Мариэтта Чудакова. К 75-летию Михаила Горбачева

      Нет, наверно, сегодня человека, чье имя звучало бы так провоцирующе. "Он начал!" - говорят с негодованием. Да, он начал. За это мужественное решение (недаром же говорим мы "лиха беда начало"!) от нас - другой, тоже немалой части России - честь ему и хвала.
     Когда-то верила я, что должен, не может не объявиться такой человек. Ну не может же все это длиться вечно: очереди за любым нужным товаром - от сосисок до детских трусиков, переписывание рукою часами в библиотеках нужных страниц - ксерокопирования не существует, запреты на чтение книг...
     Коллега прислала мне из Лондона свою книгу о Булгакове с дарственной надписью - на Библиотеку имени Ленина, где я работала; мне позвонили из дирекции: "На руки мы вам не выдадим - можете ходить знакомиться с ней в спецхране". В автобусе читала книгу по лингвистике, изданную в 1926 году, незнакомый образованный сосед посмотрел через плечо: "Что это вы читаете интересное? Троцкий, Бухарин цитируются. Такие книги ведь в спецхране находиться должны".
     Дочь-девятиклассница взяла дома том Гумилева, изданного, натурально, в Америке (только при Горбачеве стали издавать у нас): "Я Ане хочу дать почитать, у них дома нет". Говорю с отвращением к себе: "Нет, эту книгу нельзя никому давать". - "Но почему? Аня моя подруга!" - "Да, но у нее папа прокурор".
     ...Для того, фантазировала я, чтобы такой человек появился - и на самом верху, - у одного из членов этой самой многомиллионной партии должно возникнуть желание сделать настоящую карьеру - то есть войти в историю. Ему должно хватить терпения, сцепив зубы и не обнаруживая своих далеких целей, пройти путь от инструктора райкома до вершины пирамиды. Он должен выстроить свою карьеру, подобно бальзаковским героям - вопреки диагнозу, поставленному Мандельштамом еще в 1922 году, после мировой и нашей Гражданской войн: "Ныне европейцы выброшены из своих биографий, как шары из бильярдных луз". Такой человек должен доказать, что все-таки можно и в ХХ веке управлять своей биографией.
     И когда вдруг в 1978 году среди сонма старцев появился новый секретарь ЦК (сегодняшнему даже и не юному - родившемуся в начале 80-х - человеку уже и не вообразить, что почти все секретари и члены Политбюро годились этому появившемуся в отцы), я, как Татьяна Ларина, вмиг узнала и, соответственно, "в мыслях молвила: вот он!"
Почти ровесник, скажем, Юрия Карякина, кончивший МГУ в 1955-м - через два года после смерти Сталина, - он и стал формироваться как "шестидесятник", сам того не зная. Мы понимали, что когда он возглавит правящую партию (кончится ли когда-либо ее правление, мы не знали, хотя мечтать - мечтали), то будет действовать иначе, чем они.
     В какой-то год Горбачев оказался депутатом Верховного Cовета от нашего округа. И мой муж    Александр Чудаков собрался к нему на прием со специальной целью - объяснить, что делать с сельским хозяйством, когда тот станет генсеком. (Филолог, но знающий землю, он более всего думал и переживал о судьбе крестьянства в России и о том, что творят с сельским хозяйством.) В приемной депутата избирателю сказали, что - пожалуйста, только сначала надо заполнить анкету. 60 пунктов. Я сказала, что не знаю, попадет ли он после заполнения такой анкеты на прием, но за границу (куда его неизвестно почему ни разу не пустили, хотя диссидентом он не был, а занимался только нашей историко-литературной наукой, преимущественно Чеховым) уж точно не пустят (хотя к суду не привлекался, не проживал в детстве на оккупированных землях, а рос в далеких сибирских краях). Анкету заполнять не стал, за границу не выпускали по-прежнему (до Горбачева); на прием не попал, и с сельским хозяйством, как я поясняла потом в кругу друзей, дела в России остались надолго плохи.
     Запись из моего дневника: "13 марта 1985 г. Сегодня хоронили генерального секретаря К.У. Черненко... Теперь начинается новая, иная, видимо, эпоха" 20 марта 1985 года - "Идет важный в общей жизни месяц..." Я записываю "самые первые слухи", среди них - "что жена и дочь главного тут же заказали экскурсию по цветаевским местам в Москве", "слух о том, что он посетил семью Хрущева... Известно (говорят!), что он в первые же дни позвонил в "Правду" и в "Известия": "У вас есть в кабинете Ленин? Вот его и цитируйте! А когда я захочу увидеть свое лицо - я погляжу в зеркало! Действительно - портретов в газетах нет (в том числе и фотографий встреч), цитат в передовицах - тоже". 10 мая - "Вчера 40-летие Победы... Когда входило на трибуну Политбюро - казалось, что овации собравшихся на площади были теплее обычного, и улыбка генерального секретаря говорила, кажется, о каком-то живом контакте его с населением - выступление вызвало доверие и надежду". Как хотелось почувствовать и то, и другое!
