12 марта 2025
Сорок лет спустя: личность и историяВ связи с сорокалетием прихода на пост советского руководителя Михаила Горбачёва журнал «Россия в глобальной политике» обратился к специалистам в сфере политических наук и международных отношений из разных стран. Экспертов спросили, как сегодня, в совсем другом мире, они оценивают тогдашние события и роль «нового политического мышления».
«Призыв Михаила Горбачёва остаётся таким же актуальным, как и раньше».
«С точки зрения международной политики мир, каким мы его знаем сегодня, сформировали реформы Михаила Горбачёва».
«Если оценивать масштаб разрыва с тем, что существовало раньше, перемены, запущенные Горбачёвым, были экстраординарными».
«Дискуссии о наследии Горбачёва, вероятно, будут продолжаться ещё долгие годы».
Да Вэй, профессор, директор Центра международно безопасности и стратегии, Университет Цинхуа:
Март 2025-го – отличный повод вспомнить Михаила Горбачёва и задуматься о реформах, которые он проводил. Дело не только в сорокалетии его назначения главой Коммунистической партии Советского Союза. Есть и другая причина: с переизбранием Дональда Трампа на пост президента США международный либеральный порядок, который когда-то стремился построить Горбачёв, похоже, рушится с поразительной скоростью.
Оглядываясь назад на исторический выбор, сделанный лидерами Советского Союза, Китая и стран Восточной Европы в 1980-е гг., мы можем увидеть ключевое противоречие, которое сохранялось на протяжении последних четырёх десятилетий. Оно заключалось в конфликте между либерализмом как идеологической силой и Realpolitik стратегического соперничества национальных государств.
Как идеология либерализм включает в себя некоторые из самых глубинных устремлений человечества. Он предполагает распространение предпринимательского духа посредством свободной конкуренции, защиту и продвижение фундаментальных прав человека, а также устранение барьеров для коммуникации разных стран и обществ. За последние сорок лет эти идеалы обрели широкую глобальную поддержку, в том числе в России и Китае, где они способствовали значительным преобразованиям. В обеих странах либерализация некоторых сфер привела к беспрецедентному развитию человеческого потенциала. В частности, в КНР практически все слои общества извлекли огромную пользу из этого процесса.
В то же время либерализм никогда не функционировал просто как набор идей. Со времени холодной войны он служил стратегическим инструментом Запада в его соперничестве с Советским Союзом и социалистическим блоком. Горбачёв стремился реформировать СССР, приняв некоторые аспекты либерализма, но его усилия в конечном итоге ускорили распад страны. Последующие российские лидеры пытались интегрироваться в глобальный порядок, возглавляемый Западом, но процесс оказался одновременно болезненным и разочаровывающим. Попытки России воспринять либерализм не принесли ей ожидаемого уважения, либеральный Запад относился к ней как к побеждённой державе. Начало военных действий на Украине три года назад означало конец интеграции России в либеральный порядок. Аналогичная, хотя и менее жёсткая динамика характеризует и отношения Пекина с Западом, что способствовало распространению симпатии к России у простых китайцев.
Идеалистические взгляды Горбачёва на либерализм, похоже, столкнулись с суровой реальностью стратегического соперничества великих держав.
Сегодня многие считают бывшего советского президента наивным. Если это так, должен ли политик сохранять некоторую степень наивности? На этот вопрос сложно ответить. Непосредственно в моменте наивность часто воспринимается как слабость в международной политике. Но в долгосрочной перспективе моральные и идеологические обязательства, лежащие в основе наивности, фактически могут послужить необходимой движущей силой в политической жизни. Сегодня либерализм переживает период упадка, тем не менее ценности, заложенные в видении Горбачёва, в будущем вновь могут стать источником вдохновения. И дискуссии о наследии Горбачёва, вероятно, будут продолжаться ещё долгие годы.
