Виктор Шейнис В. "Август-91: проигранная победа"

Вот если бы только не август,
Не чертова эта пора!
Александр Галич

     Август 1991 года, по свежим следам казавшийся переломной точкой в истории нашей страны в XX веке, все больше отходит в тень. В тень забвения. В тень негатива. Опрос «Левада-центра», приуроченный к очередной годовщине событий, показал: победой демократической революции, покончившей с властью КПСС, эти события считают лишь 11 процентов респондентов. По мнению 36 процентов — это трагическое событие, имевшее гибельные последствия для страны и народа, а 42 процента видят в нем просто эпизод борьбы за власть в высшем руководстве. На вопрос, кто был прав, 44 процента затруднились с ответом, 18 — не разобрались в ситуации, 24 — заявили себя на стороне Ельцина и 14 процентов — ГКЧП. Этот расклад довольно устойчив: примерно такие же соотношения дают замеры социологов с середины 1990-х годов.
     Нельзя позабыть и то, что всего через два года, в 1993-м, годовщину событий отмечали лишь две горстки демонстрантов, митинговавших за и против путчистов по разные стороны «Белого дома». Людям, стоявшим три дня вокруг него в Августе, трудно примириться с тем, что вердикт в общественном сознании будто бы вынесен, страница перевернута и в календаре славных побед России для него места нет.
     Приговор окончательный и пересмотру не подлежит? Не будем торопиться с ответом. Сегодня значительно важнее уяснить другие вопросы.
     Чем был Август в политической истории перестроечных и постперестроечных лет? Насколько неизбежны были сама схватка и ее исход?
     Что и почему за этим последовало, какие возможности были отброшены, почему Август не стал точкой невозврата ко многому из того, с чем наша страна прожила почти весь XX век?
     И, может быть, самое главное: какие уроки должны вынести из прошлого российские демократы?
 

