4 ноября 2003

П.Р. Палажченко. Что за словом?

ГАБРИЕЛЬ ГАРСИЯ МАРКЕС назвал перевод самым внимательным способом чтения. Профессиональный переводчик, волею судьбы оказавшийся свидетелем и участником исторических событий, вольно или невольно воспринимает их и как текст, он просто обязан, или, как сейчас говорят, обречен, уделять слову повышенное внимание. И может быть, в результате иногда неожиданным образом не только решает свои специальные переводческие задачи, но и приходит к собственному пониманию того, что стоит за словом, за текстом.
Для меня причастность к международным событиям 1985-1991 годов, ознаменовавшим окончание холодной войны, была довольно случайной и, конечно, незапланированной - такие вещи вообще нельзя планировать, а свое участие в них тем более. Создание в мидовском отделе переводов резерва для работы в международных организациях и на переговорах по разоружению изменило не только мои планы. В МИД пришла довольно большая группа людей, имевших опыт работы в Нью-Йорке и Женеве, большинство из них - со специальным лингвистическим образованием. Это, надо сказать, привело к значительному улучшению качества работы отдела. Наша тогдашняя команда не уступала никому.
Конечно, я никогда не жалел, что моя судьба совершила такой поворот. Даже если бы впоследствии мне не выпал "счастливый билет" в Женеву, Рейкьявик, Вашингтон, на Мальту, в Хельсинки, моя мидовская работа в первой половине 1980-х годов была интересной и требовательной в профессиональном отношении. И если пять лет работы в Секретариате ООН сделали меня крепким профессионалом синхронного перевода, работа на переговорах по разоружению дала много для совершенствования навыков, если можно так выразиться, "переговорного перевода", хотя такого термина нет, но занятие это, безусловно, существует и требует не только лингвистического умения, но и серьезной специальной и психологической подготовки, умения разбираться не только в словах, но и в людях. В этом отношении "анонимная" работа в кабине синхронного переводчика ООН намного проще.

ПЕРЕГОВОРЫ ПО РАЗОРУЖЕНИЮ велись в тот период совершенно безрезультатно, считалось, что сам факт их - уже достижение. Вели эти переговоры выдающиеся профессионалы, контакты с которыми запомнились и многому меня научили. Среди наших дипломатов выделялись такие крупные и даже "культовые" в своей среде фигуры, как Ю.А.Квицинский, В.П.Карпов (с каждым из них я работал и им благодарен), среди американцев это был, безусловно, Поль Нитце, человек с огромным опытом и редкой эрудицией.
Но переговоры по разоружению - не "школа дипломатического искусства" и не курсы усовершенствования переводчиков, от них ждут чего-то реального, а с этим было очень туго. Проходили бесконечные заседания - пленарные, в рабочих группах, - встречи в неформальной обстановке, коктейли и ужины, а прогресса не было. Причины этого были, конечно, политические и, стало быть, неустранимые методами дипломатии и тем более лингвистики. Чтобы сдвинуть дело с места, надо было совершить хотя бы небольшой политический прорыв, что и попытались сделать летом 1982 года Поль Нитце и Ю.А.Квицинский во время своей знаменитой "прогулки в лесу" (недалеко от местечка Сен-Серг в окрестностях Женевы).
В Москве предложенный Нитце и слегка подкорректированный Квицинским вариант отказались даже обсуждать, более того - устроили нашему дипломату что-то вроде выволочки. Конечно, психологически нашему руководству нелегко было втягиваться в обсуждение варианта, предусматривавшего одновременную ликвидацию значительной части наших новых ракет "Пионер" (СС-20) и развертывание американских крылатых ракет (но не баллистических "першингов"). Мне этот вариант тоже казался хуже рейгановского "нулевого варианта", но тот вообще был тогда для советского руководства абсолютной "анафемой". ("Это для нас дырка от бублика", - сказал на одной из первых встреч делегаций Квицинский, и на перевод этой фразы американцы отреагировали с полным пониманием юмора.) Так или иначе, когда через год с небольшим в Европе стали появляться "першинги", в Москве - даже, наверное, в Генштабе – не могли не пожалеть об отказе "с порога" обсуждать ту альтернативу.