Ричард Саква, почётный профессор политологии Кентского университета:
В своём знаменитом стихотворении «Дуврский брег» (1867 г.) Мэтью Арнольд говорит о стихии, которая «отступает и ревёт… в тягучем споре», используя такую метафору для описания того, как христианство уступало место более светскому обществу. Аналогичная дилемма встала перед Михаилом Горбачёвым, когда он возглавил Советский Союз в марте 1985 года. Идея социализма как общества «здравого смысла» и знамения времени уже давно уходила и на Западе, и в самом Советском Союзе. На Западе социал-демократическая эра, ставшая неотъемлемым атрибутом выдающегося тридцатилетнего периода европейского экономического роста после 1945 г., так называемого «славного тридцатилетия», в середине 1970-х гг. уступила место периоду активизации ориентированных на рынок политэкономических взглядов. Избрание Маргарет Тэтчер премьер-министром Великобритании в мае 1979 г. и Рональда Рейгана президентом США в ноябре 1980-го ознаменовало новую эпоху маркетизации, приватизации и безраздельного господства финансовых структур – пакета мер, известного сегодня как неолиберализм. Рыночные силы были «спущены с поводка» и освобождены от прежнего общественного контроля, что открыло некоторым безграничные возможности, хотя побочным эффектом стало растущее неравенство и неравномерное развитие регионов. Всё это сопровождалось разрушением общественного порядка, который обеспечивал гражданское измерение в так называемых развитых демократиях.
Именно в такой водоворот и попал Горбачёв как советский лидер. Капиталистический мир возрождался, и ветер истории раздувал его паруса. К 1989 г., когда Фрэнсис Фукуяма опубликовал свой знаменитый очерк на эту тему, некоторые даже поверили его заявлениям о «конце истории». Это было не просто более теоретически разработанное утверждение Тэтчер о том, что «альтернативы просто нет», но и радикальный отказ от веры в прогресс и политику как область полемики и диалога.
Горбачёвские преобразования в некотором смысле открыли пространство для возрождения политики и элементов процедурной демократии, но он начал реформы тогда, когда в мире уже преобладала идеология «антиполитики». Одним из её проявлений стал интеллектуально бессвязный акцент на «гражданском обществе». Это не значит, что динамичное развитие ассоциаций и движений, вызванное горбачёвскими реформами, не имело никакого значения – отнюдь нет. Наступил период возрождения независимой гражданской активности и участия населения, который до сих пор остаётся одним из величайших наследий перестроечных лет.
Но, к большому сожалению, многие из происходивших перемен оказались мимолётными и канули в бездну. Выборы на Съезд народных депутатов в 1989 г. и аналогичные выборы в России 1990 г. стали подлинными моментами политической активности и радикальной трансформации институциональной культуры. Однако в итоге всё это приняло форму негативной революции: демонтаж институтов советской власти, включая некогда всемогущую КПСС, и, наконец, распад страны на 15 независимых республик.
Горбачёв потерял ориентиры в бурном море перемен, которые он же и запустил.
Он пошёл по пути, значительно отличавшемся от китайской модели «коммунизма реформ», где компартия поставила себя во главе социально-экономической модернизации. Стартовые условия и обстоятельства в Советском Союзе отличались от китайских, но это само по себе не объясняет, почему существовавшие на тот момент инструменты власти не могли быть использованы для достижения желаемых преобразований. Вместо этого Горбачёв демонтировал те самые властные структуры, которые могли бы помочь ему воплотить его реформаторские амбиции.
Горбачёв приступил к реализации программы «реформированного коммунизма». Она опиралась на многочисленные источники вдохновения, включая «Программу действий» реформированной Чехословацкой коммунистической партии от апреля 1968 года. Смелая и вдохновляющая попытка создать «социализм с человеческим лицом» была тогда пресечена интервенцией Варшавского договора с более чем полумиллионной армией в августе 1968 года. Это стало величайшим «актом агрессии против самих себя в истории», заблокировавшим перспективы реформ в самом СССР на следующие два десятилетия. К моменту прихода к власти Горбачёва ситуация изменилась. Социал-демократия на Западе уже дискредитирована, а в Советском Союзе мало кто готов бороться за социализм любого типа, даже за «гуманный и демократический». Горбачёвской модели реформированного коммунизма не хватало интеллектуальной энергии и вовлечения общества. Вместо «социалистической законности» народ требовал просто правового государства, а на заводах и улицах не наблюдалось рабочего класса, готового идти на марш за социальную справедливость и реформированный социализм. К концу правления Горбачёва всё общество было охвачено экономическим кризисом, началась протестная мобилизация всей страны, что сделало обсуждение желаемой социально-политической модели в значительной степени неуместным. Горбачёв остался на «темнеющей равнине», «где всё смешалось: жертвы, палачи, где армии невежд гремят в ночи», по выражению Арнольда.
