администрацией США. В частности — искать решения проблемы подуровней в увязке с проблемой мобильных МБР.
     Я отметил, что, как у американцев вызывают озабоченность наши МБР, мы озабочены их ракетами на подводных лодках. Понимаем, что крылатые ракеты морского базирования (КРМБ) не включаются в предельные уровни СНВ. Это самостоятельная проблема. Но ее необходимо твердо увязать с 50-процентными сокращениями СНВ. В противном случае останутся открытыми ворота для продолжения гонки вооружений на другом направлении. Нужно установить предельный уровень для таких ракет, и было бы очень важно, если бы нам здесь удалось договориться о таком пределе.
     Мы, подчеркнул я, настроены подписать договор по СНВ, пока у власти находится наш гость.
     Рейган, как и следовало ожидать, заговорил о СОИ. Подтвердил американскую позицию, согласно которой сокращение СНВ может сопровождаться соглашением о невыходе из договора по ПРО в течение определенного срока. Если за это время не договоримся об ином, каждая сторона вправе сама определять свой курс действий. Одновременно Рейган подчеркнул, что США не дадут согласия на период невыхода из ПРО до тех пор, пока не будут устранены нарушения этого договора с нашей стороны. Он имел в виду Красноярскую радиолокационную станцию.
Важным вопросом, продолжал Рейган, является проблема допустимых пределов исследований, разработок и испытаний в период невыхода из договора по ПРО. США против того, чтобы на них накладывались большие ограничения, чем предусмотренные самим договором по ПРО.
     Начавшаяся после этого дискуссия сразу вышла на проблему о смысле СОИ. Поскольку было затронуто любимое детище президента, обмен мнениями приобрел довольно «колючий» характер.
     «ГОРБАЧЕВ. И все-таки: для чего СОИ? Какие ракеты будет сбивать эта система, если ядерное оружие будет ликвидировано?
     РЕЙГАН. Она будет создана на всякий случай. Ведь в умах людей останется знание технологии создания ядерного оружия. Этого никто уже не сможет у них отнять. Останется и технология создания ракет. И может найтись безумец, который воспользуется этими секретами. Такие примеры есть, например Гитлер, они время от времени появляются в истории...»
     Президент, жестикулируя, опрокинул в этот момент стакан с водой. Извинился.
     — Ничего, господин президент, — шутя заметил я, — со стаканом воды неосторожность — это не страшно. А вот если с ракетами...
     Посмеялись. Зато и дискуссия, обещавшая приобрести ненужный «накал», вошла в спокойное русло.
     — Мы считаем, — сказал я, — что СОИ — это не только программа оборонительного характера, но и путь к созданию космического оружия, способного наносить удары по земле. Кроме того, возникает вопрос: если кто-то собирается создать систему космической ПРО, то зачем нам облегчать его задачу? Ведь одно дело, когда ей будет противостоять определенное число ракет, и совсем другое, когда ей будет противостоять большее число ракет. Вот и получается, что стороны будут создавать космическое и стратегическое наступательное оружие, тратя на эту гонку свое национальное достояние. Но ведь при этом просто обесценивается смысл переговоров о сокращении стратегических наступательных вооружений, подрывается стратегическая стабильность, под сомнение ставится капитал, накопленный на протяжении многих лет наших переговоров. Возникает вопрос: а можем ли мы вообще иметь дело с вами? О чем же в таком случае надо нам думать и что делать? И мы уже думаем об этом.
     «РЕЙГАН. Еще в Женеве я говорил, что мы предлагаем вам наблюдать за работами, ведущимися в рамках СОИ, присутствовать при экспериментах.
     ГОРБАЧЕВ. Позвольте высказать сомнения на этот счет. Прежде чем делать такое предложение, вам следовало бы убедить господина Карлуччи, господина Шульца и ваш военно-морской флот открыть для инспекции всего лишь два типа ваших кораблей с целью контроля крылатых ракет морского базирования. Но, как мы знаем, ваши моряки уперлись, они не хотят давать согласие на инспекции ваших кораблей, и в этом их поддерживает господин Карлуччи. Так как же вы откроете для инспекции секретные исследования в рамках СОИ, если даже не можете допустить наших инспекторов всего на два типа кораблей? Это просто несерьезно».
     Вступил в разговор Карлуччи и стал уверять, что СОИ не может выполнять функции оружия.
     — Это неубедительно, — возразил я. — Такие аргументы не могут нас убедить, господин министр.
     Затем мы обсудили спорные проблемы контроля, а также американское предложение о подписании отдельного соглашения об уведомлениях запусков МБР и БРПЛ не только за пределы, но внутри национальных территорий. Договорились доработать такое соглашение и подписать документ уже сейчас в Москве.
Разговор об обычных вооружениях был облегчен тем, что за полмесяца до того Шеварднадзе и Шульц нащупали развязку вопроса о предмете переговоров (вооруженные силы, обычные вооружения и техника; никакие их виды не будут исключаться из переговоров). Возникла возможность согласовать мандат переговоров по этой проблеме.
Но Рейган опять поднял вопрос о советском превосходстве в области обычных вооружений. Я со своей стороны напомнил, что мы спорили по этому поводу еще в Вашингтоне, и предложил: чтобы снять все споры, давайте обменяемся официальными данными о наших вооруженных силах и опубликуем их. Собеседники восприняли мое предложение весьма сдержанно.
     Пытаясь добиться более существенного сдвига, я сделал следующее заявление, которое воспроизвожу по протокольной записи:
     «ГОРБАЧЕВ. Мы предлагаем завершить обсуждение предмета переговоров, начать наконец сами переговоры. В ходе этих переговоров было бы три этапа. На первом этапе были бы выявлены и ликвидированы дисбалансы и асимметрии. С тем чтобы сделать это, мы хотим внести сейчас новое предложение: сразу же с началом переговоров о сокращении обычных сил провести проверку исходных данных при помощи инспекций на местах, устранить таким образом различия в оценках. На этом этапе стороны определили бы пути ликвидации дисбалансов и асимметрий, способы сокращения вооруженных сил и вооружений под строгим контролем.
На втором этапе, после ликвидации дисбалансов и асимметрий, стороны провели бы сокращение своих вооруженных сил примерно на 500 тысяч человек каждая.
     На третьем этапе вооруженным силам обеих сторон был бы придан чисто оборонительный характер, чтобы они не были способны к наступательным операциям. На всех этапах переговоров мы готовы пойти на взаимное сокращение вооружений, имеющих наступательный характер, — тактического ядерного оружия, ударной авиации, танков. Могли бы обсуждаться и такие меры, как создание коридоров, в которых не было бы ядерного оружия, они раздвинули бы наши войска друг от друга.
     Вот наша логика. Я не понимаю, что в ней не подходит вам. Что удерживает вас от того, чтобы всерьез обсуждать эти вопросы?»
     Весьма примечательным был ответ на это государственного секретаря.
     «ШУЛЬЦ. Мы видим, что вы хотите продвинуться вперед по проблеме обычных вооружений. Мы и наши союзники тоже хотим продвинуться вперед. Вопрос в том, как это сделать. Начать надо в Вене. Надо завершить там работу над мандатом. Вы прочитали формулировку, которая действительно обсуждалась нами в Женеве. Это хорошая формулировка. Теперь надо «продать» эту формулировку союзникам, нашим и вашим. Сделка эта будет легче, если она будет выглядеть как предложение, рассмотренное всеми, а не как формулировка, которую мы с вами согласовали. Они боятся, что мы договоримся за их спиной. Таким образом, этот процесс должен идти в Вене. Что же касается существа дела, то формулировка нас устраивает. Главное — аккуратно выдвинуть ее в Вене.
     ГОРБАЧЕВ. А что мы запишем по этому вопросу в нашем совместном документе?
     ШУЛЬЦ. Здесь надо действовать очень осторожно. Учтите, что большая часть обычных сил, о которых идет речь, не принадлежит США. Так что лучше, если эта работа будет завершена не в Москве, а в Вене. Мы со своей стороны можем дать импульс этой работе».
     К концу встречи Рейган заговорил о необходимости предотвратить распространение баллистических ракет.