Мы не заметили, как лозунги "Разрядке нет альтернативы", "Сделать разрядку необратимой", "Дополнить политическую разрядку военной" стали от частого повторения и явного противоречия реальности звучать порой гротескно. Да и само слово "разрядка", столь милое сердцу Л.И.Брежнева, было не самым удачным выбором для обозначения долгосрочной политики. В самом деле, по-русски слово "разрядка" (сначала говорили полностью - "разрядка международной напряженности", потом под влиянием французского слова detente сократили) напоминает о чем-то вроде передышки между приступами напряженности, но это бы еще ничего. Хуже то, что принятый английский эквивалент (то же detente) звучал для большинства американцев как иностранное - диковинное и вычурное - слово, и работая в США в конце 1970-х годов, я видел, как в наступлении на эту политику ее американские противники использовали этот факт.
Наверное, это слово стало обозначением советской политики в отношении Запада не случайно, а отчасти потому, что брежневское руководство хотело чем-то заменить термин "мирное сосуществование", ассоциировавшийся с Хрущевым. И хотя он не был полностью списан в архив, его употребляли все реже, вводя в обиход "разрядку". Уверен, что можно было найти другую формулировку и это нужно было сделать, когда стало ясно, что понятие "разрядка" дискредитировано на Западе, особенно в США. Но конечно, слово не всесильно. Кстати говоря, речи Брежнева на международные темы писали люди выдающиеся, в том числе А.Е.Бовин, В.В.Загладин, Г.А.Арбатов, а министр иностранных дел А.А.Громыко иногда выдавал очень эффектные реплики. И все же при любом словесном оформлении советская внешняя политика догорбачевского периода не могла стать основой для прорыва в международных отношениях и прекращения холодной войны. Для этого нужна была готовность к ее демилитаризации и деидеологизации, а у руководства такой готовности быть не могло.

ПЕРИОДЫ, подобные нашему "застою", для общества становятся временем "накопления сил", а для отдельного человека - нахождения пусть технических, но, может быть, важных для будущего решений. Мне и моим коллегам хотелось, чтобы наши переводы вырвались за пределы того суконного, тяжеловесного "Госстандарта", который был характерен для публикаций на английском языке ТАСС и АПН. Но справедливости ради надо сказать, что порой у переводчиков не было выбора, ибо начальство строго следило за тем, чтобы переводчик "не отходил от текста". Нередко плохое качество самого исходного текста и буквализм в переводе давали в результате взрывоопасную смесь. Чтобы избежать этого, переводчик должен хотя бы иногда проявить профессиональную да и человеческую смелость, а она не у всех есть.
К счастью, в МИД "Госстандарт" определял такой человек, как В.М.Суходрев, который обладал непререкаемым авторитетом и к которому мы, молодые переводчики, могли иногда апеллировать. Вообще, воспоминания о работе с ним относятся к самым ярким - уверен, не только у меня, но и у всех моих тогдашних коллег. Собственно, биография этого человека - доказательство того, что высокий профессионализм возможен и необходим в любое время. Не говорю уже о его обаянии и человеческих качествах.
Общее настроение в те годы как в стране в целом, так и в МИД определялось ожиданием перемен. Эти перемены должны были иметь политический характер и могли начаться только сверху. Они начались с приходом на высший пост в стране М.С.Горбачева. Автор этих строк - один из тех, кто считает, что, несмотря на все промахи и издержки, эти перемены были благотворны для нашей страны и для мира. Это было время, когда менялись и слова, и дела - и текст, и то, что за ним стоит.
Оказавшись основным переводчиком советского лидера в силу стечения обстоятельств, я стал и остался сторонником его политики. Ее внутренний и внешний аспекты взаимосвязанны, но здесь речь, разумеется, прежде всего о результатах на международной арене. В 1985 году у СССР были плохие отношения с США и Западной Европой, наши войска увязли в тяжелой и бесперспективной войне в Афганистане, нам дорого - в прямом и переносном смысле - обходилась вовлеченность в дела ряда стран "третьего мира", ненормальными на протяжении целых десятилетий оставались наши отношения с Китаем. Список болевых точек в наших международных отношениях этим не исчерпывался. В близкой мне сфере разоружения положение было едва ли не катастрофическим. Когда на переговорах о ракетах средней дальности Поль Нитце говорил: "Вы хотите иметь столько же оружия, сколько все ваши потенциальные противники вместе взятые", с этим, во всяком случае в применении к этому классу оружия, нельзя было "про себя" не согласиться.