Горбачёв пал жертвой истории ещё и в другом фундаментальном значении. На протяжении десятилетий до его прихода к власти в Академии наук СССР разрабатывали идеи, которые впоследствии стали известны как «новое политическое мышление». Оно представляло собой радикальную критику марксистско-ленинского взгляда на мировую политику. Согласно этой концепции, капиталистические державы не являются милитаристскими по своей природе, империализм – во многом излишнее и анахроничное понятие, капиталистические и социалистические государства могут не просто мирно сосуществовать, но и обогащать друг друга через плодотворное сотрудничество. Горбачёв от всей души поддержал эти идеи – не просто чтобы повысить статус Советского Союза как новатора в области норм человеческого общежития. Он искренне верил в многостороннее взаимодействие, необходимость выйти за рамки контроля над вооружениями и перейти к созданию гораздо более надёжной архитектуры безопасности для обеспечения мира. В основе лежала апелляция к духу 1945 г., когда была создана Организация Объединённых Наций с её Уставом. Эта система сохранилась и действует по сей день. Горбачёв пришёл к власти в сороковую годовщину окончания Второй мировой войны, и из его личной биографии становится понятно, что он испытывал ужас перед войной.
Но и тут история сыграла с ним злую шутку. Политический Запад не был настроен на образцовое политическое поведение, как представляли себе идеологи нового политического мышления. Вместо этого он действовал в соответствии с безжалостной реалистской логикой, которую ему всегда приписывали более догматичные марксисты-ленинцы – красные до мозга костей. Завершая холодную войну, Горбачёв, конечно же, не капитулировал перед лицом военно-экономического превосходства Запада. Вместо этого он апеллировал к беспристрастности универсальных норм, отражённых в Уставе ООН. Сорок лет назад Запад остался глух к его призывам, и так была утрачена перспектива позитивного мироустройства после окончания холодной войны. Это не означает, что призыв Михаила Горбачёва не должен быть услышан. Он остаётся таким же актуальным, как и раньше.
Яхья Зубир, приглашённый старший научный сотрудник Ближневосточного совета по глобальным вопросам (Доха, Катар):
Распад Советского Союза в 1991 г. стал поворотным моментом в мировой геополитике, существенно изменив роль России в мире и её оценку международных событий. Со времён Михаила Горбачёва внешняя политика и мировоззрение России прошли через разные этапы, отражавшие и внутренние преобразования, и реакцию на динамику в мире.
На международном уровне Горбачёв стремился снизить напряжённость холодной войны, проводя политику разрядки и взаимодействия с Западом. Он заключил соглашения о контроле над вооружениями, такие как Договор о ядерных силах промежуточного радиуса действия (Договор о РСМД) в 1987 г., и вывел советские войска из Афганистана, что сигнализировало о переходе к более гибкой международной позиции. Горбачёв придерживался концепции интеграции в мировое сообщество, делая упор на многосторонность и сотрудничество. Однако быстрые политические изменения и экономические проблемы в Советском Союзе привели к окончательному распаду страны, России пришлось заново определять свою идентичность и роль в мире.
Со времён Горбачёва взгляды России на международные события определялись стремлением вернуть себе статус крупной мировой державы с учётом сложной и зачастую враждебной обстановки в мире. Внешняя политика России – от горбачёвского сотрудничества до путинской решительной Realpolitik – отражает сочетание исторического наследия, стратегических интересов и внутренних императивов. Россия продолжает сталкиваться с вызовами в связи с санкциями Запада, региональными конфликтами и глобальными экономическими сдвигами. И её позиция в мировой политике, вероятно, останется динамичной и многогранной. Понимание взглядов России требует осведомлённости о её историческом опыте, стратегических интересах и меняющемся глобальном ландшафте, в котором она действует.
