23 марта 2023
Презентация книгСтенограмма презентации книги А. Пумпянского «Звездный мир Михаила Горбачева» и второго издания книги «Мы называли его графом». Памяти А.С. Черняева. 23 марта 2023 года
А.В. Рябов. Уважаемые коллеги, друзья, гости Фонда! Разрешите открыть наше сегодняшнее собрание, которое посвящено презентации двух только что вышедших книг. Это книга Александра Борисовича Пумпянского «Звездный мир Михаила Горбачева». О книге я рассказывать не буду. Мы ждем самого автора – он застрял в пробке, чем, собственно говоря, и объясняется некоторая задержка с началом нашего собрания, за которую я приношу извинение. И уже известная и пользующаяся большой популярностью у читателей книга, посвященная Анатолию Сергеевичу Черняева, «Мы называли его графом». Вышло второе издание, еще несколько сотен экземпляров книги, которые практически исчезли уже из книжной сети.
Эти обе книги напрямую связаны с деятельностью Михаила Сергеевича Горбачева. И, как мне кажется, это событие должно быть таким важным в деятельности Фонда. Буквально два месяца назад мы презентовали здесь последний, 30-й, том Собрания сочинений Михаила Сергеевича и книгу «Декабрь-91». А теперь сегодня презентуем книгу о Михаиле Сергеевиче. То есть идея такова, что книги, которые выходят в свет и посвящены Михаилу Сергеевичу Горбачеву, его деятельности, деятельности его ближайших соратников, одним из которых являлся Анатолий Сергеевич Черняев, конечно, хорошо бы представлять здесь, в Горбачев-Фонде, где находятся и документальное наследие Михаила Сергеевича, его библиотека, с которой он работал и которая таким образом будет пополняться и новыми изданиями.
Мне хотелось бы вначале первому передать слово Георгию Владимировичу Пряхину – издателю книги Пумпянского «Звездный мир Михаила Горбачева» - с рассказом о том, как возникла идея опубликовать эту книгу, какие цели при этом издатель ставил.
Г.В. Пряхин. Я, конечно, зачастил с выступлениями здесь, в Горбачев-Фонде, могу уже и надоесть. Но я благодарен руководству Горбачев-Фонда, что они меня не отстраняют от своей компании, считают меня человеком своим, человеком Горбачева, и я этим горжусь. По существу служба с Горбачевым, отношения с ним – это звездный час, судьба каждого из нас практически.
Что касается книги об Анатолии Сергеевиче Черняеве, я не ее издатель, но книга прекрасная. Я ее посмотрел, прочитал. Замечательная и по подбору авторов, и по откровенности рассказов об Анатолии Сергеевиче. Я могу сказать только одно. Мне посчастливилось знать этих ветеранов, этих «монстров» революционного движения, стариков, которые прошли войну. И то, что они воевали, видимо, наложило отпечаток на всю их жизнь. А еще все они воевали почему-то в артиллерии, поэтому все они были глухими. Самый глухой из них был Шахназаров Георгий Хосроевич. Я знал и Анатолия Сергеевича.
Я знал Лущикова Анатолия Павловича – помощника Михаила Сергеевича еще с тех пор, когда Горбачев был секретарем по сельскому хозяйству, по селу, как говорили в ЦК партии. Такой своеобразный старик. Но он тоже слышал только то, что ему хотелось, надо было услышать. Мы оказались (я где-то даже рассказывал об этом) в Чернобыле, на этом четвертом энергоблоке, и Раиса Максимовна, к сожалению, была, оберегались мы только белым халатом и колпаком, больше ничего там не было. Потом еще душ нам предлагали - когда вышли, прошли через душ. Мы вернулись оттуда, садимся в машину (машина была «Чайка»), и тогдашний Председатель правительства Украины Виталий Масол (очень выразительная фамилия). Садимся мы в эту машину. На раскладном столике стоит литровая бутылка водки «Древнекиевская» и какая-то закуска.
Я был самым молодым. Сидит Фролов Иван Тимофеевич – академик. Сидит Лущиков Анатолий Павлович. И тут я примостился. Масол оборачивается к нам с первого сидения и говорит: «Хлопцы, треба выпить!». Фролов сразу сказал: «Нет, я не буду». Мне говорить не по чину – я там по существу еще мальчишка. И вдруг Лущиков, который ничего не слышит, сидит, нахлобучив пальто, говорит сам в себя: «Ну, как же - быть в лесополосе да не выпить». Закончилось тем, что, конечно, мы выпили.
Они все умели выпить и при этом, как сказал Виталий Игнатенко, они были старейшины не по возрасту, старейшины по мысли, очень мыслящие люди, свободно мыслящие люди. Может быть, к этой свободе их приучила еще и война, и то, что они прошли эту войну.
Характерно, что тот же Шахназаров..., наверное, все здесь сидящие знают, как он умер – в Ясной Поляне, на пороге Дома Толстого, куда он поехал, предчувствуя, что наступают его последние годы или дни. С ним мне дольше всего пришлось общаться. От Анатолия Сергеевича у меня остались только часы. Он приезжал ко мне по какому-то случаю в издательство, подарил мне часы. Но сейчас часы остановились. Видимо, в этом тоже есть какой-то знак, что останавливаются часы того поколения и тех свободных людей, которых нам довелось знать.