     — Мы, — сказал он, — видим остроту этой проблемы на Ближнем Востоке, в Южной Азии. Если не остановить такого распространения, оно превратится в серьезную угрозу. Такие страны, как Иран и Ливия, могут соединить ракетную технологию и технологию химического оружия, что приведет к самым тяжелым последствиям. Поэтому надо подумать, какое давление можно оказать на соответствующие страны, как повлиять в нужном направлении на наших друзей, чтобы остановить или поставить под контроль эту тенденцию.
     Я согласился с тем, что это действительно серьезная проблема, и выразил готовность взвесить ее конкретные аспекты.
     Утром 31 мая встретились снова один на один. По просьбе Рейгана я подробно рассказал ему о перестройке, о трудностях и дальнейших планах. Обратил его внимание на то, что США по-прежнему проводят дискриминационную политику в торговле с СССР. Подозреваю, отметил я, что власть старых стереотипов сковывает американское руководство. Выглядит это примерно так: зачем помогать Советскому Союзу становиться более сильным? Лучше иметь дело со слабой страной. Рейган энергично стал возражать. Но одновременно и оправдывал дискриминационные меры, ссылаясь на еще не до конца решенные проблемы эмиграции из СССР.
     Подытоживая, я сказал примерно следующее: если мы с вами добились принципиального понимания, что необходимо продвигать двустороннее сотрудничество, то давайте совместно убирать завалы прошлого. Убежден, что сам Бог велел нам сотрудничать, развивать связи. Кстати, большая зависимость друг от друга обеспечивает и большую предсказуемость в политике каждого из партнеров.
     Рейган обещал сделать все, что в его силах, для сохранения конструктивного духа американо-советского диалога, добавив при этом, что он иногда молится, чтобы его преемником был Буш, поскольку он разделяет его основные убеждения, стремление к более конструктивным отношениям с СССР.

Прощание с «империей зла»

     После утренних переговоров мы с президентом совершили прогулку по Кремлю. Его приветствовали экскурсанты, он им отвечал, обменивался дружелюбными возгласами, охотно вступал в разговор. В одной из таких спонтанных своего рода «пресс-конференций», как раз у царь-пушки, кто-то из толпы спросил Рейгана: «Господин президент, вы и до сих пор считаете Советский Союз империей зла?» Рейган ответил: «Нет». Я стоял рядом и подумал про себя: принимаем это к сведению. Как говорили древние греки, «все течет, все меняется».
     Об этом я на другой день рассказал на пресс-конференции по итогам визита. А когда Рейган в этот же день давал свою пресс-конференцию, ему напомнили этот эпизод. Причем журналист дотошно допытывался, почему Президент Соединенных Штатов изменил свою оценку. «Усвоили ли вы что-то, господин президент, — спрашивал он, — имели ли возможность больше узнать об этой стране и произошло ли это благодаря вам или только благодаря Горбачеву?» Рейган ответил: «В значительной мере это произошло благодаря господину Горбачеву как руководителю. И мне кажется, что здесь (то есть в СССР) произошли перемены в процессе усилий по осуществлению перестройки. И, судя по тому, что я о ней читаю, со многим я мог бы согласиться».
     Я бы отнес это признание Рональда Рейгана к главным результатам его визита в Москву. Значит, он убедился, что не обманула интуиция, которая еще в Рейкьявике «подсказала» ему, что с меняющимся Советским Союзом действительно «можно иметь дело», и дело это — спасение от ядерной войны — небезнадежно. Значит, он мог себя поздравить в душе с тем, что сделал правильный выбор и не случайно сказал мне накануне, что молится, чтобы его преемником на посту президента был человек, который согласен с этим выбором.
     В этом я вижу историческое величие сорокового президента Соединенных Штатов Америки.
     Мы прошлись с президентом по Кремлю, вышли через Спасские ворота на Красную площадь, прошли мимо Мавзолея. Он проявил большой интерес к архитектурным достопримечательностям исторического центра России. Был оживлен, явно доволен тем, что происходит.
     Затем мы вернулись в Кремль и направились к Большому Кремлевскому дворцу, где в Красной гостиной состоялось подписание документов. Приглашенные официальные лица были уже на месте. Шеварднадзе и Шульц поставили свои подписи под Соглашением о проведении совместного эксперимента по контролю, Соглашением об уведомлениях о пусках межконтинентальных баллистических ракет и баллистических ракет подводных лодок. Была подписана программа сотрудничества и обменов на 1989—1990 годы, в которой, в частности, предусматривалась реализация идеи Рейгана об обучении на принципах взаимности в 100 американских и в 100 советских школах по 1000 учеников в год. (Кстати, не знаю, реализуется ли эта договоренность.)
     Заключительная встреча состоялась 1 июня утром в присутствии делегаций. Мы заслушали сообщения Шеварднадзе и Шульца о результатах их переговоров.
     Особенно основательно на этой встрече была обсуждена проблема региональных конфликтов. Я изложил президенту наш подход к их урегулированию, подчеркнув, что он предполагает не только учет интересов союзников или тех, к кому они испытывают политические симпатии, но также и законные интересы США. Пример тому — Афганистан. Подписание соглашения по Афганистану представляет собой прецедент, значение которого выходит за рамки региональной проблемы. Это — первый случай, когда Советский Союз и США, наряду с конкретными участниками конфликта, подписали соглашение, открывающее путь к политическому решению.
     Продвинулись мы вперед и в решении вопроса о международной конференции по Ближнему Востоку. Убедились в возможности развязок на Юге Африки, в Центральной Америке, в Кампучии.
     При обсуждении текста Совместного заявления на высшем уровне я возобновил предложение, о котором сказал президенту еще на первой беседе, а именно — зафиксировать в документе неприемлемость решения спорных вопросов военным путем, признание мирного сосуществования в качестве универсального принципа международных отношений, а равенство всех государств, невмешательство во внутренние дела и свободу социально-политического выбора — как неотъемлемые и обязательные международные нормы. Тогда, на первой беседе, как помнит читатель, президент обещал «проработать» мое предложение со своими сотрудниками.
«Сотрудники» решительно выступили против. Не прошла и значительно смягченная формула, которую мы предложили. То, что осталось, читатель может прочесть в окончательном тексте Заявления, неоднократно публиковавшемся. Да, еще раз оказалось, что политика — это искусство возможного.
     Итак, последняя официальная беседа завершена. Во Владимирском зале Большого Кремлевского дворца все готово для торжественной церемонии обмена ратификационными грамотами о введении в действие советско-американского Договора о РСМД.
     Одиннадцать часов сорок пять минут 1 июня 1988 года. Рейган и я садимся за стол и подписываем протокол. Совершился акт, который с полным основанием может быть оценен как свидетельство торжества разума, как победа политики оздоровления международной обстановки.
     Начало положено. Но — лишь начало. Мир еще напичкан страшным оружием массового уничтожения. Противостояние великих держав сохранялось. Значит — продолжать работать.
     Обо всем этом я думал во время официальных проводов Президента США, состоявшихся в Кремле 2 июня. И именно это имел в виду, говоря на прощание Рейгану:
     — Диалог наш не был легким. Но нам хватило и реализма, и политической воли, чтобы, преодолевая препятствия, свернуть с опасного пути и вывести поезд советско-американских отношений на более безопасное направление. Хотя идет он пока куда медленнее, чем требует реальная обстановка и в наших странах, и во всем мире. Но как я понял, господин президент, вы готовы и дальше совместно работать. Со своей стороны могу заверить, что мы сделаем все от нас зависящее, чтобы продолжать идти вперед.
     Думал я и о других итогах встречи, о которых мы потом порассуждали на заседании Политбюро. Она как бы обозначила рубеж в том прогрессе, который произошел за эти годы в американском руководстве. СССР уже не рассматривался как страна, с которой могут быть только отношения конфронтации. Но от ставки на силу далеко еще не отказались. Можно было заключить, что военная мощь остается главным принципом политики Соединенных Штатов. Нежелание согласиться с моим предложением включить в итоговый документ положение об отказе от использования силы в международных делах достаточно красноречиво об этом свидетельствовало.