Всего за несколько лет ситуация изменилась. К началу 1990-х годов мы имели нормальные отношения со всеми великими державами, в том числе, и прежде всего, с США и Китаем, наши войска ушли из Афганистана, мы вышли из конфронтации в других странах "третьего мира", находящихся за тридевять земель от наших границ, - в Анголе, Камбодже, Никарагуа, начали процесс реального сокращения ядерных и обычных вооружений, переломили отношение к нашей стране в мире. Позитивным я считаю и то, что мы "отпустили" страны Восточной Европы, которые были нашими союзниками номинально, на уровне слов и утративших всякое значение ритуалов.
Внешняя политика Горбачева подвергается сейчас не меньшим нападкам, чем внутренняя, обросла огромным количеством негативных мифов, основанных либо на непонимании, либо на фокусах памяти. Особенно критикуют Горбачева за объединение Германии, одни - за то, что он допустил его, другие - за то, что "не взял цену". Особенно часто стали припоминать ему это, когда у нас поднялась истерия по поводу расширения НАТО.
В феврале 1997 года генерал КГБ, а ныне профессор Н.Леонов опубликовал в "Комсомольской правде" статью "Кремлевские секреты хорошо идут под водочку". В ней он утверждал, что беседы Горбачева с иностранными политиками "не фиксировались в записях", что "о подобных переговорах в стране никто не знал" и что Горбачев, бывало, прибегал к услугам лишь "чужих переводчиков". Все это, конечно, просто вздор. Вместе с бывшим помощником Президента СССР А.С.Черняевым мы отправили в "Комсомольскую правду" небольшую заметку, где ответили по всем позициям: что помощник Горбачева по международным вопросам присутствовал на всех беседах, что не было ни одного случая, когда такие беседы велись без нашего переводчика, что все беседы, в частности с американскими президентами и госсекретарями, записывались в тот же день и рассылались членам Политбюро. "Комсомолка" отказала нам в публикации ответа. Слава богу, его удалось опубликовать в "Московских новостях".
Несколько иной характер имеют домыслы в статьях некоторых представителей нового поколения наших международников. Причина чаще всего - в слабой осведомленности и чисто инерционной привычке "укусить" Горбачева.

В ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ и особенно месяцы президентства Горбачева моя лояльность ему только усиливалась при виде того, как люди, еще вчера с придыханием произносившие его имя, быстро меняли ориентиры и переходили к поношениям его и его политики. Часто за этой метаморфозой было желание вскочить на подножку поезда и оказаться в "команде победителей". И тогда, и позже многие из этих людей по-разному обосновывали свое бегство, но интересно, что среди их "претензий" к Горбачеву фигурировали и "лингвистические" или "стилистические" аргументы. И до сих пор они время от времени с удивительной для меня (но подсознательно вполне обоснованной) агрессивностью проезжаются по поводу особенностей южнорусского выговора Горбачева, неправильно поставленных ударений в двух-трех словах и т.п. (Сказал же Набоков: "...мысли, манеры, говор где-нибудь во времени и пространстве непременно наткнутся на роковую неприязнь толпы, которую бесит именно это".)
Действительно, речь Горбачева гладкой не назовешь. Советский руководитель, впервые за много лет заговоривший на глазах миллионов людей не по бумажке и давший этим миллионам возможность не боясь говорить то, что они думают, часто оказывался в напряженных ситуациях политической борьбы, в которых он не хотел отмалчиваться, и безоглядно бросался в бой. Да и в более спокойной обстановке он постоянно хотел объясниться с людьми, и, как это бывает в человеческом разговоре, его "мысли вслух" выглядели иногда сумбурно. Думаю все же, что это было неизмеримо лучше, чем герметическая закрытость его предшественников, чисто формальные отговорки или малосодержательная "гладкопись". И могу со всей ответственностью сказать: хотя в моем переводе его фразы приобретали грамматическую правильность и некоторую стилистическую отделку, я никогда не позволял себе ничего придумывать или редактировать содержание сказанного. К сожалению, на определенном этапе наша интеллигенция не захотела понимать Горбачева, а если бы захотела, то "несоответствие формы и содержания" не стало бы препятствием. Решала политика, а не стилистика. И западные партнеры поняли Горбачева не потому, что его речи были хорошо переведены. Если нет содержания, никакой переводчик не поможет. У Горбачева оно было.