У меня в связи с этим два предложения Горбачев-Фонду. Во-первых, неплохо было бы издать, пусть хотя бы коллективный, сборник об этих стариках. О том же Лущикове, о том же Шахназарове. Конечно, Анатолий Сергеевич был из них самым таким впередсмотрящим. Какую-то память оставить об этих людях, которые составили команду Горбачева и которые ушли, особо ничего не получив в этой жизни - никаких особых наград, тем более никаких материальных привилегий.
И еще одно предложение уже как у издателя. Если бы мы с вами где-то открыли какой-то совместный магазин и плюс Интернет, какую-то торговлю. Необязательно только книги, связанные с Михаилом Сергеевичем и Раисой Максимовной. Магазин свободной, интеллектуальной литературы.
Я сужу даже по тому, что уже и к нам пошли заказы, хотя и скромные, но пошли заказы и на книгу Пумпянского, в частности от ОЗОН. Но ОЗОН так поднимает цены - невероятные цены, что интеллигентному человеку с улицы невозможно приобрести книгу. Тем более что мы отдаем себе отчет, что наши читатели – это совсем не богатые, это люди, которые выбирают, можно сказать, между куском хлеба и книгой.
Это было бы очень хорошо.
Что касается книги Александра Пумпянского. Я не только издатель, но и редактор этой книги. Хотя надо сказать, что она вышла благодаря академику Урилову. Он даже нигде не значится. Но саму полиграфическую часть исполнила его команда, с его подачи. Он мне сегодня звонил, что он не сможет быть здесь, потому что заболел. Но я думаю, что первую рюмку на фуршете мы выпьем за его здоровье.
Я был редактором этой книги Александра. Я ее знаю от «а» до «я». Какие-то свои соображения по этому поводу я написал в Послесловии. Если кто-то заинтересуется, то мне будет это приятно.
Но устно вот что хочу сказать. Действительно, тот факт, что сейчас написать доброе слово о Горбачеве – это уже поступок. И поступок довольно смелый. Написать доброе слово, умное, мыслящее о его внешнеполитической деятельности, о его борьбе за тот мир, который нам обеспечил сегодня. Он уже истончается, истончается. Но это его, горбачевский мир. Как он однажды сказал: «У меня такое ощущение, что я уже живу за Раису». А мы сейчас живем благодаря Горбачеву еще в более-менее, хотя и относительно мирном мире.
И второе. То, что в нашем журналистском корпусе, из которого я уже, конечно, вышел по возрасту, но Пумпянский изначально (поскольку его нет, как и Урилова, меня не упрекнут в нарочитой комплиментарности), - это имя, это перо считается первоклассным. По существу это перо номер один в международной публицистике. И то, что поднял тему Горбачева изумительно, начиная с заголовка – «Звездный мир Горбачева», великолепно исполнил автор перворазрядный, не за грош, ни за какой-то гонорар, не за какие-то еще привилегии, коврижки, а чисто по велению души, - это дорогого стоит. Такие перья не продаются, и такие перья не покупаются. Для меня это особо дорого.
Он защищает не только Горбачева, делает более понятными его внешнеполитические шаги. Потому что вся книга – это цепочка репортажей, даже не переписанных, написанных по горячим следам и публиковавшихся в свое время в «Новом времени». Он защищает по существу каждого из нас, что наша жизнь не брошена под колеса, что она не впустую прошла. Это защита и тех идей, которым мы служили. Мы все тоже особых коврижек на этом деле не нажили. И защита, собственно, нашей судьбы, нашей значимости. Это защита целого поколения, не только тех сотрудников, которые работали с Горбачевым, знали его близко. Это защита самой идеи и людей, которых всколыхнул Горбачев и которые сейчас уходят из жизни один за одним.
Я думаю, что Александр в данном случае сделал очень серьезную работу. И ему можно быть за это благодарными. Я считаю (уже об этом говорил), что сотрудники, работающие в Горбачев-Фонде, сохранили верность Горбачеву как личности. И, наверное, еще в большей степени эта верность той идее, которая сейчас подвергается невероятным атакам. Почему-то если человек интеллигентный, если человек свободен в мышлении, если человек ратует за какую-то свободу личности, то это уже не патриот. Конечно, это глупость. Я думаю, что время расставит все на свои места.
Книга Александра Пумпянского в этом отношении, я думаю, мужественная, талантливая, заслуживающая всяческого уважения.
Я хотел еще поклониться труженикам Горбачев-Фонда, сказать им спасибо за то, что они продолжают идти своей дорогой, особо не оглядываясь по сторонам, а тем более назад. Спасибо Илье Ханукаевичу. Он помог нам полиграфически исполнить эту книгу. Настоящий академик не нуждается в том, чтобы его фамилия стояла на каждой странице, после каждой запятой.
Спасибо.
А.В. Рябов. Спасибо, Георгий Владимирович. Поскольку автор еще до нас не доехал, мы внесем некоторые коррективы в ход презентации. Я хотел бы предоставить следующее слово и для ведения, и для высказывания руководителю пресс-службы Фонда Павлу Руслановичу Палажченко, который был и свидетелем создания этой книги. Я имею в виду книгу, посвященную Анатолию Сергеевичу Черняеву.
