30 мая 2023
Избранные речи и выступления М.С. ГорбачеваВыступление в Стэнфордском Университете 9 мая 1992 года.
Уважаемый господин председатель!
Господин Шульц!
Дамы и господа!
Друзья!
Я второй раз посещаю ваш знаменитый на весь мир университет, достижения и выпускники которого играют выдающуюся роль в технических и гуманитарных исследованиях. С радостью принял приглашение выступить перед вами.
Мой друг, господин Джордж Шульц посоветовал выбрать для выступления тему правового государства – в контексте тех политических изменений, которые происходят в мире, прежде всего в моей стране, после 1985 года.
Переломные периоды в истории не очень удобны для жизни людей, но, как правило, побуждают к углублению знаний, способствуют самопознанию. По замечанию русского философа Николая Бердяева, «нужно, чтобы произошло расщепление, раздвоение в исторической жизни и в человеческом сознании, для того чтобы явилась возможность противоположения исторического объекта и субъекта, нужно, чтобы наступила рефлексия, для того чтобы началось историческое познание».
Похоже, мы как раз переживаем такой период рефлексии – обостренного восприятия прав человека, личности, желания заново осмыслить основные ценности бытия. Одно из них – верховенство права в государственной системе. Оно – необходимая предпосылка нового мирового порядка, о котором много разных суждений, но идея которого стала, безусловно, актуальной.
Принципы правового государства были провозглашены более двухсот лет назад. Томас Джефферсон и другие «отцы-основатели» Соединенных Штатов были в числе первых, кто попытался воплотить их в жизнь. «Дух 1776 года» породил американскую демократию.
Декларация независимости, а затем французская Декларация прав человека и гражданина послужили тем первотолчком, который, несмотря на все отклонения и даже срывы, направил в конечном счете становление западных демократий к созданию правовых государств.
Иначе обстояло дело в России. В силу ряда исторических причин и несмотря на глубокие, оригинальные мысли, высказанные русскими философами, историками, правоведами в XIX веке, правовое государство у нас не сформировалось. Только в 1861 году была отменена крепостная зависимость крестьян. Самодержавие сохранялось до 1917 года. «Закон - мое желание! Кулак – моя полиция!» – так оценивался в критической русской литературе прошлого века правопорядок в нашей стране.
Поэтому едва ли следует удивляться, что в политической борьбе возобладали крайности. И в остром, иногда беспощадном их столкновении прогрессивные, демократические идеи оказались монополизированными самыми радикальными революционными течениями. Последовавший за свержением самодержавия бурный процесс демократизации весьма скоро привел к диктатуре Советов.
Произошло то, чего опасался Алексис де Токвиль, когда писал о демократии в Америке, – превращение демократии в «демократический деспотизм».
Право становилось декорацией, а часто и инструментом произвола властей. А фактическое беззаконие оправдывалось «революционным правосознанием масс» и классовой целесообразностью. Отсюда был всего шаг до появления партийно-полицейского государства, что и произошло при Сталине, который довел тоталитарный режим до своего рода «совершенства». Этот режим в основных своих чертах сохранялся до 1985 года.
Понимание того, что не все благополучно в системе, не раз проявлялось после смерти Сталина в высшем руководстве страны. Предпринимались попытки частичных реформ. Но они ничего не меняли в политической структуре общества, не затрагивали монополии Коммунистической партии на власть и поэтому были изначально обречены. Нужны были не отдельные, пусть даже и крупные меры, а принципиально иная политика, новый политический путь. Но для этого должны были созреть определенные предпосылки и в обществе, и в правящем эшелоне государства.
Не могу не упомянуть здесь о диссидентском движении, влияние которого распространялось среди значительной части нашего общества, прежде всего творческой интеллигенции, студенчества и в некоторых звеньях партийного и хозяйственного аппарата. Все большую роль играл внешний фактор – выдвижение прав человека, гуманитарного измерения как одного из главных компонентов международных отношений. Хотя это и делалось не без идеологических целей.
«Так дальше жить нельзя!» – эта фраза была произнесена в ночь перед мартовским Пленумом Центрального Комитета КПСС 1985 года, который должен был избрать нового Генерального секретаря – в наших условиях фактически главу государства. С этого, собственно, началась новая политика, которая потом стала известна во всем мире под названием «перестройка».
Замысел состоял в том, чтобы покончить с тоталитарной системой. Понимали ли те, кто решился на это, что их ждет? Представляли ли себе масштаб задачи и последствия? Поскольку это в первую очередь относится ко мне, скажу: да, мы знали эту систему, знали ее изнутри. Отдавали себе отчет в могуществе и монолитности этого монстра, в котором сплавились партийная машина и государственные структуры. И действовать в расчете на успех можно было только исходя из этого.
Мне задают много вопросов о мотивах моих действий, о подоплеке тех или иных позиций и решений. Как вы, очевидно, знаете из печати, я занят сейчас работой над книгой воспоминаний, где постараюсь ответить и на эти вопросы. Расскажу о том, как формировался мой выбор, что мне пришлось пережить и передумать, какую эволюцию претерпели мои взгляды уже в ходе самой перестройки.
