- Скорее всего, наукой. Мне это было по душе.

 

 

- Я изучала прежде всего социальные факторы смертности.

 

 

-Представь себе.

 

-А в твоей жизни были сложные периоды, когда бы ты испытывала чувства отчаянья, тревоги, страха?

 

-Что ты называешь сложным периодом?

 

 

-Тогда для начала ты должен понять, что сложный период в моей жизни начался очень давно, примерно в конце 60-х годов. Тогда папа стал первым секретарем Ставропольского горкома партии. Мне было тогда 10 или 11 лет. Вот тогда-то и начался мой сложный период. Случилось страшное! Я стала ребенком главного городского начальника! И вот тогда я решила, что не могу позволить себе множество действий, поступков, удовольствий, из которых состояло детство окружавших меня сверстников. С самого малолетства на меня смотрели тысячи глаз, про меня рассказывали небылицы. С того нежного возраста мне предстояло привыкнуть и к тому, что не все меня любят. И не потому, что я плохая, вредная, надменная. А потому, что такое на Руси отношение к власти: могут подлизываться, но не любя, а вот ненавидеть, завидовать, даже обижать по-настоящему. Нужно было все время держать себя так, чтобы не подвести папу. Не давать поводов окружающим отыскать в тебе пороки, которыми общественная молва всегда наделяет не только власть, но и детей людей из власти.

 

Но если отбросить эти переживания детства и юности, то самыми жестокими были события, связанные с Форосом, потом с осенью 1991 года перед отставкой. Ну, и конечно, 90-е годы – тогда во всех отношениях было тяжело – материально, морально, психологически. Сколько было судов, поклепов, откровенной травли… Но и сейчас тоже не курорт. Сейчас, как у всех.

 

В общем, я как человек, чей жизненный путь был связан с разными этапами пребывания моего отца во власти, могу понять, почему родные того или иного политика – люди не публичные или, скажем прямо, укрытые от глаз и ушей нашей замечательной общественности. Но эта закрытость по-своему тоже опасна, у нее есть оборотная сторона. По-моему, при такой степени отстраненности членов семьи, обрываются многие, казалось бы, незаметные нити, которые и делают семью тем, чем она является. Если в ней нет взаимной ответственности и разделения всех тягот, тревог и проблем публичной жизни, ничего хорошего такой «ячейке общества» это не сулит. Как, впрочем, и любой семье.

 

 

-  Им просто очень повезло с ребенком. Убей, не помню никаких целевых уроков.

 

 

- Но это не значит, что попыток не было. Они начались с 1991 года, когда Горбачев, уйдя из власти, не ушел из политики. Не ушел в том смысле, что считал своим долгом оценивать и комментировать происходящее в стране так, как он это видит. Ну, а какие у нас обожают давать «ответы» на честные и прямые высказывания – тоже известно. Поэтому в девяностых пытались придумывать истории о какой-то непомерной недвижимости и неисчислимых банковских счетах на Западе. По телевидению некий ельцинский служака с упоением рассказывал о том, какими земельными наделами на Рублевском шоссе владею я. Бред сам собой рассосался, но осадок в душе остался.

 

 

-Реакция, на мой взгляд, чрезмерно болезненная. Хотя можно без труда заметить, что в своих комментариях Горбачев никогда никого не оскорбляет, не переходит грань, отделяющую политику от личной жизни любого оппоненты. В отличие от лексики и традиций того политического кордебалета, который мы наблюдали, например, в ходе предвыборной кампании.

 

Сказать, что я привыкла к этой реакции – не могу. Скажем, кто-то что-то сказал наверху. А потом, где-то на площади, уже отдельно взятый кипящий больной разум объявляет твоего отца «врагом народа». Как врач, зная особенности «интеллекта» толпы, не могу воспринимать это совсем уж спокойно. Но закалка-то многолетняя. Поэтому обходимся без нервных срывов.

 

 

- Насчет кредо боюсь разочаровать. Ни в стратегическом планировании, ни в проектных исследованиях углубленно не участвую. Я все-таки управленец. Моя главная задача, чтобы все это работало. Нужно издать книгу? Я создаю для этого все условия. Нужно провести конференцию. Собираемся и проводим. Нужно создать интернет-проект по 1991 году – я определяюсь с финансами, людьми, которые будут над ним работать, определяю концепцию и всякое такое. Конечно, есть идеи, которые я и сама инициирую, но для меня главное – обеспечить функционирование Фонда.

 

 

- Во всяком случае, мы на него всегда  рассчитываем. Чем и были вызваны предыдущие 20 лет работы. Занимались анализом проблем глобального мира, перспективам развития России, экологическими проблемами, историей и наследием Перестройки. А самое главное – созданием условий для формирования гражданского общества в стране. Надо признать, что эта задача сегодня не только остается актуальной, но и становится все сложнее. Многолетние наблюдения за гражданской активностью населения приводят к печальным выводам. Общественное сознание деформировано таким образом, что многие люди уже не испытывают потребности в таких понятиях как самовыражение личности, самоорганизация и самоуправления коллектива, общественной структуры, качественной политической партии и т.д. Простое наблюдение: еще лет пять- семь назад Фонд нередко посещали школьники. Им рассказывали историю Перестройки, живой автор этого исторического проекта выступал перед ними. Им неожиданно открывался такой этап жизни и общественного подъема страны, о котором они почти ничего не знали. Сейчас таких групп почти нет. Не знаю, что сдерживает учителей от таких открытых уроков – страх, лень, отсутствие собственного интереса. В любом случае это плохо. Хотя вроде бы сейчас что-то очень тихохонько меняется, я имею ввиду общество в целом.