Вообще, достоинства "говорения как по писаному" часто преувеличиваются. Никак не сближая и не сопоставляя Горбачева и Гоголя, приведу все-таки как "информацию к размышлению" цитату из воспоминаний Л.И.Арнольди о великом русском писателе: "Гоголь очень часто употреблял слово "слишком". Это была одна из особенностей его слога, часто неправильного, иногда запутанного, но в котором было зато так много крупного, сильного и мало той легкости, с которой пишутся некоторые русские фельетоны, заботящиеся не о силе слога, верности, меткости, а только о правильности языка".
Еще одной претензией к Горбачеву была его приверженность "социалистической риторике". И здесь опять уместно задать вопрос: что за словом? Политик, ставший во главе страны, на протяжении десятилетий декларировавшей свою "социалистичность" (и к тому же генсек коммунистической партии), никакого выбора не имел: социалистическая риторика была единственным политически приемлемым для него словарем. Отказ от нее был бы равносилен переходу на идиш или суахили, и с таким генсеком "разобрались" бы задолго до августа 1991 года и без помощи ГКЧП. А "за текстом" был постепенный демонтаж системы, унаследованной Горбачевым и не сильно изменившейся со сталинских времен.
К началу 1990-х годов были убраны или размыты все основные опоры этой системы: проведены альтернативные выборы, разрешена частная собственность (сначала в виде кооперативов, а затем под лозунгами разгосударствления и приватизации), объявлена гласность, быстро переросшая в свободу слова, изменено отношение к религии и церкви, разрешен свободный выезд из страны, положен конец конфронтации практически со всем остальным миром. Причем происходила не только быстрая эволюция реальной идеологии самого Горбачева в направлении социал-демократии - был открыт простор и для гораздо более правых идейных течений.
Эти годы были буквально калейдоскопическими по объему впечатлений. Работая и с М.С.Горбачевым, и c Э.А.Шеварднадзе, я не пропустил ни одного советско-американского саммита, участвовал практически во всех переговорах на уровне министров, где в многочасовых обсуждениях отрабатывались конкретные, иногда очень сложные в техническом отношении вопросы, переводил беседы с руководителями и министрами Великобритании, Индии, Канады, Израиля, Иордании, Австралии, Филиппин, Нигерии, ЮАР и многих других стран. Все это было непросто в профессиональном отношении и иногда даже физически тяжело, но помогала мотивация - я верил, что участвую в исторически необходимом для страны и мира деле.

ГОРБАЧЕВ И ШЕВАРДНАДЗЕ имели дело с достойными партнерами. Конечно, больше всех запомнились американцы. Сначала это были Р.Рейган и Дж.Шульц - люди разные, воплощающие разные стороны американского национального характера и очень хорошо дополнявшие друг друга. Шульц был первым, кто предложил использовать в ходе переговоров синхронный перевод. Шеварднадзе, несмотря на сомнения некоторых своих замов, согласился, и первый эксперимент синхронного перевода на встрече американской и советской делегаций в Хельсинки в июне 1985 года был вполне успешным. Потом принятый тогда вариант закрепился - синхрон на переговорах в составе делегаций, а во время бесед один на один - последовательный перевод.
В сентябре того же года во время поездки Шеварднадзе в США на сессию Генеральной Ассамблеи ООН состоялась его встреча с Президентом Рейганом. Я тоже впервые оказался рядом с этим человеком и должен сказать, что впечатление было довольно неожиданным: автор известных высказываний об "империи зла" был любезен, излучал гостеприимство и даже желание понравиться. Потом я убедился, что это действительно было особенностью его характера, и мне она кажется очень симпатичной. Но, конечно, Горбачев и Рейган были очень разными людьми, более разных нелегко себе представить: бывший голливудский актер, потом губернатор Калифорнии, в круге общения которого преобладали "богатые и красивые", и уроженец ставропольских степей с огромными ручищами комбайнера, прошедший все этажи советской системы. Антикоммунистические убеждения Рейгана были пусть несколько примитивными, но вполне искренними, а Горбачев поначалу был изрядно "нагружен" советскими идеологическими и политическими стереотипами. То, что эти люди нашли - хотя не сразу и не просто - общий язык и не дали себя сбить с пути сближения СССР и США, делает им честь как политикам и историческим личностям.