Пока же ограничусь констатацией: становление философии перестройки, политики перестройки прошло ряд этапов. Это был сложный, даже мучительный процесс. Ведь те, кто оказался на вершине власти и взял на себя инициативу, сформировались в той же системе, которую предстояло изменить. Мы были за перемены, за радикальные перемены, но еще оставались частью этой системы. И поэтому на наших действиях, в самих методах решения проблем не могли не сказываться какое-то время привычки, выработанные прошлым опытом.
Не могли мы и не считаться с реальностями. Политика – это искусство возможного, выявление согласованных интересов в рамках выбора. Другой путь – это волюнтаризм, авантюра. Однако принципиальный выбор был сделан – это главное. Были неудачи, ошибки, были иллюзии, но импульс на преобразования «сработал», и движение началось. С самого начала я видел задачу в том, чтобы «развязать» демократический процесс. Отсюда – установка на уважение к правилам демократии, на включение людей в реальные политические дела, отсюда – провозглашение гласности и борьба за ее соблюдение.
Но в наших условиях это можно было делать только через партию и с помощью партии. В этом парадоксе, как оказалось, таилась и большая опасность для дела перестройки.
Начавшиеся экономические и демократические преобразования вскрыли такие пороки общества, что очень скоро разразился всеохватывающий, системный кризис общества. Началось сопротивление переменам, развернулась политическая борьба. Но одновременно жизнь потребовала от нас и более четкого определения наших целей: правовое государство, разделение властей, свобода слова и вероисповеданий, многопартийность, многообразие форм собственности, включая частную, рыночные отношения, реформирование многонационального государства.
Важной вехой был 1988 год. Именно тогда мы приступили к радикальной политической реформе. К тому времени стало ясно: частичное реформирование тех или иных управленческих структур ничего не дает. Все упиралось в политическую систему, в фактическое всевластие партийного аппарата.
Политическая реформа затронула интересы многих. В этой связи хочу подчеркнуть один принципиальный момент, который многое объясняет в последующем развитии событий. Речь идет о соотношении политики и нравственности. С самого начала кризисных процессов я стремился предотвратить взрывную, насильственную развязку противоречий. Я поклялся себе – и не раз заявлял об этом публично, - что сделаю все, чтобы – впервые в истории моей страны – кардинальные преобразования проходили в более или менее мирных формах, без крови, без фатального раскола, без гражданской войны. Поэтому я старался посредством тактических шагов выиграть время, чтобы дать демократическому процессу окрепнуть.
В качестве Президента страны я обладал большими полномочиями, включая и чрезвычайные. И меня не раз хотели подтолкнуть к тому, чтобы я прибегнул к ним, пошел на крайние меры. Этого, как известно, потребовал от меня и самозванный ГКЧП во время августовского путча. Но я не мог изменить самому себе.
Позволю себе сделать небольшой исторический экскурс. Политика Александра I в начале его правления считалась либеральной. Он привлек к себе просвещенного законоведа Сперанского, предложившего программу реформ. А кто оказался рядом с Александром I в конце его царствования? Солдафон Аракчеев! Аракчеевщина, аракчеевский режим стали синонимами грубого произвола, деспотизма.
В истории не раз происходила такая эволюция реформаторов. Наверное, самое трудное – удержать процесс реформ в намеченном русле. Но я твердо решил не отступать от своего политического и нравственного выбора.
Даже сейчас оппоненты, в том числе среди моих сторонников, нередко говорят о «нерешительности» Горбачева. Многим нравится быть, выглядеть, по крайней мере, выставить себя в качестве решительных политиков. Но на поверку эта решительность - не что иное, как попрание реальности, насилие над народом, а это уже не политика. Решительность для меня – сохранение, продолжение курса на глубокие преобразования, в центре которых права и свободы человека.
В конце концов мой подход позволил нам выиграть время – совсем немного времени по меркам истории, но все же достаточно, чтобы накопить в обществе такой демократический потенциал, который стал базой для продолжения преобразований. Без нравственного подхода нет и не может быть правового государства. Не случайно, и в русском, и в английском языке слова «право» и «справедливость» имеют общую корневую основу (right, righteousness).
Занимаясь в университете историей права, я натолкнулся на мысль русского религиозного философа Владимира Соловьева: право есть низший предел или определенный минимум нравственности и требование реализации этого минимума. Это действительно так.
Поддерживать обязательность правовых норм – функция государственной власти. В идее и в идеале развития государство должно действовать только по праву и по справедливости, и всякий акт власти должен иметь правооснование. Так я представляю сущность правового государства.
Идея правового государства находит опору в международном праве. Проблема здесь в том, что многие нормы международного права не дают точного руководства в отношении их применения в национальном плане. Поэтому стоит задача установления разумных практических взаимосвязей между этими двумя системами права, гармонизации внутригосударственного и международного права. Сейчас в условиях взаимозависимости, нарастающей целостности мира это просто жизненно необходимо.
