«Прошу, пиши мне. Я их так жду, твои письма, всегда. С ними ты приходишь сама ко мне. А ты мне нужна здесь. Твой навсегда Михаил».

А это, — берет со стола другие листки, — письмо с поля. Работал на комбайне и писал его, видимо, с перерывами, в два или в три приема:

«...Сейчас уже началась полным ходом уборка урожая. И уборка по своим условиям трудная...»

— Поэтому, вероятно, и карандашом, что с поля?

— Наверное. «Хлеба буйные, урожайные и к тому же уже проросшие во многом травой. Это здорово осложнило работу на комбайне. День работы на комбайне строится так. Поднимаешься задолго до восхода солнца. Проводим подготовку комбайна, технический уход. Это занимает приблизительно 3—4 часа, и косим... Косим, пока есть возможность, то есть пока сухая пшеница. Для ночной уборки есть специальный свет... Каждый день 20 часов на ногах. Да еще в жуткой пыли, на раскаленном железе. Солнце жжет нестерпимо. Сколько уже дней жара — 35—36 градусов... Доводит до того, что хочется все порвать на себе. Дышать нечем... Кончаю писать... Как я вышлю тебе письмо, не знаю... Написал семнадцатого. Когда отправлю, точно не знаю...» Ну, дальше необязательно.

— А Ваши письма к нему сохранились?

— Да разве вы, мужчины, храните письма так, как женщины? Я сберегла все — до одного... Зачитаю фрагмент еще одного письма. Та же тетрадь, тот же карандаш. Видимо, дня через два писал: «Ты спрашивала о строительстве дома... Я, правда, не могу назвать это домом. Это обыкновенная хата. Сейчас она уже покрыта черепицей, вставлены окна. В общем, пригодна для жилья. Вся беда в том, что до сих пор никак не достанем леса для полов...»

— Очень актуально!

—Да, к сожалению. Всю жизнь мы в дефицитах. Кстати, мое первое пальто купить отцу помогал кто-то знакомый из сельсовета. Но мы отвлеклись.

58 59 60 61 62 63 64