Не всё мы тогда знали, некоторые вещи представляли себе неверно или неточно. Была, конечно, и дезинформация. Может быть, она сыграла какую-то роль в том, что сложно складывались отношения Раисы Максимовны Горбачевой и Нэнси Рейган. Я не присутствовал при их личном общении, но возникло впечатление, что они поначалу не поняли друг друга. Потом из разговоров с Джеком Мэтлоком, который тогда был помощником Рейгана, а затем стал послом в СССР, мы узнали, что Нэнси активно подталкивала Рейгана к сближению с Горбачевым и даже помогала преодолеть сопротивление тех в администрации, кто этого не хотел. Конечно, и Раиса Максимовна во всем поддерживала Михаила Сергеевича, ее роль в выходе нашей страны из изоляции трудно переоценить. Когда Горбачевы и супруги Рейган встречались впоследствии - во время визита Горбачева в США в 1990 году и после отставки, когда Рейган пригласил их на свое ранчо, - контакт был теплый, человеческий.
Никто так не помог нахождению общего языка между высшими руководителями СССР и США, как государственный секретарь Джордж Шульц. Моя последняя встреча с ним была, если не ошибаюсь, в 1997 году. Шульц выступал на одной из конференций, в которой я участвовал. Увидев меня, он тут же пригласил на ланч, во время которого мы оживленно обсуждали перипетии тогдашних российско-американских отношений. Бывший госсекретарь высказал одну интересную мысль, которая мне запомнилась. Взаимодействуя с вами, сказал он, мы стремились доказать, что, несмотря на все разногласия, относимся к вам с уважением. Надо отдать должное Горбачеву и Шеварднадзе: они в полной мере оценили его позицию и человеческие качества.
Но дело было не только в "уважении". Из мемуаров самого Шульца и других участников тогдашних событий выяснилось, какие битвы шли в администрации Рейгана вокруг проблематики отношений с Советским Союзом. Не все из них Шульц выиграл. Но главный бой - вокруг Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности - выиграли те, кто остался верен слову президента (ведь "нулевой вариант", объективно выгодный нашей стране, но отвергнутый догорбачевским руководством, был предложен Рональдом Рейганом), здравому смыслу и тому, что я назвал бы принципом международной порядочности. Когда мы приняли этот вариант, не было недостатка в желающих торпедировать подписание и ратификацию договора. Приведу лишь несколько имен: на разных этапах против него так или иначе выступали Генри Киссинджер, Брент Скоукрофт, Маргарет Тэтчер, Франсуа Миттеран. Думаю, именно настойчивость Шульца и Рейгана в продвижении этого договора убедила Горбачева в том, что определенный уровень доверия в наших отношениях достигнут, а значит - надо быстрее идти на решения по таким проблемам, как вывод наших войск из Афганистана.
В книге "Мои годы с Горбачевым и Шеварднадзе", вышедшей в США в 1997 году, я рассказал об эпизоде, когда я оказался один на один в автомобиле с Михаилом Сергеевичем, возвращавшимся в советское посольство после подписания Договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности в Белом доме в декабре 1987 года. Горбачев был в приподнятом настроении. Не знаю, как я решился в этой обстановке спросить его (все-таки генсек по тем временам был очень высокой, почти "запредельной" фигурой): "А как все-таки с Афганистаном, Михаил Сергеевич?". "Будем решать", - коротко ответил Горбачев. И действительно, вскоре войска были выведены - с достоинством.
К сожалению, вырванные из контекста фрагменты воспоминаний Шульца и сменившего его на посту госсекретаря Джеймса Бейкера дачи некоторым нашим исследователям основания сделать вывод о том, что наши руководители слишком доверились американским партнерам, вели себя недостаточно твердо и чуть ли не сентиментально, чего никогда не допускали американцы. В общем, "потеря бдительности". На эти обвинения мне уже пришлось отвечать. Как свидетель фактически всех советско-американских встреч могу сказать, что ничего подобного не было. Переговоры шли очень конкретно и достаточно жестко с обеих сторон, не говоря уже о том, что позиция на них определялась выработанными заранее директивами, утвержденными Политбюро, которые Горбачев никогда не нарушал (более того, иногда, как, например, в Рейкьявике, он шел по более жесткому варианту, чтобы прощупать партнера и оставить возможность для "конкретизации прорыва" на более позднее время, "когда пыль осядет". Что и произошло).
