Павел Палажченко о причинах противоречивости российской внешней политики

Когда в начале 1970-х годов советское руководство взяло курс на разрядку и договоренности с США по ограничению вооружений, люди, интересовавшиеся внешней политикой, спрашивали, как это соотносится с нашей антиимпериалистической риторикой и противостоянием с США едва ли не во всех регионах мира. Вопрос был абсолютно законный, и вполне вероятно, что и в самом руководстве он задавался. Напомню тогдашний ответ на него, беспрестанно звучавший по телевидению и на лекциях о международном положении: разрядка не означает прекращения идеологической борьбы. Наоборот, в условиях разрядки идеологическая борьба обостряется. Звучала и более определенная формулировка: мирное сосуществование есть форма классовой борьбы на международной арене.

Вдохновленные этими тезисами, архитекторы советской внешней политики, видимо, искренне считали, что разрядке не противоречат военные акции в Анголе и Афганистане, не говоря уже о преследовании диссидентов. И до некоторой степени они были правы: элементарный реализм диктовал Западу необходимость поддержания рабочих отношений и каналов связи с ядерной сверхдержавой. До поры до времени Запад был готов называть это разрядкой. Но ни друзьями, ни партнерами, к чему на первых порах искренне стремился Л. И. Брежнев, мы не стали. И не могли стать. Слишком мало было у СССР и Запада общих тем.

Внешняя политика России эпохи Ельцина и Путина не менее противоречива, чем советская внешняя политика эпохи Брежнева. Периоды сотрудничества и «перезагрузки» сменяются вспышками конфронтации.

Может показаться, что Путин, ликвидирующий в 2002 году базу электронной разведки на Кубе, и Путин, обвиняющий США в Мюнхене в 2006 году в нечестной игре, — два разных человека (аналогичной была внешнеполитическая эволюция Ельцина). И сегодня одновременно с принятием «закона Димы Яковлева» и тотальным пропагандистским наступлением на США на «Радио России» и телеканале Russia Today американские военные самолеты с грузами из Афганистана бороздят российское воздушное пространство и приземляются на аэродроме в Ульяновске.

Объяснять такие противоречия можно, хотя и трудно. Только что опубликованная переполненная тяжеловесным теоретизированием «Концепция внешней политики Российской Федерации» содержит в этом отношении мало нового, если не считать ссылки на «закат исторического Запада», который пытается этому сопротивляться и тем самым вызывает «нарастание напряженности в международных отношениях». По мнению авторов «Концепции», негативно влияет на глобальное развитие и «нерешенность структурных проблем и затяжная депрессия в ведущих странах Запада». На этом фоне «Россия последовательно выступает за снижение роли фактора силы в международных отношениях при одновременном укреплении стратегической и региональной стабильности». Если это так, то никаких противоречий, непоследовательности, никаких шараханий и метаний из стороны в сторону в нашей внешней политике быть не должно. А они есть. Почему?

Реальная внешняя политика делается людьми. За ней не теоретические конструкции вроде «мягкой силы» и «сетевой дипломатии», которым отдали дань авторы новой «Концепции», а хаотичное и причудливое сознание российской элиты, в котором уживаются противоречивые, поверхностные представления о мире («геополитика»), несбыточные иллюзии и старые и новые, откровенно высказываемые или затаенные обиды. Многое в нашем внешнеполитическом сознании унаследовано от СССР и представляет собой советскую картину мира, из которой вынут стержень – коммунистические идеи. Эти идеи отброшены, но хочется многого и сразу — и равноправного участия в западном клубе избранных, и роли противовеса «коллективному Западу» (неплохо бы вместе с Индией и Китаем, которые, правда, от этой роли уклоняются), и превращения постсоветского пространства в сферу влияния и особых интересов России.

Эти цели полностью противоречат друг другу, но этих противоречий не видят или не хотят видеть.

В то же время наша внешняя политика встроена в систему, возникшую в стране с распадом СССР. Эта система неправовая и недемократическая. И чем дальше, тем больше именно такой характер системы ощущается российским руководством как проявление «суверенитета», который надо охранять от поползновений Запада. В этом смысле Россия «боится Запада», и периодически (в последнее время все чаще) ей приходится заявлять, что западные порядки ей не нравятся и не подходят. И в этом же смысле наши отношения с Западом асимметричны (Запад не боится, что российская система станет привлекательной для его народов) и внутренне конфликтны: Запад не может время от времени не выражать свое неодобрение каким-то проявлениям «жизнедеятельности» этой системы. Хотя делает это часто нехотя: Запад не хочет второй «холодной войны». Но второй «холодной войны» не хочет и не может позволить себе и Россия. И у нее нет альтернативной идеологии, которую она могла бы противопоставить идеологии демократии и правового государства (неслучайно в «Концепции внешней политики» говорится о приверженности России «общедемократическим ценностям»). Поэтому полностью и последовательно антизападной российская внешняя политика тоже быть не может.

При сохранении нынешней системы, можно с уверенностью предсказать сохранение прежнего «колебательного контура» в российской внешней политике, хотя прогнозировать ее конкретные повороты иногда нелегко.

Внешнеполитические метания происходят сейчас не в рамках ельцинской «многоподъездной» системы, когда отдельные ведомства – МИД, военные, разведка – могли открыто продвигать какие-то идеи и инициативы, а президент выступал в качестве арбитра. Сейчас колебания происходят в голове одного человека. Их результаты очевидны, импульсы и механизмы чаще всего скрыты. Но хотя личные особенности Владимира Путина и его переориентация на социально-консервативное «молчаливое большинство» россиян, испытывающих по старой советской привычке психологическую потребность во «внешней угрозе», могут оказать на траекторию нашей внешней политики некоторое влияние, я не думаю, что оно будет очень большим. В конечном счете она будет развиваться в коридоре возможностей, очерченных нашим внешнеполитическим сознанием и характером российской политической системы. Коридор, кстати говоря, не такой уж узкий. Мне кажется, что в этом коридоре найдется место, например, для новых договоренностей с США по ограничению вооружений. Дипломатии и пропаганде выпадет задача оформить и обосновать такое развитие событий.

Я не удивлюсь, если через полтора-два года мы услышим, что «договоренность по СНВ и ПРО стала важным достижением российской внешней политики, но это не означает отказа от нашей принципиальной позиции противодействия попыткам США и Запада навязывать свою шкалу ценностей другим странам».

Что-нибудь в этом духе и в этом стиле.

Газета.ру, 06.03.2013