Еще один аспект встречи. В дни визита Рейгана американцы круглые сутки могли смотреть на своих экранах не только протокольные мероприятия и отчеты о переговорах, а нашу жизнь, нашу страну, какой она становилась в ту пору. Сам факт подобного советского «присутствия» в Америке в таком объеме и с таким размахом — важнейший феномен встречи. Как никогда ранее, она выводила нашу перестройку и связанные с ней демократизацию, гласность, открытость — прямо на американский народ. Да и не только американский, поскольку к Москве в эти дни" было приковано всеобщее внимание.
     Президент и его супруга в рамках программы имели много контактов с москвичами. Разные это были контакты: с литераторами, учеными, студентами, школьниками, гуляющими по Арбату и на других улицах. Раиса Максимовна и Нэнси побывали в Третьяковке. Госпожа Рейган съездила в Ленинград. В честь американских гостей вечером был показан балет в Большом театре с участием всемирно известных наших мастеров. В дружеской атмосфере прошли обеды в Грановитой палате, в резиденции американского посла в Спасо Хаузе.
     Вообще гуманитарный разрез встречи в Москве отличался тем, что она шла не по накатанному пути взаимных упреков и «разборок» — у кого что плохо. Ее отличало стремление налаживать сотрудничество в самых различных формах.
     Главный же итог встречи — углубление политического взаимопонимания и взаимодействия Советского Союза и Соединенных Штатов. Их диалог отныне включил в себя все узловые проблемы двусторонних отношений и мировой политики.

Рубеж: выступление в ООН

     В 1988 году окончательно сложились концепция и политика нового мышления, наиболее полно изложенные в моем выступлении в Организации Объединенных Наций.
     Подготовка к поездке в Нью-Йорк началась заблаговременно. Обдумывал я ее, еще будучи в отпуске. 31 октября пригласил ближайших сотрудников по международным делам, чтобы вместе поразмышлять о направленности и основном содержании предстоящего выступления. Это были Шеварднадзе, Яковлев, Черняев, Добрынин, Фалин. «С чем поедем в ООН?» — поставил я вопрос и стал размышлять вслух.
Каковы итоги нашей внешней политики, что произошло за три года в умах народов, политиков, военных. Как изменились мы сами и как изменился мир. Связь этих изменений с перестройкой в СССР. Попытаться дать общую картину современных процессов — как мы ее себе представляем.
     Представить членам ООН основные идеи, которые мы закладываем в новую военно-политическую доктрину. И показать, что новое военное мышление — это часть нашего нового политического мышления. Что мы не только призываем, а и действуем. Дать наш ответ на озабоченности, существующие в мире. И в этом контексте изложить наши намерения по односторонним шагам в деле разоружения. Я вспомнил, как недавно в московском Дворце молодежи ребята наседали на меня, требовали вразумительно объяснить, зачем нам столько танков, зачем нам такая огромная армия?
     Участники первой «прикидки» к речи были согласны, что пора пойти на серьезные сокращения вооружений и вооруженных сил. И надо исходить из того, что предстоящая пятилетка будет у нас пятилеткой разоружения.
Словом, речь в ООН должна быть «Фултоном наоборот», «анти-Фултоном». Причем мы можем опереться на факты, показать реальное движение. Верить нам будут только в том случае, если будем подтверждать делом свои намерения, а не только призывать.
     Специальный раздел речи я намеревался посвятить Организации Объединенных Наций как инструменту мира, еще раз подчеркнуть, что наступила пора, когда она действительно может развернуть потенциал, заложенный в ней при основании. Я считал возможным предложить «доктрину» деятельности ООН в новых условиях. Основательно провести мысль о значении демилитаризации мышления в мировом сообществе, о демократизации и гуманизации международных отношений. Высказать наше мнение о той роли, которую ООН должна сыграть в налаживании нового мирового экономического порядка, в создании справедливых экономических связей на линии Север—Юг.
     В конечном счете концепция и конкретные предложения для речи в ООН были подготовлены, обсуждены и одобрены на Политбюро. Никаких принципиальных возражений не было. Особенно много пришлось разбираться с цифрами задуманных односторонних сокращений вооруженных сил. Много тут потрудился маршал Ахромеев. Слухи, особенно на Западе, будто он был противником этой нашей акции, абсолютно ложны. Все конкретные проработки этой инициативы проходили под его непосредственным руководством.
     Потом была работа над составлением текста речи. Тут уже был заведенный порядок: проекты я нередко передиктовывал по нескольку раз. В этом случае — трижды. Но работа продолжалась (тоже уже стало обычаем) и в самолете, взявшем курс на Нью-Йорк. Продолжался обмен мнениями с сопровождавшими меня сотрудниками, оценивалась новейшая информация, нюансировались позиции.
     За несколько часов до посадки я решительно отключился от всех внешних раздражителей. Предстоящие дни обещали быть очень нагруженными, требовалась максимальная собранность. И хотя все, казалось, было продумано и подготовлено, я попытался мысленно выделить самое существенное, что предстояло сделать во время визита.
     Что мне казалось наиболее важным в той речи? В ней был ряд конкретных предложений, рассчитанных на дальнейшее улучшение международной ситуации. Я сообщил о решении сократить в ближайшие два года численный состав Вооруженных Сил СССР на 500 тысяч человек и, соответственно, обычные вооружения. О договоренности с нашими союзниками по Варшавскому Договору вывести к 1991 году из ГДР, Чехословакии и Венгрии шесть танковых дивизий и расформировать их. О некоторых других мерах по сокращению нашего наступательного потенциала. Однако главное состояло не в этом: я стремился показать мировому сообществу, что мы все вступаем в принципиально новый период истории, когда старые, традиционные принципы отношений между государствами, основанные на соотношении сил и их соперничестве, должны уступить место новым — отношениям сотворчества и соразвития.
     Если бы меня сейчас попросили предельно кратко воспроизвести содержание тогдашней речи, я бы ограничился упоминанием нескольких изложенных в ней универсальных посылок и принципов.
     — От всех, а тем более от сильных стран в первую очередь, требуется самоограничение и полное исключение применения силы вовне.
     — Принцип свободы выбора как условие реализации многовариантности общественного развития разных стран.
     — Деидеологизация межгосударственных отношений.
     — Совместный поиск пути к верховенству общечеловеческих идей над множеством центробежных, пусть даже законных, эгоистических мотивов.
     Среди ряда практических мер, предложенных в речи, стержневое место занимал вопрос о новой роли ООН. Перед ней открывались новые возможности во всех сферах — военно-политической, экономической, научно-технической, экологической, гуманитарной.
     Прежде всего это касалось проблемы развития. Условия существования сотен миллионов людей в ряде районов третьего мира становились просто опасными. Никакие замкнутые образования, ни даже региональные сообщества государств, при всем их значении, не в состоянии развязать главные узлы, которые возникли на основных линиях мировых экономических связей: Север—Юг, Восток—Запад, Юг—Юг, Юг—Восток, Восток—Восток. Здесь нужны объединенные усилия, нужен учет интересов всех групп стран. А это в состоянии обеспечить лишь такая организация, как ООН. В частности, она могла бы помочь развязать узел международного долгового кризиса. Просто устрашающая ситуация сложилась в ряде районов с экологией. В качестве первого шага я предложил создание при ООН центра срочной экологической помощи. Его функции заключались бы в том, чтобы оперативно направлять в районы резкого ухудшения экологической обстановки международные группы специалистов.
Представление о том, что мы все вступаем в новую фазу миропорядка, повысило значение международного права. В тексте моей речи немалое внимание было уделено и этой стороне дел. Я исходил из того, что идеалом должно стать мировое сообщество правовых государств, которые свою внешнеполитическую деятельность подчиняют праву, и только праву. Достижению этого способствовала бы договоренность в рамках ООН об единообразном понимании принципов и норм международного права, их кодификация с учетом новых усилий, а также разработка правовых норм для новых сфер сотрудничества. Действенность международного права в наш век должна опираться не на принуждение к исполнению, а на нормы, отражающие баланс интересов государств. Вместе с осознанием объективной общности судьбы это создало бы искреннюю заинтересованность каждого государства в самоограничении себя международным правом.