Конечно, личные отношения, человеческое доверие между руководителями государств сыграли свою роль в прекращении холодной войны. В случае Горбачева и Дж.Буша-старшего можно говорить об укрепившейся, особенно в послепрезидентские годы, взаимной симпатии, чему я был свидетелем во время их встреч. Когда 15 сентября этого года они встретились в Москве в "Горбачев-фонде", это действительно была встреча друзей. Оба хорошо информированы (Буш, как все бывшие президенты США, получает от администрации регулярную информацию, в том числе закрытого характера), и это чувствовалось в разговоре. Но каждый воспринимает происходящее через свою призму, и, как и прежде, мнения не всегда совпадают. Мне показалось, однако, очень существенным согласие двух бывших президентов по одному пункту: сейчас, после иракских событий, самое главное - восстановить диалог и сотрудничество великих держав по ключевым проблемам международных отношений. Возможности содействовать этому у Горбачева и Буша сейчас, конечно, не те, что прежде, но они есть.
Обвинения в излишнем доверии, но уже к Горбачеву, в недостаточной жесткости на переговорах сначала имели активное хождение в новой, сменившей рейгановскую, администрации США Конечно, новые люди, пусть даже представляющие ту же партию, всегда хотят "сделать по-другому" - по-человечески это вполне понятно. Но в результате администрация Дж.Буша затеяла "стратегическую переоценку" отношений с СССР, которая не дана ничего, кроме потери времени. Впоследствии это косвенно признал даже инициатор этого предприятия, помощник Буша по национальной безопасности Брент Скоукрофт.
Слова и тем более лозунги - не самое главное в отношениях между государствами, но думаю, что выдвинутый тогда лозунг "От конфронтации - к сотрудничеству и партнерству" был вполне адекватным ситуации и реальным возможностям сторон. И если бы не "пошедшая вразнос" внутренняя ситуация в Советском Союзе, сделать можно было бы очень много. Готовность к этому была у обеих сторон. Фактически это означало конец холодной войны. Вряд ли можно обозначить конкретную дату, но где-то в период между визитом Рейгана в Москву в 1988 году, когда, стоя у Царь-пушки в Кремле, он сказал, что не считает горбачевский Советский Союз "империей зла", и заявлениями Горбачева и Буша в 1989-1990 годах о том, что наши страны больше не рассматривают друг друга как врагов, холодная война сошла на нет, "рассосалась". Попытки приравнять окончание холодной войны и распад Советского Союза, кстати, сделанные впервые у нас - некоторыми политологами и мидовскими деятелями "раннеельцинского" периода, - несостоятельны. Ясно и аргументирование их опроверг в своих работах бывший посол США в Москве Дж.Мэтлок: холодная война, говорит он, окончилась еще до распада СССР, и окончилась не как капитуляция одной из сторон, а на достойных, взаимоприемлемых условиях. То, что произошло потом, - саморазрушение и самобичевание России, уже на совести людей, любой ценой рвавшихся к власти и добившихся ее.

НЕ НАДО ЗАБЫВАТЬ, что само понятие "холодная война" - не более чем метафора. Те, кто с легкостью необыкновенной повторяет: "Мы проиграли третью мировую войну", просто не отдают себе отчет в том, что говорят. Условное употребление слова "война" не отменяет того факта, что, каким бы противоречивым ни был этот период, едва ли не главной его сутью были усилия по предотвращению войны, которая могла принести человечеству невиданные бедствия. И войну удалось предотвратить. В это внесли свой вклад тысячи людей, и к ним мы должны испытывать благодарность, особенно к тем, кто в моменты наибольших обострений (например, во время кубинского ракетного кризиса) настойчиво искал выход из положения, в которое по инерции "военных" подходов ставили себя СССР и США. Оценка периода холодной войны - и не только вопроса о том, когда она началась и когда окончилась, но и ее содержания - это проблема, которой стоит заняться. За словом здесь стоит гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, и неправильные, демагогические оценки чреваты опасными последствиями.