     Уже в январе 1986 года что-то новое - невысказанное - чувствовалось в цензуре; сняли многолетнего ее главу; главный цензор по художественной литературе и литературоведению, к которому я добралась, чтоб добиться санкции на выпуск весьма крамольного по тем временам "Тыняновского сборника" (ставили эксперимент на себе - что можно?!), говорил, странно посмеиваясь: "Это, конечно выходит за пределы Тынянова... Но относится к его эпохе. Эпоха малоизученная, интересная, ее надо изучать..." После разговора с ним и полученной подписи я резюмировала в дневнике: "Подтекст - им, конечно, не осознаваемый ясно - разговора можно было бы расшифровать так: "Вот в наших - будь здоров каких - условиях некоторые хотят изучать эпоху, делать что-то интересное. Так пожалуйста - делайте! Мы же сами вас побуждать не будем - но если кто-то, ползя по-пластунски меж выгребных ям, зажав в зубах рукопись, не ниспровергающую наш строй, ползет к печатному станку - мы не препятствуем. Только что-то мало охотников. А тут уж мы ни при чем, специально поощрять мы не будем".
     31 декабря 1986 года в дневнике Александра Чудакова: "Последние события вселяют надежды, впервые после 67 года. Целое поколение, возросшее в застойное брежневское время, возмужало с отсутствием каких-либо надежд. Да и наше... Неужто и на наш закат печальный - неужто еще будет что-нибудь вроде 60-х годов?.."
     Одна из моих записей того года: "Наша гуманитарная интеллигенция вновь, как и в 1956 г., оказывается не готовой к текущему моменту. Возможны общие действия - но нет ни общих идей, ни способности к общим действиям - способность эта окончательна разложена". Общественный климат стал меняться быстро. Глухое и отчасти безнадежное сопротивление государству сменилось, как помним, открытым обличением того, что привыкли обличать прикровенно. Но и тяжелое, злобное сопротивление товарищей по партии ренегату поднималось подспудно, но угрожающе.
     Зато поднимались и другие - в той же самой, между прочим, еще существующей партии. Впервые за многие годы возникала - в первую очередь для истосковавшихся об этом "шестидесятников" - возможность органичного для них "Труда со всеми сообща// И заодно с правопорядком". Непривычная для русского интеллигента, для многих давно потерявшая силу соблазна и даже обоснованно пугающая ("Интеллигенция - и сотрудничать с властью?..").
     Горбачев оперся именно на интеллигенцию. Хаотическое, эмоциональное, во многом инфантильное восприятие событий перестройки захватило, что называется, широкие слои. И именно от этой инфантильности со странным облегчением – другого слова не подобрать – отдались потом разочарованию в Горбачеве (для которого он, начиная с "карабахской" весны, все чаще часто давал основания).
     "Партия сама начала перестройку!" Мы посмеивались тогда над этими словами - конечно, сама! Кому бы еще эта так называемая партия позволила бы ее начать, интересно бы посмотреть? Новое время в своей стране и во всем мире открыл человек "нашенский", плоть от плоти той самой партии, но наделенный, как всякий от рождения, свободой выбора. Голый расчет не может двинуть человека на такое непомерное дело – да и под пулю любого из тех, на кого он в 1985 году замахнулся.
     Он не хотел конца социализма. Он верил - наверное, верит, и сегодня, - что в нем был неисчерпанный потенциал. Это дело убеждений Михаила Сергеевича. Наше же дело (к нему российское население менее всего почему-то способно) - суметь отдать должное тому, кто начал. Риск этого Михаил Сергеевич Горбачев чувствовал, уверена, как мало кто иной. Что называется - начал перестройку на свой страх и риск.
    Если бы не его решимость - стоившая ему лично потери той страны, первым и последним президентом которой он был, - до сих пор стояли бы мы в историческом стойле, уже и перестав, возможно, различать запахи родного хлева. Сделанный им шаг привел в конце концов к тому, что Россия вышла на исторический путь - очень тяжелый, но - путь, а не тупик. Как совершенно точно написал 28 февраля один из посетителей форума, "демократия действительно не гарантирует ни успешной экономики, ни прав человека, с этим я согласен. Зато автократия гарантирует плохую экономику и подавление прав человека".
     Именно при Горбачеве начали мы обмениваться мыслями - свободно. И все пришло в движение. Как точно выразился Михаил Сергеевич, процесс пошел. За это ему наша благодарность. Примите наши поздравления!

Портал "Права человека в России"