П.Р. Палажченко. Спасибо. И спасибо Георгию Владимировичу за его очень интересное выступление. Я, к сожалению, не успел к самому началу. Мы начнем сейчас разговор с книги, которая называется «Мы называли его графом», с книги об Анатолии Сергеевиче Черняеве, книги, соавтором которой Черняев, безусловно, является, потому что огромная часть этой книги, может быть, большинство страниц этой книги – это статьи Черняева, его эссе, его отклики на текущие события, размышления о стране, об эпохе перестройки, о перспективах, которые он, к сожалению, и тогда уже не считал особенно радужными.
И это, - что тоже очень важно, - его записки Михаилу Сергеевичу Горбачеву, которые показывают нам Анатолия Сергеевича Черняева как человека, как политика, несмотря на то, что он чурался публичности, несмотря на то, что он редко выступал от своего имени в годы перестройки. Но именно как политика, как человека политического, стратегического мышления. Чтение этих записок (я еще раз их перечитал) – это очень интересный опыт.
Невольно становишься на его позиции, необязательно соглашаясь с ними сто процентов, но вживаешься в личность этого человека, вспоминая эту эпоху, вспоминая те баталии, идейные баталии, баталии вокруг конкретных политических вопросов, которые тогда шли и в которых Михаилу Сергеевичу надо было занимать позицию, конечно, с учетом разных мнений, прежде всего с учетом своей стратегии, прежде всего с учетом своей концепции, своих планов.
Но он должен был, конечно, принимать во внимание и мнение других. Мы знаем, каков был состав Политбюро. И очень важно, что мнения Черняева он воспринимал очень серьезно, опять-таки не всегда соглашаясь с ними. И чтение записок Черняева Михаилу Сергеевичу Горбачеву – это, в общем-то, бесценный опыт погружения в ту эпоху.
В книге содержатся также воспоминания об Анатолии Сергеевиче Черняеве, о его жизни на разных этапах. Пишут о нем люди, которые знали его едва ли не с детства, с юношеских лет. Пишут о нем люди, которые знали его в годы войны, в последующие тяжелейшие годы, когда многим фронтовикам, и солдатам и офицерам особенно, которые вернулись с войны, пришлось очень-очень нелегко в позднюю сталинскую эпоху, когда им очень трудно было найти свое место в жизни, найти свое место в происходящем в стране. И тем не менее они не отказывались от поиска, они не подчинялись тому репрессивному застою, который воцарился, к сожалению, в стране после победы в Великой Отечественной войне.
Все это очень рельефно можно проследить в книге. И, конечно, воспоминания друзей уже о тех годах, когда у Анатолия Сергеевича появилась, наконец, возможность реально повлиять на политику, реально повлиять на принимаемые решения.
Рекомендации, которые высказывал Черняев Горбачеву, мысли, которыми он делился с Горбачевым и с нами тоже – с его молодыми коллегами, если можно это слово здесь употребить, носили очень реалистичный, прагматический характер. Он всегда говорил: нам нужна реальная политика, реал-политик, как он говорил. Как известно, впервые этот термин употребили Вилли Брандт и его соратники.
Черняев был реалистом, он был прагматиком. Но, несмотря на это, он очень серьезно и живо воспринимал концептуальный, теоретический аспект того, что делалось. И прежде всего, конечно, идею нового мышления. Идея нового мышления в какой-то мере впитывала в себя и некоторые идеи, которые были до этого, которые были созвучны новому мышлению. Но в такой форме и на государственном уровне – я хочу это подчеркнуть – новое мышление было выдвинуто впервые. Да, был Улоф Пальме, были некоторые идеи Джона Кеннеди, которые были созвучны новому мышлению. Были идеи взаимосвязанности мира, которые высказывались даже на съездах КПСС. Но стройной концепции, которая бы все это объединила и выдвинула бы это как государственную политику, не было.
И огромная заслуга Анатолия Сергеевича Черняева в том, что он принял самое активное, если не первостепенное, то, во всяком случае, важнейшее участие в разработке этой концепции, в ее воплощении в виде выступлений Горбачева. Не секрет, что, безусловно, одну из главных ролей в подготовке выступления Горбачева в ООН в 1988 году, выступления, которое буквально перевернуло представление людей о политике Советского Союза, которое перевернуло и саму нашу внешнюю политику, решающую роль сыграл, конечно, Черняев. Здесь, конечно, надо упомянуть и других людей - и Александра Николаевича Яковлева, и Георгия Хосроевича Шахназарова.
Я до некоторой степени был свидетелем работы над этой речью, которая, кстати, продолжалась буквально до последних минут перед выступлением Михаила Сергеевича в ООН в Нью-Йорке на Генеральной Ассамблее. Я был свидетелем этого и могу сказать, что, конечно, это была историческая работа.
В этой связи возникает вопрос: как нам относиться ко всему этому сейчас, когда обрушиваются не только договоры и соглашения, которые были подписаны или инициированы в годы перестройки, но и обрушивается сам фундамент нового мышления. Вместо взаимозависимости и интеграции в мир – жесткая конфронтация, противопоставление себя значительной части мира. Вместо идей безъядерного мира – разговоры о том, что да, применение ядерного оружия вполне может оказаться необходимым, и кто знает, ко всему надо быть готовым и соответствующим образом строить вооруженные силы.
