бесприютно. Так и не расставалась с ним. Он связывал и ее, и всех нас с теми, кто был, кто составлял наш дом.

— В то, о чем я Вам сейчас скажу, трудно поверить, но это так перекликается с Вашим рассказом! В Буживале, у Тургенева, мне посчастливилось побывать вместе с Вами. И знаете, что меня поразило больше всего? Я помню, что у моей матери был шкаф темного, если не ошибаюсь, чинарного дерева. Шкаф, горка, полочки — ни единого гвоздика. Он достался ей от ее матери, а той — тоже от матери. Это была, как я теперь понимаю, самая дорогая вещь в нашем доме. Он, конечно, уже рассыпался, но дерево было легким, выспевшим, ароматным. Я любил совать нос в шкаф: не только в поисках чего-то лакомого, но и просто — понюхать сам его воздух, пряный, вкусный и загадочный. Но мать умерла, и я, несмышленый, пытался из антресолей шкафа сделать санки. Пилил — дерево не пилилось, сбивал гвоздями — оно кололось. В общем, сгубил антресоли. А затем дом продали, нас, детей, отправили по детским домам и интернатам, вещи тоже продали или растеряли. Пропал и шкаф. Все пропало. Одна ветхая льняная скатерть осталась, докочевала до сего дня в память о матери. А я с годами стал почему-то все чаще и больнее вспоминать этот самый шкаф — может, потому, что виноват перед ним. Для меня он действительно «глубокоуважаемый» — как в вишневом саде». Ностальгия бывает и по вещам. И вот захожу тридцать лет спустя в дом- музей И.С.Тургенева, и знаете, что первым бросается мне в глаза?

— Догадываюсь.

— Да, старинный шкаф темного дерева, как мне показалось, точь-в- точь такой, какой был когда-то у моей покойной матери, в моем отчем доме! Я был потрясен и почти всю экскурсию простоял возле него. Хотелось открыть дверцу, засунуть голову в его пряные недра и понюхать.

— Надо было так и сделать! — у музея, помнится, очень гостеприимные, простые хозяева... А вообще я Вас вполне понимаю. Чувство дома — его нельзя утрачивать, это опасно. Его надо возрождать всем нам и в

144 145 146 147 148 149 150