     С этим напрямую связана проблема гуманизации международных отношений. Межгосударственные связи только тогда будут отражать подлинные интересы народов и надежно служить делу их общей безопасности, когда в центре всего будет человек, его заботы, права и свободы.
     Работая над мемуарами, я вновь перечитал текст этой речи. Годы существенно обогатили наш опыт. Если бы я готовил ее сейчас, то, наверное, кое-что уточнил бы, сказал иначе, дополнил. Но и сегодня я не откажусь ни от одной из высказанных там основных мыслей. Более того. Мне кажется, пафос этой речи звучит сейчас еще актуальнее.
     Краткое приветственное слово председателя 43-й сессии Генеральной Ассамблеи, министра иностранных дел Аргентины Данте Капуто, и я на трибуне. Волнуюсь. Начинаю речь замедленно, иногда запинаюсь. Однако постепенно чувствую растущий контакт с залом. Ощущаю как бы кожей, что мои слова доходят, мысли воспринимаются. Становлюсь увереннее и, видимо, красноречивее. Бурные, долгие аплодисменты по окончании речи — вроде бы не просто дань вежливости.
     Было интересно, как воспримут речь влиятельные американские газеты. Пресс-служба подготовила сводку. Конечно, многие зацепились прежде всего за конкретные предложения по разоружению, которые показались им информационно более выигрышными. Но самые серьезные все-таки ухватили глубинный смысл моего выступления в ООН.
     «Нью-Йорк тайме» в редакционной статье писала: «Возможно, с тех пор, как Вудро Вильсон огласил свои четырнадцать пунктов в 1918 году, или с тех пор, как Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль изложили в 1941 году Атлантическую хартию, ни один мировой деятель не показывал такого видения мира, какое продемонстрировал вчера в ООН Михаил Горбачев. Как и те, кто назван выше, советский руководитель призвал к коренной структурной перестройке международной политики — к власти закона, а не силы, к многостороннему, а не к одностороннему подходу к экономическим, равно как и политическим, свободам. Как и они, он использовал удобную возможность и ораторское искусство, чтобы привлечь к себе внимание планеты. В отличие от них он пообещал в одностороннем порядке пролагать путь, сокращая советские вооруженные силы, переводя военную промышленность на мирные рельсы. Захватывающая дух, рискованная, смелая, наивная, отвлекающая внимание, героическая... Любой эпитет подходит. Его повестка дня настолько масштабна, что потребуется несколько недель, чтобы в ней разобраться. Однако, каковы бы ни были мотивы Горбачева, его идеи заслуживают, более того, требуют самого серьезного ответа от избранного президентом Буша и других руководителей».
     Роберт Кайзер поместил в «Вашингтон пост» следующий комментарий: «В одной из самых выдающихся речей, которые когда-либо произносились в ООН, Михаил Горбачев сегодня предложил изменить правила, по которым жил мир на протяжении четырех десятилетий... Горбачев в буквальном смысле слова призвал мир перековать мечи на орала, провозгласив, что применение или угроза силы больше не должны быть инструментом внешней политики... Приглашение Горбачева продвинуться вперед, за пределы «холодной войны», к новой эре международного сотрудничества будет нелегко отвергнуть западным лидерам. А сопроводив его поразительным признанием недостатков и ошибок СССР в прошлом, советский руководитель продемонстрировал откровенность и искренность, которые увеличивают притягательную силу его призыва. Смелость сегодняшнего выступления удивительная».
     В пятнадцати минутах езды на пароме от центра Нью-Йорка в устье Ист-Ривер расположен небольшой островок Гавернорс-Айленд (Губернаторский остров). Там у меня должна была состояться встреча с Рональдом Рейганом и Джорджем Бушем. Честно говоря, я рассчитывал немного расслабиться и отдохнуть во время этой краткой поездки. Но не тут-то было. Накануне произошло землетрясение в Армении. О самом факте я уже знал. Первой о нем сообщила мне Тэтчер в своей ночной телеграмме. По пути на Губернаторский остров прямо из машины на пароме у меня состоялся разговор по телефону с Рыжковым. Он сообщил, что произошло в действительности: о масштабах разрушений, огромных человеческих жертвах. Это была трагедия, не знавшая себе равных, — по крайней мере, в последние годы.
     Сойдя с парома, я сразу же прошел в отведенный для меня дом хозяина острова, вице-адмирала Джеймса Ирвина и продиктовал телеграмму соболезнования. Нетрудно представить себе, какое у меня было в этот момент настроение. Для себя я уже твердо решил прервать пребывание в Соединенных Штатах, отменить все связанные с поездкой визиты, принести извинения Фиделю Кастро и просить его с пониманием отнестись к переносу моего посещения Кубы. Срочно вернуться домой.
     А пока программа. Подготовлена торжественная церемония, собралось множество журналистов. Пытаюсь сохранить внешнее спокойствие, произношу вежливые фразы и поторапливаю Рейгана и Буша уединиться в «каминной гостиной» небольшого особняка, отведенной для нашей встречи. Первые минуты разговора были посвящены несчастью в Армении.
     Сначала мы вели беседу втроем. Затем присоединились Шеварднадзе, Яковлев, Черняев, Добрынин, Бессмертных, Дубинин, Шульц, Пауэлл, Дуберстайн, Риджуэй, Мэтлок. Для меня важно было определить, что ждет «американское направление» нашей политики при передаче власти от одного президента к другому. Разговор как бы перескакивал с одной темы на другую. С американской стороны ее вел главным образом Рейган, хотя, по определению американских газет, он был уже «хромой уткой», сошедшим со сцены руководителем. Буш, проявляя такт, намеренно играл роль лояльного вице-президента.
     В той или иной степени оказались затронутыми все основные вопросы советско-американской «повестки дня». Оценили состояние переговоров о сокращении стратегических наступательных вооружений, обменялись мнениями о проекте СОИ и трактовке договора по ПРО. Я выразил полную готовность работать на этом важном направлении с любой администрацией Соединенных Штатов.
     Перешли к региональным проблемам.
     — Знаете, господин президент, — сказал я, — сейчас, может быть, удобный момент вспомнить одну беседу с государственным секретарем Шульцем. Когда-то мы встретились с ним накануне его поездки на Ближний Восток. Он вез туда свой план. Я ему заметил: хорошо, что Соединенные Штаты Америки пришли к выводу, что ближневосточный узел пора развязать. У вас свой план, мы готовы предложить свой конструктивный план. Иначе говоря, мы за активное сотрудничество и по этой проблеме, по всем региональным проблемам.
     Если мы говорим что-то о Тихоокеанском, Азиатском регионе, — продолжал я, обращаясь к нему прямо, — или хотим что-то сделать там, то вовсе не потому, чтобы навредить Соединенным Штатам, вообще ослабить позицию Соединенных Штатов, например, связь с Западной Европой... Реально то, что и мы, и вы есть. Реальны наши интересы. Я бы предложил идти тем путем, на который мы уже встали с господином Рейганом. Нам невыгодно, чтобы безопасность Америки была худшей, чем наша. Мы не строим ни воздушных замков, ни иллюзий. Есть реальная жизнь, реальная политика. Давайте ею и будем заниматься. Если у нового президента будут возникать вопросы при изучении тех или иных международных проблем и он захочет нам о них сказать — очень хорошо. Особенно я поддерживаю вашу идею, господин Рейган, чтобы традиция, которая сложилась, сохранялась. Я встретил у господина Буша такое же понимание, признание значения американо-советских отношений для мировой политики.
     В целом от встречи на Губернаторском острове, искренней и дружественной, у меня осталось хорошее впечатление. Можно было думать, что с новым президентом мы пойдем еще дальше по намеченному пути.
Рейган проводил меня до паромной переправы. Еще несколько минут — и кортеж наших автомашин, выехав на Бродвей, оказался в плотном людском коридоре. На протяжении часа мы ехали по улицам города. Дважды я выходил из машины, пожимал руки, обменивался репликами. Неумолимый протокол предусматривал еще несколько мероприятий. Сначала я посетил Международный центр торговли.