Сейчас эти разговоры широко распространены. И, казалось бы, это ставит вопрос о том, а не было ли новое мышление преждевременным. Это серьезный вопрос. Относиться надо к нему серьезно. Я думаю, что, если бы Анатолий Сергеевич был с нами, ему было бы что сказать на эту тему. Но поскольку Анатолия Сергеевича нет, я, не ставя себя, естественно, в один ряд с ним, хотел бы поделиться вот какой мыслью.
Да, это правда, что новое мышление во многом обогнало свое время. Да, это так. И ни в последующей политике России, ни в политике стран Запада и других стран полного отражения, полного воплощения новое мышление не нашло. Были шаги, были решения, были ошибки, которые подрывали основы этого мышления, которые еще раз как бы подчеркнули, что да, это была смелая, прорывная идея, которая во многом свое время обогнала. Но без нового мышления никогда не было бы ни Рейкьявика, ни первого Договора СНВ, ни избавления мира от 80 процентов ядерных арсеналов холодной войны – ничего этого не было бы. А это было, и это доказало, что даже в трудных обстоятельствах, когда переговоры шли далеко не всегда легко, можно достигать соглашений и можно реализовывать соглашения – это очень важно, - которые реально меняют мир к лучшему.
Как мне кажется, так же, как перестройка является и будет оставаться примером того, что можно повернуть ход событий, что можно, казалось бы, зацементированный застой если не взорвать, то, во всяком случае, начать преодоление этого застоя и развернуть движение страны в лучшем направлении, так же и новое мышление будет примером того, что в самых трудных обстоятельствах, при огромном накопленном грузе недоверия возможно развернуть ход событий. Возможно. И я думаю, что этот опыт обязательно со временем пригодится, будет востребован, наверное, уже другим поколением политиков. И это очень, на мой взгляд, важно.
Пожалуй, это все, что я хотел бы сказать сейчас. И попросить соединить нас с составителем этой замечательной книги Дмитрием Белановским, который, к сожалению, заболел. Мы хотели бы его видеть здесь, потому что действительно он провел огромную работу. Буквально все, что в этой книге есть, надо было добыть, надо было скоординировать, надо было говорить с людьми, надо было готовить это все к печати. И этим занимался наш сотрудник Фонда в то время Дмитрий Белановский, который, я надеюсь, нам сейчас расскажет об этой работе, о том, как формировалась эта книга, и поделится своими мыслями.
Д.А. Белановский. Спасибо, Павел Русланович, за Ваши слова, Я с большим интересом прослушал Ваше выступление.
Я хочу поприветствовать всех участников презентации второго издания этой книги, которая вышла четыре года назад – в марте 19-го года. Видите, сколько уже времени прошло. К сожалению, состояние здоровья не позволило мне приехать. Но есть возможность выступить дистанционно.
Прежде всего я хочу поблагодарю Илью Ханукаевича Урилова и Олега Александровича Зимарина за возможность выпустить второе издание этой книги и сделать ее доступной для широкого читателя. Первое издание было выпущено в подарочном, дорогом формате, в количестве 500 экземпляров и очень быстро разошлось.
Разговор об этой книге и вообще обстоятельствах ее выхода я хочу предварить рассказом о моем знакомстве с Анатолием Сергеевичем. Вполне возможно, что, если бы я с ним не был знаком, я бы и не взялся за эту работу.
Я начал работать в Горбачев-Фонде в 2008 году и проработал там одиннадцать лет. Вообще впервые фотографию Анатолия Сергеевича я увидел (ничего раньше о нем не знал) в газете «Известия» в 91-м году, когда публиковались свидетельства о путче, а точнее, о Форосе. Я как-то запомнил это лицо. Потом я видел в продаже книгу «Совместный исход». Его образ как-то запечатлелся в моей памяти. Когда устроился на работу, я его мгновенно узнал. Вообще он меня потряс своей необыкновенной красотой. Поразительный был человек не только внутренне, но и внешне.
Но как-то у нас никаких поводов для общения с ним не было до начала 2009 года, когда Павел Русланович попросил меня взять у него интервью, посвященное 20-летию окончания войны в Афганистане. Я составил вопросы, мы их обсудили, согласовали. Я к нему пришел с диктофоном, фотоаппаратом. В этой книге есть и моя фотография. Беседа очень здорово получилась с первого раза. Поскольку Анатолий Сергеевич меня не знал, ко мне отнесся несколько настороженно. Мы стали беседовать. И лед растаял где-то примерно посередине интервью. Мы беседовали абсолютно свободно, непринужденно.
И что меня поразило в беседе с Анатолием Сергеевичем – это его абсолютно откровенные оценки этой войны, решения о вводе войск в Афганистан. Он называл это авантюрой, он называл это преступлением. Я был совершенно поражен. Такие оценки было бы естественно слышать от диссидентов, но уж никак от бывшего сотрудника ЦК КПСС. Я вышел из его кабинета несколько ошарашенный.
