долгими и частыми остановками. Не только наш — все поезда в стране были такими. Постельного белья нет, но его никто и не спрашивает. Вместо вагона- ресторана станционный бак с кипятком и привокзальный базар, куда все толпой выбегают во время остановок.

– И никто не боялся опоздать.

— На поезда той поры, по-моему, невозможно было опоздать: если и опоздаешь, так все равно догонишь. К поезду выносили продавать вареную картошку, молоко, яйца, буханки хлеба, самогон, водку, яблоки, колодезную воду — пять копеек за кружку. Соленые огурцы, ягоды. Правда, все было очень дорогое. Рассчитывать в дороге приходилось в основном на материнский узелок.

В душе у меня, впервые самостоятельно отправившейся в столь дальнее путешествие, грусть. Грусть расставания с родными. Расставания со школьными друзьями. Те, кто провожал меня на платформе, так и стояли перед глазами. Расставания с обжитым, понятным миром. Грусть и тревога. Начало неизведанного, уже самостоятельного жизненного пути. А временами тревога и печаль — просто толчками — вытесняются вдруг ощущением счастья, радости и гордости, сознанием того, что буду учиться в Москве! Москва, ее Красная площадь, памятники, музеи, театры, библиотеки — все это становится моим. Буду учиться в Московском государственном университете, где учились многие столпы отечественной науки и культуры. В общем, еду на поезде, но временами кажется — лечу на крыльях.

Университет — моя «альма-матер». Наша с Михаилом Сергеевичем «альма-матер». Знаете, как это переводится с латыни дословно? «Кормящая мать». С материальной пищей, правда, в университетах, похоже, всегда негусто, а вот с духовной... Наш университет и в самом деле стал для нас духовной «кормящей матерью». В значительной мере он определил и личностное становление, и в целом наш дальнейший жизненный путь.

Мы были вторым послевоенным набором студенчества. Мое поколение, поколение семнадцатилетних, пришло в университет со школьной скамьи. Но

39 40 41 42 43 44 45