     Вечером был грандиозный прием у генерального секретаря ООН. Но в голове у меня, на душе была одна мысль, одна тревога — о катастрофе в Армении. Я покинул прием и, вернувшись в резиденцию, дал указание срочно собираться домой. О своем решении проинформировал прессу. Утром мы улетели в Москву.

Пауза в Вашингтоне

     23 января 1989 года позвонил Буш. К этому времени в средствах информации уже утвердилось мнение, что новая администрация не будет спешить с развертыванием новых отношений с Советским Союзом. Осведомленные обозреватели, основываясь и на разговорах с близкими к президенту людьми, писали: предстоят «пауза для размышлений», «стратегический обзор», «общая переоценка». На встрече на Губернаторском острове я говорил уходящему и вновь избранному президентам, что готов с пониманием отнестись к желаниям новой администрации «осмотреться и определиться». Раз есть согласие насчет преемственности, это не вызовет у нас беспокойства.
     Незадолго до своего вступления в должность Буш прислал с приезжавшим в Москву Генри Киссинджером письмо. Вот что он писал: «Хочу подтвердить то, что я говорил Вам в прошлом году. Мне потребуется время, чтобы обдумать весь круг вопросов, особенно в области контроля над вооружениями, имеющих центральное значение для наших двусторонних отношений, и сформулировать нашу линию в интересах дальнейшего развития этих отношений. Наша цель — сформировать солидный и последовательный американский подход. Речь ни в коем случае не идет о попытке затормозить или обратить вспять позитивный процесс, которым отмечены последние один-два года».
Был в письме президента еще один момент, который не мог не обратить на себя внимания. «Полагаю, — писал он, — что важно приподнять диалог, особенно между Вами и мной, над деталями предложений в области ограничения вооружений и выйти на обсуждение вопросов более широких политических отношений, к которым мы должны стремиться».
     И вот звонок президента. Разговор прошел на оптимистической ноте. Казалось, были основания ожидать, что дело пойдет не только в конструктивном русле, но и в необходимом темпе. Между тем шли недели и даже месяцы, а администрация не спешила раскрыть ориентиры своей внешней политики, и в особенности — на нашем направлении Первая встреча Шеварднадзе с госсекретарем Бейкером, состоявшаяся в Вене в середине марта, почти через два месяца после инаугурации нового президента, оставляла впечатление осторожности новой администрации — она как бы выжидала неизвестно чего. А сигналы в это время шли разные, порой настораживающие. И у нас, в том числе в руководстве, были люди, готовые истолковать затягивавшуюся паузу как свидетельство того, что в Вашингтоне вынашиваются недобрые планы в отношении нашей страны, уж во всяком случае, нет желания наращивать взаимодействие.
     Информация, поступавшая по разным каналам из Соединенных Штатов, была противоречивой. Примаков, побывавший в США с делегацией, докладывал, что общественное мнение, особенно в глубинке, заметно изменилось в пользу Советского Союза. Укоренившееся недоверие к нам сменялось волной доброжелательности и интереса. Есть основание считать, что общественность в своем повороте намного обогнала правящие круги, и это будет сказываться на поведении администрации. Если еще недавно ей приходилось постоянно делать реверансы в сторону правых, то сейчас руки у нее в большей мере развязаны.
     Несколько иную картину рисовали доверительные сообщения о дискуссиях, которые велись в непосредственном окружении президента. Возросла активность сторонников так называемой жесткой линии. События в нашей стране, а также в Восточной Европе расценивались в этих кругах как приближение желанной «победы в холодной войне». А отсюда установка — давить еще больше, выжимать уступки у Советского Союза.
Возобладай полностью в администрации Буша такой подход, многое из достигнутого в отношениях с США при Рейгане пошло бы насмарку. А в нашей стране те, кто с самого начала рассматривал нормализацию отношений с Соединенными Штатами, другими западными странами как дело вредное и неприемлемое, получили бы веские аргументы. Поэтому во время встреч с государственными деятелями Западной Европы — а их в эти месяцы было немало — я то и дело обращался к проблеме наших отношений с США, не скрывая своего беспокойства на этот счет. И был уверен, что мои замечания в том или ином виде доводились собеседниками до сведения их главного союзника по НАТО.
     В этом смысле, учитывая «особые» отношения между Великобританией и США, думаю, небесполезны были мои разговоры о перспективах и характере советско-американских отношений с Тэтчер во время моего визита в Лондон в апреле 1989 года.
     В середине мая в Москву прибыл госсекретарь Бейкер. Этому предшествовал сигнал от президента: «стратегический обзор» завершен, Бейкер будет готов к серьезному разговору по всему спектру двусторонних отношений, разоружения, региональных проблем, глобального взаимодействия наших стран.
Бейкер привез послание президента Буша — в целом позитивное. Но обратил на себя внимание такой момент: президент писал о возможности того, что «более сильный Советский Союз мог бы более решительно проявлять свою военную мощь, а это вызвало бы у США озабоченность». Все-таки довлели еще стереотипы прошлого. И дело не только в том, что не было у нас таких намерений, наоборот, мы шли на серьезные сокращения избыточных вооружений, сокращали их поставки за рубеж (накануне визита Бейкера я сообщил Бушу, что Советский Союз больше не поставляет оружия Никарагуа). Был тут еще один, даже более важный момент, о котором я сразу сказал госсекретарю:
     — Хочу заверить: все, что мы делаем в процессе перестройки, стремясь придать новое дыхание нашему обществу, сделать наше государство сильнее, повернуть его лицом к людям, все это пойдет на пользу не только Советскому Союзу, но и Соединенным Штатам. Вы слышали на этот счет много различных мнений, рекомендаций, советов, в том числе и такой: зачем, дескать, спешить, в Советском Союзе и так все развивается в направлении дестабилизации и распада, пусть это яблоко созреет и само упадет к нам. Такой подход надо отбросить.
После такого знакомства и часовой беседы с Бейкером, прошедших в узком составе, разговор продолжился с участием официальных лиц. Я подробно изложил свое видение процесса перемен:
     — Перестройка оказалась труднее, чем мы первоначально думали. Процессы идут болезненно и в экономике, и в политической, духовной жизни, в партии. Тут не арифметика, а высшая математика. Все мы вышли из того времени, из прошлого, и все должны измениться.
     Я сказал американским гостям, что мы видим и свои ошибки, но подчеркнул главное:
     — Наш народ распрямился, говорит во весь голос. Перестройка выталкивает вверх новых людей, и это исключительно важно. Много дебатов сейчас по вопросу тактики реформ, их темпов. Есть такие, кому хотелось бы достичь результатов одним махом, чтобы назавтра все было прекрасно. Другим кажется, что мы движемся слишком быстро и надо остановиться. Вот почему так важно не сбиться с курса, держать главное направление.
Как видно из этих высказываний, я исходил из того, что отношения с США позволяют общаться с американскими деятелями вполне доверительно. Бейкер оценил это. Вот как реагировал он на мои слова:
     — Мы рассматриваем происходящие в Советском Союзе перемены как действительно коренные, революционные. Очень хотим, чтобы все задуманное у вас получилось. Есть, правда, в США небольшое число людей, считающих, что если перестройка провалится, то Советский Союз станет слабее и США от этого выиграют. Но в администрации никто не согласен с этой точкой зрения. У нас иное мнение: успех перестройки сделал бы Советский Союз более сильной, стабильной, открытой, безопасной страной. Хотя среди нас есть некоторые различия во взглядах относительно ваших шансов на успех. Мы также считаем, что успех перестройки зависит от Советского Союза, советского руководства, советского народа, а не от того, что сделает и чего не сделает Запад.
Как политик, занимавшийся три с половиной года экономическими вопросами, я пришел к выводу: такие трудные экономические решения, как реформа цен, лучше принимать раньше, чем позже. Лучше принимать их тогда, когда люди склонны обвинять в трудностях прежние администрации, ибо позднее они будут обвинять в них уже нынешнюю администрацию. Впрочем, в одном я убедился за эти три с половиной года: политическому руководству каждой конкретной страны виднее, на что оно может пойти, а на что не может. Ясно, что вам определять, в каком темпе двигаться вперед. Так что мы понимаем сказанное вами, уважаем вашу линию. Спасибо, что вы поделились с нами этими мыслями.
