делают, другие об этом пишут и оценивают. У каждого — своя судьба. Но это — попутно.

А вот сейчас, Георгий Владимирович, я не жалею о наших состоявшихся беседах. Не жалею. Хотя эти четыре месяца — насколько я помню, первая наша встреча была где-то в конце декабря прошлого года — оказались для меня физически, интеллектуально и эмоционально нелегкими. И потому, что совпали с тяжелым, может быть, даже самым тяжелым периодом жизни страны, работы Михаила Сергеевича. И потому, что я впервые в своей жизни как бы остановилась и прошла вновь собственный жизненный ггуть. Попыталась вспомнить факты и события пережитого. И неожиданно для меня из какой-то совершенно немыслимой глубины моей памяти они — эти эпизоды, случаи, факты пережитого — стали выкатываться, как бусинки, и цепляться друг за друга, нанизываться и превратились в длиннющую, бесконечную нить воспоминаний. Такое, наверное, бывает однажды в жизни каждого человека.

Я обнаружила, что еще многое хочется рассказать: о семье, о людях, с которыми свела судьба, об увиденном. О письмах, что пишут мне люди. Раньше я об этом, о том, чтобы рассказать, как-то не думала.

И еще. Оказалось эмоционально не так-то просто совладать с этой лавиной воспоминаний. Я в самом деле как бы все заново пережила. Я Вам говорила, что я плакала, вспоминая то или другое. Что у меня болело сердце. Все заново пережила — за эти четыре месяца.

И, наконец, я пыталась понять, осмыслить произошедшее и происходящее. Для меня это тоже важно. Эти четыре месяца вместили в себя столько чрезвычайных событий, столько важнейших решений! Столько изменений произошло в стране, в нас самих. Воистину переломное, воистину судьбоносное время.

Перестройка — не бесплодная смоковница, плоды у нее есть. Но есть и беды, обнаженные ею, «срезонированные» или, может быть, даже невольно вызванные. Я мечтаю о том времени, когда их не станет. И перестройка

177 178 179 180 181 182 183
debug: open