Чжао Хуашэн, профессор Института международных исследований Фуданьского университета, член Пекинского клуба международного диалога:
С точки зрения международной политики мир, каким мы его знаем сегодня, сформировали реформы Михаила Горбачёва. Они привели к распаду Советского Союза, роспуску Организации Варшавского договора, краху социалистического лагеря, окончанию холодной войны и приходу новой эпохи. Одна эра закончилась, другая началась, мир изменил траекторию развития и вступил в новый цикл, продолжающийся до сих пор.
Перестройка не стала случайностью, её обусловил мощный внутренний запрос. Но это не означает, что реформы должны были принять форму горбачёвской перестройки. Ход истории нередко определяет случайность, так и Горбачёв был выбран случайно. До него КПСС выбирала Юрия Андропова и Константина Черненко, и, если бы они не умерли от болезней, судьба не улыбнулась бы ему. Значит, не было бы и перестройки в таком виде. В этом смысле она – стечение обстоятельств. Черненко и в большей степени Андропов могли бы провести некоторые преобразования, но кардинально отличающиеся от горбачёвских.
Строго говоря, то, что сделал Горбачёв, – не реформы, а революция. По его собственному выражению, «революция сверху». И это практически обрекло её на провал, потому что революция сверху должна иметь доминирующую силу, которая не позволит выпустить её из-под контроля. У Горбачёва не было ни неоспоримой имперской власти Петра I, ни поддержки единого центра. Реформы вызвали эффект бумеранга, быстро парализовав центральную власть. Они подорвали авторитет генсека, на левом и правом фланге начала формироваться оппозиция. Есть ещё более важный вопрос: могла ли социалистическая конструкция, такая как Советский Союз, с огромной и сложной этноадминистративной структурой осуществить, по сути, либеральную революцию, не разрушив политические основы, и сохранить политический каркас, а также достичь намеченных целей? Здесь остаётся поставить большой знак вопроса, потому что революционный характер реформ противоречит поставленным целям.
Провал «нового мышления» Горбачёва не был результатом теоретических ошибок. Многие из предложенных им концепций используются до сих пор, поднятые им проблемы по-прежнему актуальны, ряд инициатив всё ещё реализуется, а утверждение, что «в ядерной войне нельзя победить и её нельзя вести», остаётся общепринятым постулатом для ядерных держав. Кто-то может сказать, что идеальный мир «нового мышления» утопичен, но смысл утопии для человечества – не конкретная реальность, а положение вещей, к которому нужно стремиться. Возможно, оно никогда не будет полностью реализовано, но к нему всегда можно приближаться. «Новое мышление» воплощает идеализм, занимающий значительное место в его идеях и духе, но в реальном мире сталкивается с Соединёнными Штатами, которые ценят силу и практикуют реализм.
Идеализм «нового мышления» был обречён на поражение в противостоянии с американским реализмом.
В международной политике идеализм часто бессилен перед лицом реализма, примером можно считать и идеализм Вудро Вильсона после Первой мировой войны. Человечество не может обойтись без идеализма, но в мире, где доминирует реализм, достичь идеалистических целей, вероятно, можно только средствами, глубоко укоренёнными в реальности.
Роберт Легвольд, почётный профессор Колумбийского университета (США):
В марте 1986 г. мы с коллегой по Колумбийскому университету Северином Бялером организовали встречу ведущих советологов нашей страны, чтобы оценить произошедшее на XXVII съезде КПСС. По мнению большинства участников, Михаил Горбачёв осознавал растущее число неудач Советского Союза, включая кровоточащую рану Афганистана. Но они полагали, что его реакция будет ограничена сложившейся ситуацией. Самый смелый прогноз дал Джерри Хаф: по его мнению, Горбачёв мог стать новым Яношем Кадаром. Мы были не единственными, кто недооценивал Горбачёва и потенциал его исторических преобразований, – таких было немало и в СССР.