     После этого мы перешли к конкретным вопросам. Договорились возобновить переговоры по СНВ во второй декаде июня. Я приветствовал высказывание Бейкера о том, что администрация будет возобновлять переговоры не на пустом месте, а в духе преемственности. Но все же пауза в переговорах получалась больше чем полугодовая, да и подход американской стороны к некоторым вопросам (КРВБ, КРМБ и др.) вызывал у меня беспокойство, о чем я откровенно сказал Бейкеру.
     — Очень важно, — говорил я госсекретарю, — не подорвать доверие, не допустить возникновения подозрений в том, что одна из сторон пытается поставить другую в сложное, невыгодное положение. Это было бы тяжелым ударом по переговорам.
     Серьезный разговор состоялся по тематике Венских переговоров о сокращении обычных вооружений в Европе. Я рассказал Бейкеру об основных параметрах наших предложений, направленных на радикальное сокращение вооруженных сил и вооружений в Европе. Сообщил также о том, что в 1989 году Советский Союз в одностороннем порядке выведет из Восточной Европы 500 боеприпасов тактического ядерного оружия.
В той беседе я напомнил, что в 1987 году мы согласились на то, чтобы в Договор об уничтожении ракет средней и меньшей дальности была включена ракета «Ока» (которую на Западе называли СС-23), хотя ее дальность меньше 500 км:
     — Тогда же мы договорились с госсекретарем Шульцем, что подобные ракеты впредь не будет развертывать ни одна из сторон. И вот сейчас оказывается, что вы собираетесь в 90-е годы развертывать ракету, аналогичную нашей ракете СС-23. Я уж не говорю о том, как это выглядит с моральной стороны. Ну а как это влияет на перспективы переговоров? Во всяком случае, ясно, на ком будет лежать ответственность за последствия.
     Бейкер, помнится, чувствовал себя при этих словах не совсем удобно. Ответ он передоверил своему заместителю Розэн Риджуэй, которая утверждала, что обещание Шульца касалось другой американской ракеты, а в данном случае речь идет лишь о модернизации ракет «Лэнс».
     Мы — я, Шеварднадзе, Ахромеев — возражали. Не думаю, что наши аргументы «не дошли» до Бейкера. Он ссылался то на преимущество СССР в обычных вооружениях, то на наше превосходство в области тактических ядерных вооружений. Я парировал: если сосчитать все, то по тактическому ядерному оружию между нами имеется равновесие, но жуткое равновесие, на очень высоком уровне. А мы ведь как раз и предлагаем начать переговоры по этим проблемам с целью устранения любых диспропорций.
     Бейкер отреагировал:
     — Мы понимаем политическую привлекательность вашей позиции.
     На этом тогда разговор и окончился. А в 1990 году американцы отказались от этой «модернизации». Потом договорились и о радикальных мерах по сокращению и ликвидации большинства категорий тактического ядерного оружия.
     Знакомство с Бейкером в целом получилось удачным. Он произвел впечатление человека серьезного, твердого в отстаивании своих позиций, но готового и слушать собеседника, более того — прислушаться к здравым аргументам. Да и настроен он был, как всем нам показалось, конструктивно. Но все же оставался вопрос: готова ли администрация США двигаться вперед в быстром темпе? Пока еще трудно было дать однозначно положительный ответ. Вот и разговор о встрече на высшем уровне решили пока отложить до осени . Правда, вскоре жизнь подправила эту «неторопливость».

Мальта. Начало конца «холодной войны»

     В июле 1989 года Ахромеев, вернувшись из США, передал мне письмо Буша, в котором предлагалось провести в декабре 1989 года предварительную ознакомительную встречу. Предложение было сугубо конфиденциальным.
Как мне стало потом известно, с ним были ознакомлены лишь самые близкие сотрудники Президента США.
Я ответил согласием, и мы начали интенсивную подготовку. Как сейчас уже хорошо известно, не менее интенсивно готовились и американцы.
     Сроки намеченной встречи неуклонно приближались. Была окончательно определена протокольная сторона дела. К рейду порта Валлетты должны были подойти советский крейсер «Слава» и американский «Белкнап». Переговоры предполагалось проводить поочередно на советском и американском военных кораблях. Кроме того, в порт Валлетта мы направили экскурсионный теплоход «Максим Горький», который должен был стать нашей гостиницей.
     Встреча на Мальте по многим причинам являлась символичной. Она — первая после смены администрации США. Место встречи — на стыке трех континентов, перекрестке мировых дорог, пересечении многообразных интересов. Переговоры — на военных кораблях, что указывало на мощь, стоящую за руководителями СССР и США. Все говорило о вступлении мира в новую эпоху.
     Нас ждала в высшей степени ответственная работа. На это были настроены я и мои коллеги, хотя сохранялась надежда выкроить время и для знакомства с этой экзотической страной.
     Вечером 2 декабря, после завершения визита в Италию, мы прибыли в Валлетту. Сначала все шло, как и предполагалось. Встреча с Президентом Мальты Ч.Табоно, премьер-министром Э.Фенек Адами, членами мальтийского правительства. Короткие, но очень дружественные контакты с массой людей, которые приветствовали нас на улицах и у президентского дворца.
     Однако на другой день природа внесла существенные коррективы в наш протокол. На море разгулялся шторм. Добраться на катерах к находившемуся на рейде крейсеру «Слава», где должны были начаться переговоры, оказалось непросто. Как наши, так и американские моряки решительно выступили против такого «десанта». Была выдвинута идея организовать первую встречу на борту «Максима Горького», пришвартованного в бухте у причала. Задержка с началом встречи оказалась минимальной.
     Первый день переговоров прошел несколько этапов: беседа с президентом Бушем с глазу на глаз; обмен мнениями между Шеварднадзе и Бейкером; беседа за завтраком; переговоры в расширенном составе при участии Шеварднадзе, Яковлева, Бессмертных, Черняева, Добрынина, Ахромеева — с советской стороны, и Бейкера, Сунуну, Блэкуилла, Росса, Грэйвса — с американской. Предполагавшуюся вечернюю встречу из-за усилившегося шторма пришлось отменить.
     Буш выразил желание первым изложить свои соображения. Для меня было крайне важно услышать непосредственно от американского президента, к каким выводам пришла его администрация в определении своей линии по отношению к Советскому Союзу. Поэтому я был предельно внимателен, как бы «пробуя на зуб» каждую фразу, каждую формулировку нового Президента США.
     — Я, — заявил Буш, — полностью согласен с тем, что было сказано вами в Нью-Йорке: мир станет лучше, если перестройка увенчается успехом. Еще некоторое время назад в США было много сомневающихся на этот счет. Не буду утверждать, что таких элементов не осталось. Но можно со всей определенностью сказать, что серьезные, думающие люди подобных взглядов не поддерживают. Это в полной мере относится к тем, с кем вы имеете дело: к администрации США и конгрессу, которые хотят, чтобы ваши преобразования увенчались успехом.
Затем Буш изложил свое представление о тех позитивных шагах, которые, по его мнению, могли бы способствовать подготовке официальной встречи на высшем уровне в США. Для начала следует уточнить возможные сроки. Американская сторона предлагает, чтобы визит состоялся в последних числах июня следующего года.
Администрация намерена предпринять шаги, направленные на приостановку действия поправки Джексона—Вэника, которая препятствует предоставлению Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования. С учетом намечающихся в СССР перемен можно приступить к консультациям о заключении нового торгового договора, чтобы подготовить его текст еще до предстоящей встречи в верхах. Одновременно администрация взяла курс на отмену поправок Стивенсона и Бэрда, ограничивавших возможность предоставления кредитов советской стороне.
     Те меры в области советско-американских отношений, которые предлагают США, счел необходимым подчеркнуть Буш, отнюдь не направлены на то, чтобы продемонстрировать американское превосходство.