 

 

- Не знаю, что там чеховские героини, а мы будем тянуть Фонд, пока хватит сил. Нам бы только не мешали. Мы его сами содержим. И сами перед самими собой несем ответственность за его жизнь. Для меня именно эта форма ответственности главнее всех других. Не только касательно Фонда, а вообще по жизни. Кто там и что говорит, какие тревожные времена на дворе – дело второе. Знаешь, как там моряки еще в древности себя утешали… «Плавать по морю необходимо. Жить не так уж необходимо».

 

При этом не скажу, что у меня нет надежды на счастливое «плавание». Если уходят надежды, заканчивается и человек. А вот чувство безнадежности – это несколько светлее. Оно иногда придает силы и заставляет анализировать ситуацию.

 

Да, сегодня все вокруг заболтано. Заболтаны такие понятия как мораль, любовь, свобода, вера, демократия, выборы… А что это за чудо нашего политического дискурса – «дебаты доверенных лиц»? Абсолютно зазеркалье. И мы все в нем. Поэтому я часто чувствую растерянность – как личность и как российская гражданка. А вот усталость – только как труженица Фонда.

 

 

-Михаил Сергеевич не сводит и даже не связывает деятельность Фонда с созданием социал-демократической партии. Этот вопрос возник в связи с определенным политическим моментом, с поиском некой альтернативы. Возник в конкретной стране, в конкретное время. А у Фонда другая концепция. Не надо забывать, что он «Международный» (но не в том смысле, что в каждой стране у нас по офису, у нас их кроме Москвы нигде нет), а в том, что, идея приоритета общечеловеческих ценностей таких как право на достойную жизнь, на свободу, на труд и т.д. над национальными, государственными интересами и прочими идеологиями, обращена, прежде всего, к мировому сообществу, разрываемому сегодня войнами, революциями катастрофами, терроризмом, общими трудно решаемыми проблемами, вроде экологического или финансового кризиса. Россия же, во имя спасения самой себя, должна, на мой взгляд, эти ценности разделять, участвуя на равных в решении общечеловеческих проблем. Не теряя при этом никаких своих присущих ей черт. Хотя с некоторыми приметами нашей неповторимой государственности лично я рассталась бы без сожаления.

 

Только крайнее недалекие, умственно ограниченные и зацикленные в своем нервном патриотизме оппоненты, пытаются из Горбачева делать чуть ли «не агента влияния Запада» - Господи из какого пропахшего нафталином комода это вытащено! - это его-то! Да он двух недель отпуска за границей вынести не может – ему скучно, скорее бы домой!

 

 

- Легко. Но одновременно видится и тот круг людей, дел и забот, который здесь останется, перестанет вращаться.

 

 

- Это правда. А как не работать?

 

 

-Это не про нас. Мы с мужем, две дочери, их мужья – все работаем. Про отца, деда и прадеда в одном лице вообще молчу. Иногда в первой половине дня скажет: «Что-то устал». А потом до поздней ночи не остановишь, все что-то делает, читает, встречается с разными людьми, пишет порой без перерыва.

 

 

- Как жители страны, не более того. Пойми, что мои дети еще в нежном возрасте оказались в ситуации конца 1991 года. Ксении было 11 лет, а Насте 4 года. И вот из атмосферы детского счастья, доброго внимания ты вдруг оказываешься в совершенно ином положении. Я не про утрату комфорта, Бог с ним. Про отношение людей. Не хочу рассказывать и никогда не расскажу деталей. Но, думаю, понятно. Они видели оборотную сторону жизни человека в политике и то, чем это может обернуться для его близких. Они, как и я  раньше, приняли для себя решение – быть от политики подальше. Поэтому я могу заниматься общественной деятельностью, благотворительностью, хотя там тоже легко обжечься подозрениями, сплетнями, домыслами. У нас же лучше и честнее всех те, кто ничего не делает. Честно, говоря от этого я уже тоже устала – возраст сказывается. В общем, против политики у нас, женщин этой семьи, стойкий иммунитет.

 

 

-Вот именно. Поэтому у меня всегда смешанное ощущение: где я сейчас дома или на работе.

 

 

- Если только в положительном смысле. Мы очень дружны, взаимоответственны, понимаем, поддерживаем друг друга, мы любим друг друга. Но это вообще огромный, никому не видимый, постоянный труд – семейная жизнь, особенно в большой семье.

 

 

-Наконец дождалась самого сложного вопроса! Отвечу уклончиво. Спорить с главой клана могу только я.

 

 

- Не поняла.