Вернусь к последним двум годам существования СССР. Психологически это был трудный период. Я тяжело переживал отставку Шеварднадзе. Конечно, в его отношениях с Горбачевым возникли осложнения, но я работал с ними обоими, симпатизировал и тому и другому и искренне надеялся, что все как-то обойдется. Получилось иначе. Шеварднадзе все-таки ушел, и мои размышления по этому поводу были очень нерадостными. Через пару недель после своего заявления об отставке (а он продолжал работать еще около месяца, пока не решился окончательно вопрос о его преемнике и А.А.Бессмертных приступил к работе) Эдуард Амвросиевич принял, меня в своем кабинете. Мы разговаривали около часа, и, хотя я просил о встрече, в основном чтобы обсудить свое будущее, он счел нужным объяснить причины своего решения уйти в отставку. Скажу только, что он меня не вполне убедил в правильности своего решения, и это было одной из причин, по которым я не только продолжал поддерживать Горбачева, но и принял его предложение перейти на работу в формировавшийся тогда аппарат президента. Еще одной причиной моего согласия было то, что группу консультантов президента по международным вопросам должен был возглавить Анатолий Сергеевич Черняев, к которому я испытывал огромное уважение. Это был новый поворот в моей биографии - как выяснилось, не последний и ненадолго.

РАБОТА В АППАРАТЕ президента была очень интересной, хотя происходила она на фоне сложной ситуации 1991 года, когда внутренние события - с постоянной сменой надежд и разочарований, ударами и контрударами "под дых", по голове и ниже пояса - сменяли друг друга с головокружительной быстротой. Мои профессиональные вехи этого периода связаны прежде всего с подготовкой к первому участию Горбачева в саммите "семерки" в Лондоне и с самим этим саммитом, а также со встречей Горбачев - Буш в Москве и подписанием Договора СНВ-1. Конечно, приглашение Горбачева на "семерку" было важнейшим прорывом, обозначившим поворот к интеграции нашей страны в мировую экономику. Но само его участие было не совсем удачным (хотя совсем неудачным его тоже не назовешь). Особенно это почувствовала Маргарет Тэтчер, к тому времени уже "отставленная" и пришедшая навестить Горбачева в посольство СССР, где он остановился. В тот день я не мог не оценить проницательность и быстроту ее суждений. "Они подвели вас, - сказала "железная леди" о членах "семерки". - Как же они не поняли, что сейчас самое главное - по-настоящему поддержать Горбачева, пойти на крупные шаги, чтобы закрепить то, что вы начали в СССР?". Мне кажется, что мысль Джорджа Буша начинала работать в этом направлении, и некоторые его высказывания во время московской встречи и посещения затем Киева об этом свидетельствуют. Но, как выяснилось через несколько недель, было уже поздно. Августовский путч, организованный людьми, полагавшими, что они спасают СССР, предопределил обвальное и, самое главное, неправовое разрушение страны.
Ни тогда, ни впоследствии у меня не было никаких подозрений в том, что Горбачев "сам стоял за путчистами". На мой взгляд, эти подозрения совершенно абсурдны.
Декабрь 1991 года был для всех нас, и в первую очередь для Михаила Сергеевича, тяжким испытанием. Он вынес его с большим достоинством. Последние его телефонные разговоры с руководителями государств, разговор с Дж.Бушем в день западного Рождества и затем выступление по телевидению с последним обращением к стране.
Примерно 20 декабря мне позвонил заместитель министра иностранных дел СССР А.А.Авдеев. Мы, сказал он, сейчас предлагаем всем мидовским сотрудникам, перешедшим в аппарат президента и оставшимся в резерве МИД, вернуться в министерство.
Конечно, за такие вещи принято благодарить, и я действительно был благодарен Александру Алексеевичу. Но, хотя никаких особых планов у меня не было, я сказал ему, что воспользоваться этим приглашением не могу (я никак не видел себя в антураже Президента Ельцина). А через пару недель я получил в кадровых структурах Кремля трудовую книжку, в которой было сказано, по какой статье я был уволен из аппарата Президента СССР. Закончился большой, насыщенный событиями этап моей жизни, начинался новый. И потом я никогда не пожалел о своем решении.
