Я слишком хорошо знаю перроны минераловодского вокзала, чтобы, перебирая старые фотографии, запамятовать эту легенду.
Но такой фотографии в пакете я не нашел. Нет, что-что, а минераловодский перрон я бы непременно узнал!
...Фотография с перроном в том пакете все же была — она мне и запомнилась больше всех. Карточка затемненная, любительская, но вполне отчетливая. Перрон, спальный вагон на заднем плане. А на переднем — молодая, смеющаяся женщина в вельветовых джинсах и курточке, с ямочками на щеках и с копной темных, каштановых, перебираемых ветром волос.
— А, это мы первый раз в Париже, туристы. Только-только сошли с поезда, — пояснила, заглянув через плечо.
Муж, я так понимаю, где-то за пределами кадра — с фотоаппаратом. Он, судя по всему, ее и снимал — ее единственный тогдашний фотограф в Париже. Москва впереди. Париж, в известном смысле, — как и Вашингтон, и Бонн, и Мадрид — тоже...
Когда я предложил одну из главок будущей книги посвятить счастью и соответствующим образом назвать ее «О счастье», она подумала и отказалась:
— Разве я похожа, Георгий Владимирович, на женщину, порхающую от счастья к счастью?
Нет, не похожа — теперь я и это представляю лучше. И все же у той женщины на пустынном перроне в тот миг, когда кто-то невидимъси воскликнул озорно и молодо: «Снимаю!» — не просто смеющееся лицо. Оно показалось мне счастливым.
Но состояния счастья, говорят, минутны. Все остальное — жизнь. О чем болит душа
В уже хорошо знакомом кабинете все было по-старому, за исключением одного: на кожаном диване лежала груда приветственных
| Первая | 113 | 114 | 115 | 116 | 117 | 118 | 119 | Последняя |