Точка зрения. Ю.А.Красин. "Российская реформация в зеркале экономического кризиса".

Ю.А.Красин

Эксперт Горбачев-Фонда, академик РАЕН

Российская реформация в зеркале экономического кризиса[1]

Экономический кризис, который поразил Россию в конце 2008 года и который продолжает углубляться, естественно, оказывает влияние на состояние и динамику социально-политического развития российского общества. Как это обычно бывает, экстремальная ситуация снимает с общественных отношений камуфляж идеологических мифов, обнажает пустоту отлакированных политтехнологами виртуальных конструкций. Опасные тенденции социального и политического развития, смутно просматривавшиеся под покровом, казалось бы, незыблемой стабильности, четко и концентрированно отражаются в зеркале кризиса, становятся предметом пристального внимания общественности, нарастающей тревоги и публичного обсуждения.

Прежде всего, бросается в глаза, что реакция нынешней власти на кризис ясно продемонстрировала социальную сущность или, как сказали бы в былые времена и как, скорее всего, уместно сказать сейчас, социально-классовый характер государственной политики. Когда первые волны финансового кризиса захлестнули российскую экономику, государство незамедлительно пришло на помощь олигархам. По отношению к мелкому бизнесу и основной массе населения такой оперативности и такого рвения государственная власть не проявила. Дело ограничилось мелкими подачками и паллиативными мерами. Что касается заимствований граждан - в основном ипотечных, поощряемых властью, - то в Государственную думу были даже внесены беспрецедентные законы о привлечении должников, неспособных погашать кредиты, к уголовной ответственности, а залоговая недвижимость граждан (квартиры, дачи, автомашины) стала изыматься кредиторами без судебных решений.

Конечно, исходя и национальных интересов, государство обязано помочь ключевым банкам выбраться из долговой ямы. Иначе из-за дефицита ликвидности будет стагнировать вся экономика, будут закрываться предприятия, будет расти безработица. В конечном счете, пострадает все население. Однако, оказывая поддержку крупному капиталу, необходимо добиваться от него социальной ответственности. Судя по тому, как крупные банки распоряжаются государственными денежными вливаниями, этим пока и не пахнет. А власть мягко увещевает разжиревших котов, в течение ряда лет безмятежно и безответственно набиравших зарубежные кредиты и теперь пытающихся выйти сухими из воды за государственный счет, то есть за счет народных накоплений.

Социальная сущность такой политики на фоне предпринимаемых антикризисных мер проступает особенно рельефно: богатым - всесторонняя поддержка; малообеспеченным - завораживающие обещания, подслащенные профилактическими мерами целевого назначения - не допустить роста народного негодования. Обнаружился очевидный крен антикризисных мер в пользу богатых и сильных. Авторы аналитического доклада, подготовленного Институтом социологии РАН в сотрудничестве с Фондом им. Ф.Эберта имели все основания предположить, что «действия правительства по преодолению кризиса ориентированы скорее на благополучные, чем на нуждающиеся слои общества».[2]

Кризисные невзгоды высветили и более глубокие аспекты социальной политики нынешнего режима. Остро встали вопросы, которые и раньше поднимали многие экономисты. Использовала ли власть должным образом «тучные годы» «энергетического бума» для укрепления фундамента национальной экономики и роста благосостояния населения? Очевидно, что исключительно благоприятные возможности для диверсификации экономики, для ее инновационного развития, изменения структуры в пользу высокотехнологичных наукоемких отраслей производства бездарно упущены.

И не просто в силу экономического непрофессионализма, но и в угоду определенным социальным интересам. Это - интересы самой консервативной части государственной бюрократии и олигархического капитала, связанной с наиболее прибыльными, сырьевыми отраслями экономики. Эта часть правящей элиты хотела сохранения инерционного типа экономического развития, обеспечивавшего ей власть и доходы, и опасалась «инновационной перестройки», угрожавшей подорвать ее общественно-политическую гегемонию. Политика правящего режима мотивировалась не интересами развития национальной экономики, а получением максимальной нефтегазовой сверхприбыли, обогащением правящей элиты, укреплением ее доминирующего положения в системе собственности и власти.

Социально-классовые ограничители этой политики прикрывались патриотическими лозунгами и идеологическими мифами о России как «энергетической сверхдержаве». Прямым следствием подобного курса стали неудержимый рост социального неравенства, почти сословное расслоение общества, размывание социально-политической и нравственной базы общенациональной солидарности, усиление авторитарных тенденций и, как следствие, сужение креативного потенциала инновационного развития общества.

Нефтегазовые доллары, сыпавшиеся, как из рога изобилия, обеспечили властной элите достаточные ресурсы для амортизации противоречий и поддержания социальной и политической стабильности в обществе. Эта стабильность покоится на своеобразном негласном «общественном договоре» между властью и населением страны: власть за счет сырьевых сверхдоходов подпитывает умеренный рост благосостояния уставшего от лишений народа и пленяет его сознание миражами «потребительского общества», а взамен получает согласие на монопольное решение вопросов большой политики. Подобная состыковка «верхов», приверженных к гламуру, и «низов», приобщающихся к соблазнам «потребительства», создает не лучшую атмосферу для формирования трудовой этики и стимулирования экономического роста.