Но рассматривать эти исторические преобразования в перспективе сложно, потому что намеченные цели так и не были достигнуты, а постулаты, на которых они строились, оказались ошибочными. Возможно, именно поэтому оценки постфактум в основном сосредоточены на негативной стороне истории. Спустя сорок лет перемены, которые принесла эта историческая интерлюдия, практически исчезли, превратившись в подобие исторического же миража. Однако со временем историки, в том числе российские, начнут рассматривать семь лет пребывания Горбачёва у власти как один из самых ярких периодов в тысячелетней истории России, особенно если он окажется предвестником пути, на который страна когда-нибудь вернётся.
Если оценивать масштаб разрыва с тем, что существовало раньше, перемены, запущенные Горбачёвым, были экстраординарными. Он признавал, что с системой что-то в корне не так, ещё в 1983 г. в беседах с Александром Яковлевым в Канаде, где тот был послом СССР. Однако план преобразований формировался медленно. Кампания по ускорению 1986 г. ещё не стала перестройкой, это был первый шаг к освобождению экономики и общества от мёртвого груза закостенелой советской бюрократии. Импульс к полномасштабным реформам – перестройке – был более революционным. Горбачёв и его соратники-шестидесятники стремились вернуть советскую систему к тому, что считали ленинскими идеалами, к «социализму с человеческим лицом» – системе, открытой для демократии и уважения личности и базовых свобод.
Главная цель перестройки – восстановление жизнеспособности системы – оказалась её главной уязвимостью из-за неспособности увидеть, что система фатально порочна и её не спасти.
Однако это не умаляет значение трансформации политической жизни. Эйфория освобождения от застоя и удушающего существования при предшественниках Горбачёва ощущалась в каждом новом проявлении свободы. Реакции аудитории на фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» осенью 1986 г.; очередях в 5 утра по средам, чтобы успеть купить свежий номер «Московских новостей» и насладиться тем, что было похоже на свободу слова в уже неконтролируемой прессе; в том, что люди буквально прилипали к телеэкранам, чтобы следить за работой Съезда народных депутатов 1989 году. Но к 1990 г. эйфория стала проходить, потому что полки магазинов опустели, а готовность идти на следующие необходимые шаги экономической реформы иссякла. Тот факт, что стремление Горбачёва к экономическим преобразованиям (или способность их осуществлять) в конце концов натолкнулось на стену, не должен заслонять важнейшую перемену, которая произошла в те годы: у людей исчез страх. К 1987 г. и затем на протяжении пятнадцати лет после распада Советского Союза писатели, художники, журналисты, учёные, эксперты и даже политики высказывали своё мнение, действовали, исходя из своих убеждений, пытались организовать поддержку своих политических идей, не опасаясь последствий.
Разочаровывающая последняя глава этих семи лет также не должна умалять необычайный эффект от сочетания устремлений Горбачёва к переменам дома и его кардинально иного подхода к внешнему миру. Хотя в то время мало кто это признавал, решимость Горбачёва избавиться от оков закостенелой советской системы позволила ему терпимо относиться к свободе в других сферах – например, принять «свободу выбора», которую, как он заявил, должны иметь страны Восточной Европы. В одночасье он отбросил все оправдания советских вторжений 1956, 1968 гг. и менее решительного в 1979-м. Он сделал это, руководствуясь ошибочной параллелью, заложенной в основу перестройки, – открытие системы восстановит её легитимность. Тем не менее он это сделал.
Его идея «общеевропейского дома» тоже базировалась на заблуждении, что жизненно важные социалистические идеи могут соседствовать с капиталистическими. Но здесь были зачатки и более масштабной модели преобразований. Вероятно, его замысел в чём-то похож на неудачные попытки построить евроатлантическое сообщество безопасности, о котором лидеры США, Европы и России регулярно говорили на протяжении двадцати лет после окончания холодной войны.