Потом дальше у нас общение прекратилось. То есть оно, может быть, было по каким-то мелочам. Настоящее общение с Анатолием Сергеевичем началось уже после его ухода из Фонда. Это уже было после 11-го года. Он стал звонить нам в отдел и просить привезти ему книги из библиотеки Горбачев-Фонда, причем не какие-нибудь, а на французском языке. Он великолепно знал французский язык. И вот мы с моей женой Еленой, которая тогда работала в Горбачев-Фонде, стали ездить к нему домой. По-моему, мы выгребли все, что можно, из библиотеки. Когда эти книги закончились, я что-то ему «подтаскивал» из своей домашней библиотеки.
Такой повод способствовал нашему очень тесному общению. На моих глазах Анатолий Сергеевич просто раскрылся. Принял нас к себе в дом. И, кстати сказать, его дочь мне говорила, что он далеко не всем людям открывался. В каком-то смысле это было для меня большой наградой.
Наше общение продолжалось почти до самой его смерти. Я говорю «почти», потому что он уже под конец жизни ничего не слышал, общение с ним было затруднено. 12 марта 17-го года он ушел из жизни, прожив очень большую и богатую жизнь, очень интересную.
И буквально в день похорон, на поминках, которые были устроены в Горбачев-Фонде, ко мне подошли Павел Русланович и Илья Ханукаевич. Зная о таких наших близких отношениях, они предложили мне заняться составлением этой книги. Для меня это предложение было несколько неожиданным, и мне немножко даже стало страшно, потому что это очень большая ответственность. Но я как-то быстро взял себя в руки. Павел Русланович попросил меня составить концепцию этой книги. И так началась работа над этой книгой.
Если кто-то уже видел эту книгу, она состоит из нескольких блоков. Первый блок – это воспоминания людей, в той или иной степени знавших его. Это, как уже говорил Павел Русланович, его докладные записки Горбачеву, его литературное наследие, публицистическое наследие. В книгу еще вошла статья петербургского историка Александра Пученкова. Я попросил его написать биографию Анатолия Сергеевича. Он выполнил эту работу. Можно сказать, это первая научная биография Черняева.
Я остановлюсь вкратце на этих блоках. Людей, которые оставили воспоминания о Черняеве, в общей сложности (я сегодня посчитал) их 23 человека. И это очень много. Причем это совершенно разные люди, с разными политическими убеждениями. От марксистов-ленинцев до людей такого диссидентского склада. Есть люди, которые где-то посередине находятся. Каждый из этих людей постарался написать все, что он думал об Анатолии Сергеевиче. Практически все эти люди выражали свое восхищение прежде всего человеком, интеллектуалом, мыслителем. Собранные под одной обложкой эти воспоминания по-своему все уникальны. Они позволяют составить образ этого человека.
В процессе работы над этой книгой я никак не мог сформулировать заголовок. «Воспоминание современников» - но это достаточно банально. Решение пришло само собой. Одна из мемуаристок Ирина Николаевна Зорина-Карякина - вдова Юрия Карякина, близкого друга Черняева – прислала воспоминание, озаглавленное «Мы называли его графом». Когда это увидел, я понял, что это то, что надо. Этот заголовок пошел на всю книгу.
Я забыл сказать, что титул «граф» шутливо присвоил Черняеву Александр Бовин. Действительно все подчеркивали его необыкновенный аристократизм. И я готов подписаться под каждым словом этих воспоминаний, поскольку лично общался с ним. Это действительно был уникальнейший человек во всех отношениях.
Если говорить о документальном разделе этой книги, Павел Русланович говорил о докладных записках. Кстати сказать, у меня вертелся этот термин – реал-политик. Просто Павел Русланович снял его с языка. Действительно Анатолий Сергеевич мыслил очень реалистично. Что касается его докладных записок, я ничего подобного в своей жизни не читал. Они настолько откровенны, настолько четки, они отображают стиль его мышления, образ мышления.
Я вообще считаю, что эти записки должны быть изданы с комментариями профессиональных историков. Может быть, стоит подумать над этой идеей. Помимо этих материалов в книгу включено и его литературное наследие, его публицистика, чрезвычайно интересная. Эти материалы характеризуют Анатолия Сергеевича как социального мыслителя, глубоко переживавшего за судьбу своей страны. Вообще это переживание за судьбу своей страны проходит красной нитью по всем его публикациям, но главным образом я имею в виду его дневник, где он с горечью рассуждает о каких-то событиях в жизни страны.
Лично для меня особого внимания заслуживают две его поздние публицистические работы. Они называются «Погубленная духовность» и фрагменты книги «Был ли у России шанс? Он последний». Хочу сказать, что Черняев в последние годы жизни с очень большим пессимизмом и тревогой оценивал происходившие на его глазах политические события, считая, что горбачевская Перестройка была единственным шансом для страны выбраться из этого тоталитарного болотного тупика, а с уходом Горбачева с политической сцены Россия упустила шанс называться цивилизованной европейской страной.
Последнее, о чем я хотел бы сказать. Такой «вишенкой на торте», завершающей эту книгу, является мое небольшое архивное открытие. Как многим известно, всем, кто читал воспоминания Анатолия Сергеевича о военном времени, он оставил очень интересные воспоминания о своем участии в Великой Отечественной войне, очень честные, очень правдивые и вообще великолепно написанные чисто литературно.