     — Мы, в США, разумеется, глубоко убеждены в преимуществах нашего способа хозяйствования. Но сейчас вопрос не об этом. Мы стремимся составить наши предложения таким образом, чтобы не создавалось впечатления, будто Америка «спасает» Советский Союз. Говорим не о программе помощи, а о программе сотрудничества.
Затронув в этой связи вопрос об отношениях СССР и ГАТТ, Буш, в частности, сказал:
— Раньше мы были против вступления вашей страны в данную международную организацию. Теперь позиция пересмотрена. Мы — за предоставление советской стороне статуса наблюдателя. Однако надо дать членам этой организации некоторое время.
     Сейчас уже создана и функционирует советско-американская рабочая группа по проблемам инвестиций. Это хорошо. Быть может, настало время приступить к изучению возможностей по выработке договоренности о гарантиях капиталовложений.
     Значительное место в заявлении Буша заняла проблема разоружения. Президент изложил, в частности, несколько модифицированную позицию по вопросу химического оружия. Если советская сторона дает принципиальное согласие на предложение США, изложенное в речи Буша на Генеральной Ассамблее в сентябре 1989 года, то США могли бы пойти на отказ от своей программы модернизации, то есть дальнейшего производства бинарных средств поражения после вступления в силу всеобъемлющей конвенции о запрещении химического оружия. Практически это означало, что уже в ближайшее время стороны могли договориться о значительном сокращении запасов химического оружия, доведя его количество до 20 процентов от имеющегося у США в настоящее время и до 2 процентов через 8 лет после вступления конвенции в силу. Если постараться, то к середине будущего года можно подготовить для подписания проект соответствующего соглашения.
     Говоря об обычных вооружениях, Буш сформулировал следующую цель: ориентироваться на подписание соглашения о радикальных сокращениях обычных вооруженных сил в Европе в 1990 году в ходе встречи на высшем уровне представителей стран—участниц переговоров в Вене.
     Обратившись к теме будущего договора о сокращении СНВ, президент высказал надежду, что министры иностранных дел в ближайшее время поищут решение таких вопросов, как порядок засчета крылатых ракет воздушного базирования большой дальности, шифрование телеметрии, ограничение на неразвернутые ракеты и т.д. Соединенные Штаты, добавил он, приветствовали бы присоединение Советского Союза к режиму ограничений на распространение ракет и ракетной технологии, который уже практикуется семью западными государствами. Был поставлен также вопрос о возможности опубликования Советским Союзом данных о своем военном бюджете.
     Отвечая Бушу, я высказал прежде всего несколько замечаний общего порядка.
Перейдя к конкретным вопросам, поставленным Бушем, я положительно оценил его предложения, касающиеся двусторонних экономических связей, и выразил надежду, что президент проявит в этом деле политическую волю. Нужен сигнал с его стороны. Американские бизнесмены — народ дисциплинированный и на проявления нового мышления в экономической сфере отреагируют.
     Естественно, большое место на мальтийской встрече заняли проблемы разоружения.
     Я поддержал предложение Буша о заключении соглашения по обычным вооружениям в Европе еще в 1990 году. В отношении стратегических вооружений констатировал наличие предпосылок к тому, чтобы к встрече на высшем уровне в Вашингтоне в 1990 году подготовить проект договора. Однако обратил внимание Буша на то, что он в своем вступительном слове полностью обошел проблему крылатых ракет морского базирования, где США имели серьезное преимущество. Наш Верховный Совет, заявил я, не ратифицирует договор, если в вопросе о КРМБ не будет приемлемого сдвига.
     Американцы с обостренным вниманием следили за нашей позицией в отношении Центральной Америки. Эту тему Буш выделил в особый разговор со мной один на один. Собственно, с этой получасовой беседы в отдельной каюте и началась «встреча на Мальте». Буш, ссылаясь на просьбы латиноамериканских политиков, настойчиво предлагал оказать воздействие на Фиделя Кастро, чтобы тот прекратил поставки оружия в «государства, где демократическая система правления и без того является весьма хрупкой». В качестве «гигантской колючки» в советско-американских отношениях он назвал также ситуацию в Никарагуа и Сальвадоре, опять же сведя проблему к поставкам оружия.
     Отвечая президенту, я подчеркнул, что у нас нет никаких особых целей в Центральной Америке. Мы не хотим завладеть здесь плацдармами или опорными пунктами. Реакция Соединенных Штатов на события в этом регионе наводит на мысль, что кто-то снабжает американское руководство тенденциозной информацией. Мы договорились не поставлять оружия в Никарагуа и не поставляем. В свою очередь, отметили, что и конгресс США приостановил военную помощь «контрас».
     Что касается Кубы, то наиболее простой и испытанный способ прояснить ситуацию, подчеркнул я, напрямую поговорить с Кастро. Командовать им никто не может. Во время моего визита на Кубу, в разговоре один на один, Фидель попросил содействия в деле нормализации отношений с США. Недавно Советский Союз посетил начальник Генерального штаба вооруженных сил Кубы. В беседе с министром обороны СССР, а также с маршалом Ахромеевым он в доверительном порядке повторил эту просьбу. Если будет такое желание, мы могли бы помочь в завязывании диалога.
     Должен признать, что ответная реакция Буша на это предложение была весьма жесткой. Он откровенно дал понять, что США не готовы в этом вопросе ни на какие компромиссы, стал настойчиво рекомендовать нам свернуть экономические отношения с Кубой, высказав при этом удивление — почему это еще не сделано, хотя кубинцы открыто осуждают нашу перестройку.
     В этой связи мне пришлось напомнить, что Куба — независимая страна со своим правительством, своим пониманием вещей, своими амбициями. Наши экономические отношения с ней мы в последнее время постепенно переводим на основу взаимной выгоды. Но учить ее не собираемся.
     Затронул я также и более широкий вопрос — об отношении Соединенных Штатов к таким странам, как Панама, Колумбия, а в самое последнее время — Филиппины. В Советском Союзе спрашивают: разве для США, их президента не является барьером то, что речь идет о независимых странах? Почему в Вашингтоне вершат суд, выносят приговор и сами его выполняют? Не приходит ли на смену «доктрине Брежнева» «доктрина Буша»?
Отвечая на возражение президента и стремясь сделать свою позицию предельно ясной, я привел следующий пример. Посмотрите: в Европе происходят перемены, смещаются правительства, которые тоже были избраны на законных основаниях. Возникает вопрос: а если в этой борьбе за власть кто-то попросит Советский Союз вмешаться? Как нам в этом случае действовать? Так же, как действует президент Буш?
Разумеется, мой собеседник не согласился со мной. Тем не менее он признал, что кое у кого в Советском Союзе может возникнуть и такая реакция.
     Другой темой наших доверительных разговоров стала ситуация в Восточной Европе. Я высказал беспокойство тем, что слишком много суеты в связи с событиями в Германии. Объединение — дело очень серьезное, требует внимательного подхода. Пусть идет процесс, но не надо его искусственно подталкивать.
Буш заявил, что он не намерен лично штурмовать германо-германскую границу, «прыгать на стену», как шутливо выразился он. Выдержав этот тон, я тут же согласился, что «да, прыгать на стену — не занятие для президента».
Вопреки прогнозам во вторую ночь шторм разбушевался еще сильнее. Утром выяснилось, что обстановка на море не благоприятна для перемещения делегаций с одного военного корабля на другой. Оставался один выход — вновь встречаться на борту нашего теплохода. Здесь, в помещении библиотеки, и состоялся заключительный раунд переговоров — сначала в расширенном составе, а затем с глазу на глаз.
     В связи с тем, что во время первого раунда я лишь коротко отреагировал на высказанные Бушем соображения по военно-политическим вопросам, мне показалось целесообразным обозначить принципиальные моменты.
     — Во-первых, — сказал я, — США должны исходить из того, что СССР ни при каких обстоятельствах не начнет войны с Соединенными Штатами и, более того, готов не считать их своим противником. Во-вторых, мы за то, чтобы совместными усилиями обеспечить взаимную безопасность, намерены продолжить процесс разоружения по всем направлениям и сделать все необходимое, чтобы предотвратить создание новых, экзотических видов вооружений. В-третьих, мы приняли оборонительную доктрину, наши вооруженные силы уже охвачены глубокими переменами: меняется структура военной группировки в Центральной Европе, в дивизиях сейчас меньше танков, выводятся десантно-переправочные средства, ударная авиация перемещается во второй эшелон и т.д.
