М. Горбачев. "Перестройка 20 лет спустя: СССР можно было реформировать"

Через несколько дней в Турине пройдет ассамблея Всемирного политического форума, посвященная 20-летию перестройки. Если бы мне пришлось выразить смысл перестройки в нескольких словах, я бы сказал, что ее зачинатели ставили целью гуманизацию и обновление страны. Постепенно, демократическим путем, в рамках социалистического выбора. В то же время они намеревались внести важный вклад в преобразование международных отношений, в построение нового порядка, способствующего не только мирному развитию, но и нахождению ответов на вызовы, брошенные человечеству и до сих пор не решенные.

Среди недовольных, критически отзывающихся о нынешнем состоянии дел в России, многие считают, что во всем виновата перестройка. И, как бы это ни казалось парадоксальным, некоторые западные мыслители полагают, что именно перестройка стала первопричиной распада СССР и исчезновения единственной модели, альтернативной западной либеральной демократии. Кто-то называет перестройку революцией, а кто-то - контрреволюцией. Кто-то видит в ней прогресс, а кто-то - тотальную деградацию России. Кто-то приписывает ей заслуги положительных изменений в международных отношениях, а кто-то винит за создание монополярного мира, в котором США делают, что хотят.

Я думаю, что прежде всего надо сказать, что перестройка была мирной антитоталитарной революцией, начатой во имя идеалов демократии и социализма. Разумеется, мы сознавали, что после огромного демократического и культурного импульса Октябрьской революции вскоре наступила самая настоящая реакция, не зря названная впоследствии «сталинским термидором», установившим систему тоталитарной власти. Та система стала плодом кровавого наступления как раз против тех, кто совершил революцию. Можно сказать, что дети революции были проглочены сталинизмом. Мы отталкивались от того, что можно – и нужно было – вернуться к корням социализма и освободить советское общество от наследия сталинизма. То есть двигаться к обществу, которое было названо «социализмом с человеческим лицом».

Тогда говорили, что общество было буквально беременно ожиданиями. Эти надежды были неоднократно задавлены предыдущими десятилетиями, но все же они были живыми и сильными, они пережили и авторитарно-демократический эксперимент Хрущева, и «оттепель», и последующую за ними авторитарно-бюрократическую систему Брежнева. С началом перестройки эти ожидания стали такими настойчивыми, что было бы безответственно не видеть их. Об этом во весь голос заявляла интеллигенция, требуя свободы слова, политического и идейного плюрализма. Социальной справедливости требовали трудящиеся, которые не принимали ни унизительной уравниловки, ни привилегий номенклатуры.

Сотни раз меня спрашивали: поддавалась ли вообще советская система реформированию? Среди самих инициаторов перестройки мнения на этот счет расходились. В некотором смысле вопрос остается открытым и сегодня. Но я много размышлял на эту тему и пришел к выводу, что в природе не существует нереформируемых общественных систем. Иначе в истории не было бы прогресса и развития. Перестройка продлилась всего шесть лет и была прервана искусственно путем: первый удар в спину ей нанесли путчисты-консерваторы, а второй – радикалы-авантюристы, выдававшие себя за демократов.

Оглядываясь на годы перестройки, я вижу, что они открыли путь, следование которому изменило мышление миллионов людей, освободило новую энергию, доказало, что народы СССР – какими бы разными они ни были – быстрым шагом пошли в новом направлении. Был дан мощный импульс демократии и свободе мысли. Достаточно вспомнить атмосферу первого Съезда народных депутатов, первого демократического парламента советской истории, жаркие споры, дискуссии в прямом эфире без цензуры. Евгений Евтушенко тогда написал, что «все мы члены партии перестройки».

Говорят, что у нас не было стратегии. Спрашивают, что такое было «новое мышление». Разумеется, мы шли неизведанным путем, и предвидеть все его повороты было невозможно. Но основные ориентиры – выход из несвободы, демократическое переустройство общества, создание социально ориентированной рыночной экономики при поддержке народа и широком участии людей в принятии решений - были нам ясны. Мы хотели реформировать политическую систему, а с ней и экономику, и все общество. И мы пошли этим путем. Мы политически признали и закрепили юридически частную собственность. В то же время начали проводить сильную социальную политику государства. В этом заключался наш подход – по сути социал-демократический.

Само собой, каждое из этих преобразований сталкивалось с ожесточенным сопротивлением. Прошлое давило на общественное сознание и мешало понять значение перемен. Многие не поняли, что исторически сложившееся противостояние между коммунизмом и социал-демократией уже утратило большую часть смысла и исторических причин (о которых историки будут спорить, возможно, еще десятилетия). Мы сами уже к тому времени изменились, как изменилась и социал-демократия.

Многие открытия рождались в горячих спорах. Несправедливо было требовать от нас, задумавших перестройку, но все же остававшихся детьми своего времени, чтобы мы поняли все с самого начала. Идея нового человеческого сообщества, в частности, родилась из анализа современности, соотношения сил на планете, опасности дальнейшего противостояния между двумя системами.

В те короткие шесть лет были достигнуты беспрецедентные успехи по всем направлениям стратегического и тактического ядерного разоружения. Весь мир вздохнул с облегчением. И это доказывает, что мы воспользовались выпавшим нам шансом. Через сотни препятствий начинала вырисовываться новая идея общего будущего, новый качественно иной уровень отношений между народами и государствами. В конечном итоге речь шла о более высоком уровне демократии, тесно связанном с миром, освобожденным от оружия массового уничтожения и способным строить новый демократический мировой порядок.

К сожалению, эта перспектива остается нереализованным проектом. Запад предпочел извлекать сиюминутные выгоды из ситуации, сложившейся после распада СССР. Может быть, только сейчас в Европе, да и в США, начинают осознавать, что следовало бы действовать более дальновидно.

И еще об одном не могу не сказать. До сих пор не утихают споры о том, почему оборвалась перестройка. Существует мнение, что причиной стал внешний заговор. Немало тех, кто считает, что перестройку погубила навязанная Западом гонка вооружений. Я убежден, что внешние факторы, хотя и имели значение, были не главными. Значительно более важными, решающими были внутренние факторы. Тут и ошибки реформаторов, и сопротивление противников перемен, и нетерпение радикальной интеллигенции.
У перестройки оказалось две радикальные оппозиции, справа и слева. Августовский путч 1991 года стал апогеем драмы. В истории останется тот факт, что бюрократы-консерваторы и радикальные демократы вместе проголосовали в российском парламенте за ратификацию решения троицы Ельцин-Кравчук-Шушкевич о роспуске СССР. Лишь несколько депутатов из сотен членов парламента проголосовали против.

Так оборвалась перестройка. На смену стратегии, делавшей ставку на сохранение союза республик при его децентрализации, на эволюционные реформы, пришел «шоковый подход» и расчленение страны. Результаты у всех перед глазами. Потребуются огромные усилия, чтобы преодолеть последствия хаоса, охватившего Россию в 90-е годы. Решение этой сложнейшей исторической задачи выпало на годы президентства Владимира Путина. На первом этапе достигнута стабилизация, и это позитивно. Сейчас главное – продолжить демократические преобразования, ибо без этого невозможно вывести Россию на путь динамичного развития.

Спустя двадцать лет после начала перестройки, в год 60-летия победы над фашизмом, стоит поразмышлять и над международными уроками. Я уверен, что опыт перестройки и нового мышления актуален сегодня, когда человечество оказалось перед вызовами безопасности, бедности, экологического кризиса. Справиться с ними мировое сообщество сможет, только действуя вместе.

Газета "La Stampa", 24.02.2005 г.