В своих воспоминаниях он немного пишет о своем отце. Он просто пишет, что да, его отец участвовал в Первой мировой войне, даже сохранились несколько фотографий его отца на Румынском фронте. Это 1916-1917 годы. На одной из фотографий была подпись «Прапорщик 117 пехотного полка Черняев». К сожалению, никаких документов в семье не сохранилось. И сам Анатолий Сергеевич толком ничего не писал о своем отце.
Я как-то решил восполнить этот пробел и поехал в Военно-исторический архив. Я считаю, что мне очень крупно повезло. В архиве сохранились не только послужной список и наградной лист подпоручика С.И. Черняева, но и его полевые книжки с описанием боевых действий на Румынском фронте, из которых я сделал выписки.
И уже при подготовке этой книги я совместил эти материалы с фрагментами фронтовых воспоминаний Анатолия Сергеевича. Меня совершенно поразила идентичность описания ими того, с чем они столкнулись на фронте. Это прежде всего грязь, кровь, гибель людей, человеческие трагедии.
Сергей Иванович и Анатолий Сергеевич Черняевы прошли все ужасы и тяготы войны, сражались на передовой, получали боевые ордена, но не стали профессиональными военными, посвятив свои жизни мирным профессиям. Фронтовой опыт Анатолия Сергеевича Черняева сформировал в нем стойкое отвращение к войне и убеждение в недопустимости ее использования для решения политических проблем. И в этом они были единомышленниками с Михаилом Сергеевичем Горбачевым.
Позвольте мне закончить свое выступление выдержками из Предисловия М.С. Горбачева к этой книге. Вот что писал Михаил Сергеевич: «Перемены должны быть мирными, без войны, без крови – эту позицию Черняев полностью разделял и всегда действовал в соответствии со своим убеждением. Он прожил жизнь не зря. Он сделал все, что мог, чтобы у нашей Родины была перспектива мирного, свободного, демократического будущего».
На этом все. Спасибо за внимание.
П.Р. Палажченко. Спасибо большое, Дмитрий Александрович. Очень интересное выступление. Я думаю, что сейчас можно предоставить слово Алексею Алексеевичу Литвину, который в те же годы, что и Дмитрий Белановский, работал в Фонде. Насколько я знаю, и у Алексея тоже сложились, в том числе личные, человеческие, отношения с Анатолием Сергеевичем Черняевым.
А.А. Литвин. Я очень благодарен за возможность так неожиданно сказать несколько слов. И на презентации в 19-м году, и сейчас основные моменты были сказаны. Но я хотел бы добавить с точки зрения историка, занимающегося источниками, правда, чуть более раннего периода.
Дмитрий Александрович и Павел Русланович обратили внимание на записки, которые сохранились в архиве Горбачев-Фонда и которые частично вошли в это издание. Памятуя о военном прошлом Анатолия Сергеевича, я бы сказал, что эти записки показывают высокий уровень штабной культуры. Поскольку Анатолий Сергеевич заканчивал войну в должности начальника штаба стрелкового полка, и, как известно из военной истории, на плечи начальника штаба обычно падает наиболее сложный труд по организации любых действий, которые завершаются успешно или не завершаются успешно.
Способность буквально на двух-трех листах изложить суть проблемы, вероятные последствия и предложить тот или иной вариант решения показывает, насколько Анатолий Сергеевич был подготовлен для участия в большой реал-политик конца 80-х годов.
Обсуждая со своими сверстниками-историками и книгу Черняева, и его замечательные дневники, кто-то из друзей сказал: что можно добавить к дневникам человека, который так подробно и с точностью аналитика рассказывает сам о себе. Данная книга показывает, что к образу человека, пишущего дневники и оценивающего свое участие в творящейся при его участии истории, можно добавить то, как он непосредственно сквозь призму этих записок участвует в истории, и то, какое представление он оставил о себе в текстах современников, которые, будучи с ним знакомы на разных этапах, практически едины в том, что Анатолий Сергеевич был в высшей степени не только профессиональным историком, советником, но и в высшей степени порядочным человеком, что, как показывает история Российского государства за последние сто лет, одно из наиболее редких качеств людей, занимающихся политикой в нашей стране.
Мне кажется, что такой формат, где под одной обложкой объединены и публицистика, и докладные записки, и материалы из семейного архива, является, в общем, такой, я бы сказал, хорошей находкой, когда нужно писать не биографию человека, стоящего на переднем плане, а биографию человека, который принимает участие в формировании этой политики, но знаком только узкому кругу специалистов.
Вкратце то, что я хотел бы сказать, и еще раз поблагодарить за возможность немного поучаствовать в подготовке этого издания.
П.Р. Палажченко. Спасибо большое.
А.В. Рябов. Мне кажется, сейчас Алексеем Алексеевичем была произнесена очень хорошая фраза о том, что благодаря таким книгам личность, может быть, не очень известная широким слоям населения, становится как раз известной и более понятной с точки зрения вклада в историю. То есть, если для профессиональных историков роль Анатолия Сергеевича никогда не была секретом, они всегда оценивали очень высоко его деятельность, то благодаря этой книге гораздо бòлее широкие слои населения получат возможность ознакомиться с реальной политической ролью, исторической ролью этого человека, который был одним из ближайших соратников Михаила Сергеевича Горбачева.
