5 марта 2015
Франсуаза Саган. Горбачев. «В любимчиках у истории ходят лишь победители»
Новая газета, 4 марта
1989 год
...Прежде всего это человек, который смог взять самую труднодоступную власть (потому что в России власть — дело опасное), а это подразумевало незаметность, ведь в этой стране любое своеобразие, любое выделение из общей массы могло стать роковым. И все же было необходимо, чтобы его покорность и преданность — в области политики — заметили тогдашние воротилы, к тому же в нужный момент. Это испытание требовало хладнокровия, скрытности, ловкости — если угодно, всех качеств, необходимых для классического карьериста. Но не карьеризм двигал этим человеком, во всяком случае, не он один. Ведь первейший рефлекс человека, который достиг вершины, проведя до этого 30 лет жизни в ее предгорьях, утвердиться наверху, обустроится и — добившись наконец того, чего желал сильнее всего на свете, — воспользоваться своим новым положением. Вариантов тут нет или, вернее, не было до Горбачева, который, едва завладев подобной властью, поставил ее на карту, под угрозу — да так быстро и последовательно — во имя свободы и человеческого достоинства. Это было не в духе Макиавелли, или же Макиавелли соединился здесь с Дон Кихотом. Причем Дон Кихот был достаточно безумен, чтобы сознательно пойти на это невозможное пари...
Читать текст полностью.
Октябрь 1993 года
...Есть все же некоторые шансы на то, что вначале умолчание, а затем клевета не смогут запятнать навечно его личность и его участь, не докажут нам, что Горбачев, убежденный сталинист, затем фанатик, рядящийся в демократические перья, все время своего правления пускал пыль в глаза всему миру, а главное, одурачил русских под предлогом их освобождения. (О божественное одурачивание, такое редкое в наши времена!) Может быть, все-таки теперь, когда из этого человека с веселой улыбкой и живыми глазами пытаются сделать неуклюжего карьериста или буйнопомешанного, когда знаменитое родимое пятно, виднеющееся из-под шляпы, становится стигматом его вероломства, хоть кто-нибудь из нас, устав от приговоров без суда и суда без защитников, — вспомним, с каким изумлением, облегчением и восхищением мы смотрели на этого человека. Этот человек, для которого путешествие в Нью-Йорк или в Париж было обычным восьмичасовым или трехчасовым полетом, вернул России ее место в наших сердцах и ее место на географической карте, восстановив географию прошлого: расстояние от Парижа вновь стало 4 тысячи километров. Конечно, слишком много для Бальзака и пани Ганской, когда они были в разлуке, слишком много для Наполеона после Березины, но совсем немного для Тургенева, жившего на две столицы, и для Троцкого, нашедшего прибежище, как и все студенты и вольнодумцы того времени, в Париже.