Но у нас возникают вопросы. Почему США продолжают руководствоваться принятой более 20 лет назад стратегией «гибкого реагирования»? Почему до сих пор вне переговоров остается один из трех основных компонентов их военной мощи — военно-морские силы?
     В этой связи мною было выдвинуто дополнительное предложение. У ВМС СССР и США есть ядерное оружие как стратегическое — БРПЛ и КРМБ, так и тактическое — крылатые ракеты меньшей дальности, ядерные торпеды, мины. Стратегический ядерный компонент ВМС является предметом женевских переговоров. Остается тактическое ядерное оружие. Мы готовы договориться о его полной ликвидации. Такое радикальное решение сразу упростило бы и процедуру контроля.
     На переговорах в Вене остаются три важные проблемы. Первая — сокращение не только вооружений, но и личного состава вооруженных сил. Предлагаем уменьшить его до одного миллиона трехсот тысяч человек с каждой стороны, то есть по миллиону с обеих сторон. Вторая проблема — сокращение численности войск на иностранных территориях. Предлагаем ограничить ее потолком в 300 тысяч человек. Нам говорят о готовности сократить лишь советские и американские войска. А ведь есть еще английские, французские, бельгийские, голландские, канадские. Третья проблема — размеры военно-воздушных сил. Мы предложили для каждого союза уровень в 4700 самолетов тактической фронтовой авиации и отдельный уровень для самолетов-перехватчиков. Но пока и здесь дела идут медленно. Кстати, подчеркнул я, мы поддерживаем предложение президента Буша по «открытому небу», в нем есть смысл.
     Шеварднадзе напомнил о вчерашнем интересном предложении Буша по химическому оружию. Я подтвердил положительное к нему отношение.
     Затем мы вновь обратились к европейским делам.
     Не повторяя сказанного ранее, я сделал упор на некоторые фундаментальные проблемы: перемены, происходящие в Европе, имеют глубокий характер. В дни, когда происходят такие динамичные изменения, следует действовать особенно взвешенно и ответственно, на основе консенсуса. Эту точку зрения поддерживают практически все европейские деятели.
     В чем практическое содержание такого подхода? Прежде всего надо вести дело к продолжению и развитию хельсинкского процесса. Отсюда потребность в Хельсинки-2, где мы должны осмыслить новую ситуацию, выработать совместные критерии и ориентиры.
     Другой важный вопрос — как в новой ситуации поступать с межгосударственными образованиями, созданными в другое время. Тут также требуется взвешенный и ответственный подход. Реально существующие инструменты поддержания баланса надо не сокрушать, а видоизменять в соответствии с требованиями времени. Политические, экономические и военные союзы, созданные на востоке и западе Европы, должны не конкурировать, а сотрудничать.
     Варианты европейской интеграции, продолжал я, могут быть самыми различными, в том числе неизведанными. И это будет происходить небезболезненно. Мы судим об этом хотя бы по Советскому Союзу. Было бы опасно не использовать открывающиеся исторические возможности для сближения Востока и Запада. И хотелось бы, чтобы дальнейший ход событий не ослабил возникшего взаимопонимания.
     Здесь у меня с Бушем возникла небольшая дискуссия по поводу понимания «западных» и общечеловеческих демократических ценностей. Я еще раз подчеркнул, что новое политическое мышление, которое мы отстаиваем, предполагает право каждой страны на свободный выбор без вмешательства извне. Надо уметь учиться, в том числе на чужом опыте, но брать из него только то, что тебе органически подходит. Буш в основном согласился со мной.
     Детально обсудили мы в тот день и положение на Ближнем Востоке. Буш рассказал, как Соединенные Штаты стараются свести Израиль и палестинцев для серьезного диалога. В свою очередь, я подтвердил, что мы готовы внести свой конструктивный вклад в это дело. Нет никаких принципиальных препятствий и для установления с Израилем дипломатических отношений. Мы договорились об обмене консульствами. Как только завяжутся мирные переговоры на Ближнем Востоке, восстановим и дипломатические отношения с Тель-Авивом.
     Буш обратил мое внимание на то, что политика США на Ближнем Востоке развернулась в сторону взаимодействия с Советским Союзом. Шеварднадзе, не удержавшись, прокомментировал это заявление: «Правда, консультируетесь вы с нами в последнее время уже после принятия планов и решений. А ведь взаимодействие вроде бы предполагает заблаговременное обсуждение».
     Завершающим аккордом переговоров этого дня стал вопрос об Афганистане. Шеварднадзе сделал краткий обзор текущей ситуации, назвал возможные направления практического перехода к решению конфликта: созыв международной конференции с целью создания временного коалиционного правительства и организации свободных выборов, привлечение ООН к организации такой конференции, стимулирование межафганского диалога, взаимное прекращение поставок оружия.
     Буш и Бейкер делали главный упор на то, что для афганской оппозиции неприемлема фигура Наджибуллы. Вместе с тем к концу беседы Бейкер все же упомянул, что согласно поступившей к нему информации афганская оппозиция вроде бы готова начать переговоры о переходном периоде за одним столом с Наджибуллой — но только при том условии, что в конце этого периода он уйдет и будет сформировано новое правительство.
     Мне показалось, что высказанную идею стоило бы обсудить. В конце концов, состав предполагаемого правительства — дело самих афганцев. Пусть они его и решают. Договорились продолжить разговор на эту тему.
Стержнем беседы с глазу на глаз, состоявшейся после этих переговоров, была ситуация в Прибалтике. Буш изложил известную позицию США, не преминув при этом сказать, что общественное мнение Америки весьма чувствительно к событиям в Прибалтийских республиках. Я разъяснил президенту специфику ситуации, возникшей в Советском Союзе.
     На Мальте был создан еще один прецедент — впервые за всю историю встреч руководителей СССР и США состоялась совместная пресс-конференция прямо на палубе теплохода «Максим Горький». Общий итог — отношения вышли на новый уровень. 

Отправные пункты | Глава 19. Поворот в советско-американских отношениях. Начало ядерного разоружения | Глава 20. Европа: поиск новых подходов | Глава 21. К новому миропорядку | Глава 22. Объединение Германии | Глава 23. От взаимопонимания к партнерству | Глава 24. Преодоление раскола Европы | Глава 25. Ближневосточный конфликт | Глава 26. Япония. Официальный визит президента СССР | Глава 27. Еще несколько портретов | Глава 28. Встреча "семерки" в Лондоне. Экономическое признание перестройки | Глава 29. Джордж Буш в Москве: за три недели до путча | Глава 30. Начало поворота | Глава 31. Янош Кадар. Судьбы венгерских реформ | Глава 32. Войцех Ярузельский - союзник и единомышленник | Глава 33. Чехословакия: синдром-68 | Глава 34. Тодор Живков и другие: кризис доверия в социалистическом содружестве | Глава 35. Югославия: расплата за задержку реформ? | Глава 36. Николае Чаушеску: падение самодержца | Глава 37. Хонеккер: отказ от перестройки | Глава 38. Диалоги с Фиделем Кастро | Глава 39. Москва и Пекин «закрывают прошлое, открывают будущее» | Глава 40. Вьетнам уходит с тропы войны. Лаос и Кампучия. Наш друг Монголия. КНДР | Глава 41. Еще раз «переменить всю точку зрения нашу на социализм» | Глава 42. Январь-июль. Угрозы и надежды | Глава 43. Август. Путч | Глава 44. Сентябрь-декабрь. Последние усилия и беловежский сговор | Глава 45. Мы и внешний мир после путча | Заключение | Делийская Декларация о принципах свободного от ядерного оружия и ненасильственного мира | Проект. Договор о Союзе Суверенных Государств | Обращение Президента СССР М.С.Горбачева к парламентариям страны | Обращение Президента СССР М.С.Горбачева к участникам встречи в Алма-Ате по созданию Содружества Независимых Государств