Я хотел бы предоставить слово Александру Борисовичу Пумпянскому и прежде всего, наверное, задать вопросы, которые возникают при знакомстве с книгой. Что, собственно говоря, подвинуло Вас столько лет спустя вернуться к своим собственным репортажам, которые были написаны в другую эпоху, может быть, с другим эмоциональным накалом, и написать столь интересное послесловие, которое также ставит очень много вопросов и вызывает очень большие размышления. Это было бы очень интересно от Вас услышать.
А.Б. Пумпянский. Это на самом деле коды этой книги. Эта книга на 90 процентов не написана, она собрана. Тридцать лет назад или сколько это было – уже целую вечность, в другую эпоху, точно, это было. Я ездил с Михаилом Сергеевичем как корреспондент. Тогда слово саммит вошло в наш обиход – встреча в верхах. Я был на всех встречах в верхах, кроме Женевской, кроме самой первой. Может быть, тогда мы просто не понимали, что это такое начинается, естественно, не понимали.
Собрать то, что писалось тогда, - я собрал и посмотрел. И мне показалось, что это-то и интересно. Если бы я сегодня описывал, размышлял, анализировал, то, может быть, это было бы гораздо менее интересно, чем те репортажи, откровения. А это все было откровением для нас. Это было откровением для участников, естественно, для самого Михаила Сергеевича, я думаю. Все это состояло из сплошных откровений. Никто не знал, куда это приведет, во что это выльется и т.д.
Так мы с Георгием Владимировичем - издателем и редактором, очень благосклонным и великодушным – собрали эту книгу. Это тот самый случай – я прошу прощения за красивость или банальность – приникнуть к первоистокам. Вот так это было, вот так виделось это глазами, условно, человека, который хочет быть объективным, человека, который хочет писать правду и пишет то, что видит и понимает.
Это про эту книгу.
Про Михаила Сергеевича теперь уже можно рассуждать с высоты времени. На самом деле после какого-то перерыва я перелистал эту книгу, и вдруг у меня появилась мысль: это действительно было, и это действительно было с нами, это настолько фантастично, настолько это далеко опрокинуто, опровергнуто, отброшено, охаяно и т.д., что просто поражаешься. И задумываешься, конечно, о величии и человека, и его окружения, о коллективном Горбачеве, об их интеллектуальном, политическом, человеческом и каком угодно подвиге, которые прорывались в другую жизнь. Этот прорыв был абсолютно экзистенциальный, абсолютно необходимый, выстраданный.
Услышали название статьи или какую-то главную мысль Анатолия Сергеевича, что был ли у России шанс, и он единственный. На самом деле шанса не было, уже никто никогда не думал о том, что есть какой-то шанс выйти из той жизни, из той реальности, которая сложилась к 80-м годам ХХ века. Это казалось уже вечностью. Это уже гранит, и будет только так. При этом это был абсолютный тупик на всех направлениях. Если уже страна не могла прокормить себя, то другие параметры можно не называть.
И Михаил Сергеевич вывел (для себя я пытался сформулировать в какой-то момент, в каких-то, может быть, даже романтических терминах) ее из этого состояния. Принято считать, что государь дарует что-то своему народу, своей стране и т.д. Если так представить, то что он подарил, какие дары предоставил Михаил Сергеевич нам?
Первый для меня, в моем профессиональном восприятии, конечно, цеховом – это гласность. Гласность – это дар слова, всего-навсего. Точнее, ни много ни мало, дар слова. Советский человек был немым. Это реальность. Он, мы, я получили слово. Естественно, я как журналист, мы как цех это ценили в первую очередь и уже за одно это готовы были в огонь и в воду идти за тем, кто этот дар слова нам подарил.
Дар мира. Действительно, еще и в 80-е годы был этот рефрен, вздох – лишь бы не было войны. Чем жил советский человек – вздохом - лишь бы не было войны. Предел мечтаний, естественно. Горбачев именно это и сделал – подарил мир. И подарил мир в другом смысле. Он открыл мир, «железный занавес» рухнул при нем. Он отбросил его. Мир открылся в самых разных аспектах. Люди могли ездить и т.д. Мир открылся.
Это два абсолютно бесценных, экзистенциальных, каких угодно, дара.
Я размышлял, естественно, как и все мы размышляли: а в чем феномен Горбачева, в чем его главная суть какая-то. Великий человек - говорят в таких случаях. Это довольно широко и легко, пользуясь этим словом. Горбачев был великий человек с акцентом (я сейчас делаю этот акцент) на слово человек.
Только что прозвучала маленькая мысль о том, что человечность трудно было увидеть на нашем политическом Олимпе. Там, где начинается власть, человечность отсутствует. Советский строй или в целом тоталитарная система и наша вариация этого – там нет места для человека. Место человека только в толпе, строю, где-то еще в колонне и т.д. У человека нет личного пространства, никакого пространства нет. Человек – единица, ноль.
Если говорить о наших вождях, то это была абсолютная бесчеловечность, это было условие. Причем даже это слово можно безэмоционально употреблять. Просто отсутствие человечности. Это было условием нахождения во власти. И это было чудо, что появился наверху, на самом верху, на самом главном месте человек. И все его открытия (я говорю о своем восприятии, естественно), все его дары, все его политические решения и т.д. - в конечном счете или, наоборот, в изначальном смысле источником их была человечность. Он находил человеческие решения, для человека решения. Отсюда и гласность. Перестройка – это на самом деле торжество, возвращение, реставрация, привнесение человечности в общество, которое не только не знало, а в котором была вытравлена она, в том числе физически.