Тем не менее, несмотря на трещины, порождаемые кризисом, этот негласный договор сохраняет силу. Во-первых, в силу устойчивой социально-психологической инерционности, имеющей глубокие исторические корни и опирающейся на традиции и стереотипы патриархального мышления и поведения. Во-вторых, из-за политической апатии широких слоев населения, за долгие годы авторитарного правления и безнравственного эгоизма «верхов» разуверившихся в самой возможности влиять на политику власти. В-третьих, ввиду отсутствия в политическом пространстве сколько-нибудь убедительной альтернативы нынешнему режиму власти, способной вызвать доверие и массовую поддержку в обществе.

В атмосфере безальтернативности и безысходности акт расставания общественного сознания с виртуальными надеждами на вчерашних кумиров чрезвычайно труден. Иррациональная вера в мифы не приемлет рациональные выводы из фактов. Отсюда парадокс: катастрофическое падение авторитета исполнительной власти почти не затрагивает высокие рейтинги национальных лидеров и правящей партии. Но так не может продолжаться слишком долго. Власть это понимает и напряженно ищет эффективные способы преодоления негативных последствий кризиса, а значит и реабилитации собственной политики в глазах народа.

В этой связи особое значение приобретает вопрос: как влияет сама постановка вопроса о преодолении последствий финансово-экономического кризиса на развитие российского общества в гравитационном поле антиномии «демократия-авторитаризм»? Открываются ли перспективы демократического развития или, напротив, создается почва для усиления авторитарных тенденций?

Прогноз в этой плоскости политических последствий кризиса, по крайней мере на ближайшую перспективу, малоутешителен. Вряд ли можно рассчитывать на какой-то новый демократический прорыв. Обстановка кризиса скорее способствует развитию политической системы в обратном направлении. В пользу такого вывода свидетельствуют два главных аргумента.

Первый. У нынешней власти нет достаточно широкого демократического инструментария для эффективного «разруливания» вызванной кризисом неблагоприятной ситуации. В ее распоряжении одна иерархически выстроенная административная вертикаль, которая малоэффективна не в силу своей изначальной природы, а потому, что лишена прочных горизонтальных опор. Именно поэтому вертикаль подвержена губительной коррозии. Разъедающая ее ржавчина - это всепроникающая коррупция. Ограничить ее, поставив вертикаль под контроль общества, могли бы демократические механизмы властвования. Но их-то как раз и нет. Нет конкурентной среды ни в экономике, ни в политике (оппозиция). Нет свободных средств массовой информации. Нет прозрачных демократических процедур в принятии политических решений. Нет независимой судебной системы. Нет достаточно зрелого гражданского общества. И что, пожалуй, еще важней, у властных структур нет умения и привычки править демократическими методами. В этих условиях выбор в пользу укрепления и применения административно-авторитарных рычагов власти, вплоть до использования репрессивных органов, становится едва ли не политическим императивом.

Второй аргумент. В самом обществе также отсутствуют массовые силы и консолидированные очаги социальной активности, генерирующие демократические настроения. В аналитическом докладе Института социологии РАН констатируется, что, несмотря на кризис, «готовность общества к каким-либо активным действиям сегодня ниже не только посравнению с революционными по настроениям 1998-99 гг., но и со сравнительно мирными и спокойными 2003 и даже 2008 г.». При опросе анализ ответов на вопрос о личной готовности россиян участвовать в акциях протеста тоже «не зафиксировал сколько-нибудь существенного роста протестной активности населения в последние месяцы».[3] Сказываются неструктурированность, аморфность гражданского общества, «приватизация» публичной сферы клановыми группировками, череда разочарований «демократическими» обещаниями и «экспериментами», усталость населения от всех этих чуждых публичному интересу «политических игр» и, наконец, разлагающее влияние всеобщей коммерциализации и уродливого «российского потребительства». Иными словами, в нынешнем российском обществе отсутствует массовая субъектная база поддержки демократического курса развития.

С довольно высокой степенью вероятности можно прогнозировать: если общество и отреагирует на кризис массовым выбросом политической энергии (что тоже весьма сомнительно), то он примет не демократическую, а, скорее всего, разрушительную националистическую направленность, чреватую для России большими трагедиями вплоть до распада Российской Федерации. На фоне столь губительной перспективы безответственными выглядят расчеты на смену нынешнего политического режима каким-то другим, способным более адекватно реагировать на масштабные проблемы и вызовы кризиса. Стратегическая установка на быстрые перемены в системе власти, на радикальный политический «скачок» несет в себе опасность дестабилизации и хаоса, безвластия и полной потери управляемости. За этой опасностью маячит зловещий призрак жесткой диктатуры, опирающейся на прямое насилие.

Сохранение демократического вектора развития России требует иного стратегического выбора, рассчитанного на постепенную трансформацию режима «мягкого авторитаризма», отделенного от общества сословно-бюрократическими перегородками, в систему «сильной демократии», опирающуюся на вовлечение общества в политический процесс. На возможность постепенной эволюции нынешнего режима власти в демократическом направлении указывалось задолго до кризиса^[4].

Финансово-экономический кризис, как ни парадоксально, в определенном смысле «работает» на эту возможность. Кризис сулит не только ужесточение авторитаризма, но и ясно обнаруживает границы его возможностей. Несмотря на пропагандистский флер, все видят, что административно-бюрократическая вертикаль не справляется с негативными последствиями кризиса. Видит это и сама власть; отсюда ее метания от привычных авторитарно-административных способов решения нарастающей лавины экономических и социальных проблем, от распределительно-патерналистского «затыкания дыр» к робким попыткам разбудить инициативу и предприимчивость самого общества, хотя бы частично освободив некоторые его сегменты от оков государственно-бюрократической опеки.