трагедию тридцатых и долгую ночь франкизма, сказал: «Наконец-то в мировой политике появились люди с высокими идеалами и чистыми помыслами, рыцари без страха и упрека, сродни Дон Кихоту в нашем, испанском понимании. Наконец-то великая человеческая цель получила пленительное человеческое воплощение».

Он имел в виду Вас.

Вы помните, с какими большими личными переживаниями и сомнениями было сопряжено для меня новое назначение. Я и сегодня не свободен от них. На каждом шагу, ежедневно и ежечасно, испытываю колоссальное «сопротивление материала». Однако и два с лишним года назад, и сегодня я находил и нахожу в себе силы для его преодоления. Источник этой силы отнюдь не в том, что мне удалось до конца постичь и освоить сложное искусство дипломатии нового типа, дипломатии эпохи нового политического мышления — к этому еще надо идти и идти. Истоки этой силы вижу в другом.

В вашей поддержке, которую ощущал и ощущаю в часы и дни самых трудных испытаний. В разработанной Вами политике, чья честность, общечеловеческая привлекательность и научная обоснованность делают ее неотразимой для миллионов людей. В позициях партии, общества и страны, по нраву отождествляемых в мире с вами.

Большую часть жизни и я, как мог, служил делу партии. Никогда не скрывал и сейчас не стану: были сомнения, нелегкие раздумья, подчас — внутреннее несогласие, но всегда над ними верх брала вера в решающий и переломный для Отечества час. Теперь, когда он наступил, я впервые ощущаю полный лад своей жизни с жизнью партии и народа.

Это большое счастье, и им я тоже обязан вам. Лучшей награды себе — не знаю. Не знаю лучшего ответа на нее, чем всегда быть рядом с вами на переднем рубеже перестройки.

Тот испанец был прав во всем, кроме одного: мы не с ветряными мельницами имеем дело. Но все преграды на нашем пути сокрушим и

152 153 154 155 156 157 158