I

    Обращаясь к событиям Августа, часто начинают с вопроса: могли ли победить путчисты? Ответ обычно зависит от того, с какой стороны воздвигнутых тогда баррикад находился тот, кто его задает. Попытаемся оценить ситуацию объективно.
     Немало обстоятельств предвещало успех путчистов и неминуемое поражение демократов. Влияние последних в обществе не было закреплено ни политически, ни организационно. У них не было твердого большинства в российском парламенте: ни на съезде, ни в Верховном Совете, а союзный парламент, ослабленный уходом прибалтийских и иных националов, стал добычей реваншистов из группы «Союз». В руководстве российского парламента крепкие позиции занимала оппозиционная группа. Российское правительство мало чем управляло и мало что контролировало; к тому же оно было ослаблено уходом первых реформаторов — Явлинского и Федорова. «Демократическая Россия» оставалась политическим клубом; самые выдающиеся ее участники были ораторами и аналитиками, но не организаторами и менеджерами; сеть партийных организаций не охватывала многие регионы. Между Ельциным и «Демократической Россией» не было не только взаимодействия, но и серьезной координации. Не было и плана действий, не говоря уж о резервных структурах, заготовленных на случай чрезвычайной ситуации. К этому следует добавить, что участники переворота возглавляли все основные государственные, парагосударственные и партийные структуры: правительство, Совет обороны, все силовые министерства, ЦК КПСС, Крестьянский союз и Ассоциацию государственных предприятий, а Президент СССР был выведен из игры.
     Но на стороне противников путча действовали другие важные условия. Во-первых, отказ Горбачева санкционировать действия заговорщиков, что изначально придало их акции нелегитимный характер в глазах многих из тех, на чью поддержку или нейтралитет они рассчитывали в стране и в мире.
     Во-вторых, решительный афронт со стороны российского политического руководства во главе с Ельциным, авторитет которого в то время намного превышал влиятельность всех членов ГКЧП вместе взятых. Его позиция оказалась неожиданной для них, понадеявшихся, что устранение Горбачева побудит российского президента занять, подобно лидерам большинства союзных и автономных республик, выжидательную позицию. Не воспользовавшись легкой возможностью изолировать Ельцина и его ближайших соратников, организаторы переворота получили во главе сопротивления харизматического лидера.
     В-третьих, быстрая и очень четкая реакция политического актива общества — десятков, а затем и сотен тысяч людей, образовавших живой щит вокруг «Белого дома», вышедших на улицы Москвы, Ленинграда, других городов. Стало ясно, что обретенную свободу они будут защищать до конца. Конечно, размах сопротивления путчу и возможности противостояния войскам, если бы они были приведены в действие, не следует преувеличивать. На фоне полнейшей растерянности, безволия и бездействия партийного аппарата и всех потенциальных сторонников ГКЧП вся политическая ситуация тех дней приобретала окрас народной революции.
     В-четвертых, все это парализовало волю и действия ГКЧПистов. Слабость и просчеты хунты очевидны. Организаторы переворота не обладали ни беспощадностью Ленина к «врагам пролетариата», ни свирепостью и палаческой изощренностью Сталина, ни холодной расчетливостью китайских вождей. Человеческий материал, из которого были скроены заговорщики, был иным. Менее всего ГКЧП походил на революционный (или контрреволюционный) штаб. Его члены, не обладавшие ни решимостью, ни единством воли, не отвечали уровню той задачи, которую они перед собой поставили. «Мирно» покончить с центром сопротивления, как это сделал со своим парламентом за 200 лет до того генерал Бонапарт, они не сумели, а повторить новочеркасский расстрел в столице, на глазах у всего мира, не решились.
     Соединение всех этих обстоятельств оказалось необходимым и достаточным для поражения путча. В Августе страна прошла одну из главных исторических развилок, которых было немало в те годы. Каждый решительный шаг, верный или неверный, основных актеров разыгравшейся драмы мог развернуть события в ином направлении. Но и тогда уже — только на коротком отрезке времени. Ибо поражение путчистов предопределили и более глубокие причины. Даже если бы силы политической реставрации одержали верх в августе, они проиграли бы в сентябре, октябре или, во всяком случае, в близкой перспективе.
     С одной стороны, действовали инерция начатых в 1985 году и ускорявшихся с каждым годом преобразований, порожденные ими ожидания и раскованность общества. С другой — резко ухудшилась внешнеэкономическая конъюнктура для СССР, необратимо встроенного еще при безраздельной власти коммунистического правительства в мировые хозяйственные связи в качестве экспортера стремительно дешевевшего с середины 1980-х годов сырья и импортера продукции, без которой не могли уже обходиться ни производственный процесс, ни потребительский рынок Все это предопределяло неизбежность и демонтажа госплановской командно-распределительной системы управления экономикой, и переформирования политико-идеологической надстройки, и если не распада всего СССР, то отпадения некоторых республик
     Август в этом контексте — звено в цепи событий, которые не с него начались и не им закончились. Конечно, переход огромной страны, мировой державы из одного социально-экономического и политического качества в другое не мог произойти бесконфликтно, поскольку существовали мощные социальные группы, коренной интерес которых состоял в сохранении, в лучшем случае — лишь некоторой коррекции, устоявшегося за десятки лет порядка вещей. Вопрос, однако, заключается в том, неизбежна ли была попытка переворота, который поставил страну на грань гражданской войны и имперских войн с рвавшимися на свободу республиками? А коль скоро попытка такого переворота была пресечена, неотвратимы ли были процессы обвала, которые сразу после Августа распространились на экономику, государство, межреспубликанские отношения?
     Исходная точка процесса — приход к руководству страной и партией Горбачева в марте 1985 года, событие почти невероятное в советско-большевистской системе. Зная, что ставропольский партийный секретарь был выдвиженцем убежденных сторонников и охранителей системы Андропова, Устинова и Громыко, видимо, не без оснований принявших его за «своего», можно только поражаться, какой громадный путь идейной и политической эволюции проделал последний советский лидер. В отличие от своих сотоварищей, которых налаженная еще при Сталине система «подбора и расстановки кадров» отфильтровывала в состав высшего руководства, Горбачев оказался способен возвыситься над интересами выдвинувшего его клана номенклатуры, выстраивать обратные связи с обществом и меняться под влиянием хода событий, которые уже к 1989 году решительно изменили весь политический ландшафт.
     Примерно с этого времени демократическая оппозиция, сформировавшаяся как раз благодаря горбачевским реформам, стала разворачивать критику генерального секретаря за замедление реформ, колебания и не всегда внятную позицию по острым политическим вопросам. Отчасти эта критика была справедливой, поскольку Горбачев пропустил момент, когда курс на политическую консолидацию всех активных сил общества — ве