Однако фундаментальный разрыв с прошлым заключался в отказе от базового принципа советской внешней политики – «классового подхода» к внешнему миру. Как я писал в то время, Горбачёв «отбросил в сторону самую священную из советских внешнеполитических концепций – представление, что элементарная динамика международной политики заключается в напряжённости между двумя историческими социальными порядками: социализмом и капитализмом». Взамен он предложил идею универсальных ценностей и взаимозависимости наций.
Последствия этого исторического поворота кардинально изменили направление советской внешней политики. Советские вторжения в целях поддержки «национальных освободительных движений» прекратились, обширные обязательства по ведению борьбы в отдалённых регионах мира тоже остались в прошлом. Теперь приоритет был отдан коллективному реагированию на глобальные проблемы, а не угрозам со стороны потенциальных противников. Насилие перестало использоваться как инструмент борьбы с недовольством внутри страны и метод сохранения контроля СССР над слабеющим Варшавским договором.
Самое главное, что высказанная Горбачёвым в конце 1985 г. идея, что национальная безопасность Советского Союза зависит от взаимной безопасности, задала принципиально иное направление развития советско-американских отношений.
В начале правления Горбачёва, предчувствуя, что новый советский лидер принесёт нечто новое, нью-йоркский фонд Корпорации Карнеги организовал конференции для американских сенаторов и членов палаты представителей (со временем они стали регулярными), чтобы обсудить перемены в СССР. Тогда многие парламентарии задавались вопросом: «В наших ли интересах, чтобы Горбачёв добился успеха?» Ведь тогда противник станет более мощным и опасным. Когда меня пригласили выступить, я подчеркнул, что всё зависит от того, как будет развиваться политика Советского Союза в отношении США в процессе преобразований.
Последовавшее «принципиально иное направление» изменило сценарий. Соединённые Штаты из врага превратились в желанного партнёра. Трудно представить, что Брежнев мог бы участвовать в саммите G7, а Горбачёв сделал это в июне 1991 г. и призвал оказать помощь, необходимую для создания рыночной экономики в Советском Союзе. Более того, Горбачёв, потрясённый чернобыльской катастрофой, присоединился к Рональду Рейгану в благородном, хотя и неправильно понятом стремлении снять вопрос ядерного оружия в двусторонних отношениях. Процесс контроля над ядерными вооружениями был запущен за шестнадцать лет до того, как Горбачёв пришёл к власти, но никогда раньше (и никогда больше) усилия не имели такого мощного импульса, который давала приверженность советского лидера своим идеям, пока все эти усилия не сошли на нет в наши дни.
В то время как Горбачёв вместе с Рейганом, а затем Джорджем Бушем-старшим постепенно растапливали лёд в некоторых сферах двусторонних отношений, сосредоточившись на расширении сотрудничества, возник новый и, к сожалению, недолговечный феномен. Они стали доверять друг другу. На конференции в Принстоне в 1996 г. Анатолий Черняев отмечал: «У меня есть записи, сделанные во время бесед Горбачёва с Бушем и Бейкером [на саммите на Мальте в 1989 г.], которые доказывают, что между ними действительно сложились хорошие личные отношения, что Горбачёв доверял этим людям. У меня складывалось впечатление, что это было взаимно». Спустя сорок лет доверие между лидерами России и США равно нулю.
Сейчас, сорок лет спустя, размышляя о наследии Горбачёва, многие согласятся с утверждением литературоведа Юрия Лотмана, что в России самые радикальные перемены, вопреки своим внешним проявлениям, на самом деле укрепляют традиции общества, которое они призваны изменить. Но может быть, ещё через сорок лет это наследие получит более глубокий резонанс, который перевесит сожаления?
|
|
XXI век станет либо веком тотального обострения смертоносного кризиса, либо же веком морального очищения и духовного выздоровления человечества. Его всестороннего возрождения. Убежден, все мы – все разумные политические силы, все духовные и идейные течения, все конфессии – призваны содействовать этому переходу, победе человечности и справедливости. Тому, чтобы XXI век стал веком возрождения, веком Человека.
|
English |