Все последующие годы я работал в "Горбачев-фонде". Об этой организации и о многочисленных проектах неугомонного Михаила Сергеевича надо писать отдельно. Сейчас скажу только, что забот хватало, а моя работа - международные связи Фонда и пресса - оказалась очень интересной и к тому же оставляла достаточно времени для продолжения практики синхронного переводчика. Таким образом решилась и финансовая проблема, поначалу беспокоившая меня и мою семью. Теперь я наблюдал за российской внешней политикой и дипломатией со стороны.

КОНЕЧНО, нынешняя система отличается от советской по формальным и некоторым сущностным признакам (частная собственность, выборы). Но у нее есть особенности, которые коренятся в не преодоленном до сих пор советском и российском прошлом. Это прежде всего монополизм и 'безальтернативность нашей власти. Все мы помним парламентские выборы в 1999 году и те "технологии", которые использовались для того, чтобы не произошло реальной ротации власти даже внутри сформировавшейся к тому времени элиты. Передача президентских полномочий в канун 2000 года тоже имела мало общего с нормальным демократическим процессом.
События того периода закрепили сложившуюся ситуацию: усталое, озабоченное в основном собственным выживанием общество, интеллектуально слабая, деморализованная элита и возвышающийся над всем глава государства, наделенный огромными полномочиями. В такой системе не может быть реальной, эффективной дискуссии по основным проблемам внутренней и внешней политики. И даже когда президент принимает, на мой взгляд, правильные решения, сам механизм их выработки остается закрытым, а их корректировка, хотя бы тактическая, оказывается сложной. Решения по критически важным внешнеполитическим вопросам, как правило, - трудные решения, это обычно выбор не между хорошим и лучшим, а между не очень хорошим и совсем плохим.
В ближайшие годы выработка внешней политики России не станет более легким делом. Осложняющих факторов много, и пожалуй, главный из них - особое положение США в современном мире. Для нас, выросших в большинстве своем на антиамериканских дрожжах, принять это положение как факт нелегко. К тому же мы сами усугубляем это положение тягучими дискуссиями на тему "Однополярность или многополярность". Опять забываем, что эти слова - не более чем условные обозначения, метафоры, которые не надо понимать буквально.
Если посмотреть, что за словом, то ситуация ясна: Соединенные Штаты Америки действительно занимают в сегодняшнем мире особое положение, у них огромные возможности, и не существует ни одной страны, которая не нуждалась бы в как можно более хороших отношениях с США. Нужны такие отношения и России. Но надо видеть и другое: США могут очень многое, но они не всесильны. И, скажем, разговоры о том. чтобы "наказать Францию", которыми совсем недавно была пол на американская пресса, просто несерьезны. По большому счету США не могут "наказать" и Россию при всех наших нынешних проблемах. И это, может быть, самый серьезный наш козырь.
Мы вступили в эпоху, в которой конечные национальные интересы фактически всех государств едины или однотипны Вымучивать нечто "специфически наше" не имеет смысла. А вот создание демократической системы международных отношений определенно отвечает правильно понятым интересам России, но оно, безусловно, отвечает и интересам других стран, в том числе США. И нынешняя мощь американской сверхдержавы либо будет использована в интересах этой конечной цели, либо уйдет в разные военные и идеологические авантюры, не имеющие разумной цели. И хотя путь к новой, демократической международной системе будет, скорее всего, долгим и мучительным, вектор движения будет именно таким, ибо невозможно представить себе, как неизбежная демократизация внутренней жизни стран может сочетаться с недемократичной системой межгосударственных отношений.
Интеллектуальный потенциал России позволяет ей полноправно участвовать в поисках действительно нового мирового порядка. Последние события подсказывают, что потребуется серьезное переосмысление международного права, выработка новых механизмов безопасности, учет относительного веса государств в международной системе. Предстоящие изменения будут болезненными едва ли не для всех, в том числе для американцев, которых ждет еще много сюрпризов. Но для нас не это главное. Наша способность участвовать в создании нового мирового порядка будет зависеть прежде всего от того, сможем ли мы реально демократизировать наше, государство и общество.