Вторая опора – справедливость. Иногда справедливость рассматривают как эквивалент общих принципов международного права или употребляют этот термин в смысле беспристрастности и разумности, необходимых для здравого применения установившихся правовых норм. Я за то, чтобы в международных делах право и справедливость сливались, как это происходит в правовых государствах. Именно в этом смысле я понимаю новый мировой порядок.
Для утверждения правовых начал в международной жизни необходимы авторитетные механизмы международного права, решения которых были бы действенными. Я имею в виду прежде всего Международный Суд. В свое время я предложил договориться о признании государствами обязательной юрисдикции Международного Суда в вопросах, касающихся интерпретации международных договоров. Уважение международного права неотделимо от уважения его институтов. Оно должно перестать быть факультативным. Наука могла бы здесь сказать свое веское слово.
Продвижение нашей страны к правовому государству происходит трудно. Его тормозит тяжелое наследие: изуродованное общественное правосознание, слабость, а то и отсутствие политической культуры у большинства людей, исторически обусловленное пренебрежение к закону, неприязненное отношение к тем, кто по долгу службы охраняет порядок. Неуважение законности проявилось даже на уровне тех, кто в конце прошлого года решал судьбу Советского Союза как государства.
Я был инициатором новоогаревского процесса, в результате которого появился на свет согласованный проект нового Союзного договора. Августовский путч сорвал подписание. Ценой больших усилий удалось восстановить новоогаревский процесс, выйти на новый вариант Союзного договора, который, кажется, устраивал руководителей большинства республик. Перед всеми народами нашей страны открывалась перспектива развивать национальную государственность, сохраняя свою идентичность без нарушения исторической непрерывности.
Но случилось странное, неожиданное. За спиной Президента страны, глав других суверенных государств, за спиной собственных Верховных Советов три руководителя объявили, что союзное государство прекращает свое существование, а вместо него создается Содружество Независимых Государств. Страна была поставлена перед свершившимся фактом.
О событиях декабря 1991 года подробно рассказано в моей книге, которая в эти дни выходит в свет.
Меня заботила только судьба страны, государства. Я был убежден: начинать новую эпоху в истории страны надо с достоинством, с соблюдением норм легитимности. И в этой драматической для меня истории я стремился сделать максимум возможного, чтобы придать законный, правовой характер становлению СНГ.
После того, как образование Содружества было задним числом санкционировано парламентами примкнувших к нему государств, я принял это как реальность и заявил об уходе с поста президента.
Мое мнение о том, что произошло, не изменилось. К сожалению, распад Союза повлек за собой тяжелые последствия, подтвердив мои самые серьезные опасения и предостережения. Появились новые очаги межнациональных противоречий и конфликтов. Вспышки насилия, жестокости распространились на районы, которые до этого оставались спокойными. Мы переживаем серьезнейший кризис законности.
Но есть и обнадеживающие тенденции и признаки. Я приветствую подписанный в конце марта 1992 года Российский Федеративный договор. Надеюсь, что целостность многонациональной Российской Федерации будет сохранена, что будет принята в конце концов по-настоящему демократическая Конституция, в рамках которой легче будет решать огромные проблемы, стоящие ныне перед Россией, в том числе и как правопреемницы Советского Союза.
Принятие Конституции Российской Федерации может стать важным шагом на пути превращения России в современное правовое государство. Но не следует обольщаться – мы еще далеки от этой цели.
Надо также сказать, что традициям России больше соответствовала бы концепция социально-правового государства. Это предполагает такую трактовку конституционных прав человека, которые включали бы определенные социальные гарантии. Такой подход соответствовал бы ожиданиям большей части нашего общества, мировосприятию большинства наших граждан и, кроме того, психологически облегчил бы привыкание людей к жизни в правовом обществе.
Россия переживает трудные времена и поэтому особенно нуждается сейчас в понимании и поддержке. Я приветствую объявленную Президентом Бушем программу международной экономической и финансовой помощи России и другим странам СНГ. Думаю, все заинтересованы в успехе реформ, проводимых российским руководством.
Мне хочется закончить свое выступление выражением надежды и веры в то, что Россия, другие государства Содружества при поддержке мирового сообщества сохранят демократические завоевания, преодолеют трудности, сумеют развязать узлы конфликтов, наладят сотрудничество между собой, с другими странами, с крупнейшими партнерами, с которыми мы были вместе в эти годы, когда наметился перелом в мировом развитии. Я надеюсь, что это поможет им войти в XXI век как цивилизованным нациям, способным вносить достойный вклад в мир и процветание человечества.
|
|
XXI век станет либо веком тотального обострения смертоносного кризиса, либо же веком морального очищения и духовного выздоровления человечества. Его всестороннего возрождения. Убежден, все мы – все разумные политические силы, все духовные и идейные течения, все конфессии – призваны содействовать этому переходу, победе человечности и справедливости. Тому, чтобы XXI век стал веком возрождения, веком Человека.
|
English |