Позвольте мне на этом поставить точку.
(Аплодисменты.)
А.В. Рябов. Спасибо, Александр Борисович. Есть ли желающие что-то дополнить, сказать, прокомментировать, задать вопрос? Мне кажется, сегодня так уж получилось, наверное, в результате естественного хода событий, что наша презентация была бы очень полезной для историков. Поскольку прозвучали рассказы о том, как формировались источники, по которым, надеюсь, будущие поколения историков будут изучать период Перестройки, разные ее аспекты, включая завершение холодной войны, внутриполитические реформы через деятельность людей, через деятельность Анатолия Сергеевича Черняева, через работу тех журналистов, которые сопровождали Михаила Сергеевича, видели, как все происходило на самом деле, были свидетелями исторических событий, и как они воспринимали это. Это чрезвычайно важно для понимания развития общества.
Поэтому я думаю, что, наверное, в будущем, когда мы продолжим эту практику презентаций книг, посвященных деятельности Михаила Сергеевича, то, скорее всего, имеет смысл приглашать на них студентов исторических вузов и молодых историков. Для них это будет чрезвычайно интересно и полезно. И плюс возможность получить этот источник себе в руки.
Есть ли какие-то вопросы, комментарии?
П.Р. Палажченко. Я хотел бы добавить. Мы обсуждаем сейчас довольно активно план, который назрел и который надо начать осуществлять как можно скорее. Многие из людей, которые были свидетелями Перестройки и во многом участниками тех событий, еще с нами. И мы хотели бы, чтобы они стали участниками проекта Устной истории, рассказали о том, что они видели своими глазами. Рассказали, наверное, и о том, как они переживали эпоху Перестройки, о тех своих мыслях, сомнениях, которые были у них тогда, о друзьях, с которыми, наверное, обсуждали то, что происходило. Мы хотели бы, чтобы это были самые разные люди. И журналисты, и дипломаты, и люди, которые работали в руководящих органах страны и партии. Наверное, хотелось бы иметь записи и просто рядовых людей. Безусловно, людей, относящихся к сфере культуры, искусства, литературы.
Мы очень хотели бы, чтобы присутствующие здесь высказывали на этот счет свои соображения, предлагали кандидатов, если среди ваших друзей есть те, кто мог бы поучаствовать в этом проекте. Это важное, на мой взгляд, очень интересное дело. И дело, которое по естественным причинам надо делать, не откладывая.
Недавно мне написал письмо человек, которого Александр Борисович, наверное, знает. Это Вадим Перфильев, который работал в Отделе печати, затем в Управлении информации советского МИДа. Он активно участвовал в событиях, процессах, которые происходили тогда в сфере внешней политики. В конце концов он, что называется, приземлился в финале своей карьеры в Организации Объединенных Наций. Очень много там работал. Сейчас, естественно, по возрасту в отставке. Он был очень рад, когда узнал, что вышла книга Александра Борисовича Пумпянского, что вышла книга еще раз о Черняеве.
Таких людей ведь немало. Давайте попробуем их как-то собрать, объединить. Присутствующий здесь Виктор Мироненко – один из первых кандидатов на участие в этой Устной истории. Люди, когда они говорят, вспоминают, отвечают на вопросы - может быть, это даже лучше, чем когда они что-то пишут. Хотя, конечно, письменные свидетельства тоже бесценные.
С этим призывом я хотел бы со своей стороны закончить. Пожалуйста, если кто-то хотел бы задать вопросы Александру Борисовичу и другим, задавайте.
Г.В. Пряхин. В своем хвалебном спиче, который я произнес, слава Богу, в отсутствии автора Александра Пумпянского, я говорил о его даре слова. Я думаю, вы сейчас убедились в этом, выслушав его эмоциональное выступление. Я вспоминаю сейчас. Он на моих глазах - я даже, по-моему, участвовал в его проводах - уезжал из «Комсомольской правды» (по-моему, это был конец 70-х годов) собкором в Соединенные Штаты Америки. Я был свидетелем его драматического возвращения оттуда. Меня, тогдашнего ответственного секретаря (я не помню, на чьи места я приходил), потрясли его первые публикации оттуда. Они были вовсе не о политике.
Самые первые интересные публикации были не о политике. Замечательные вещи были о писателях. Он этих писателей нам открыл, обозначил. Не нашими хрестоматийными критиками они были открыты. Они были открыты Пумпянским. Я думаю, этот запал писательского слова и в этой книге чувствуется. И по большому счету я его назвал публицистом. Но это писатель в публицистике, несомненно.
И второе замечание. Я вспомнил фамилию еще одного фронтовика в ЦК партии. Это Брутенц. Он работал одно время в Горбачев-Фонде. Я предлагаю сделать какой-то коллективный сборник об этих стариках, об этих «старцах монастырских» ЦК КПСС, дать им в этом современном воздухе еще чуть-чуть пожить.
Спасибо.
П.Р. Палажченко. Мы называем этих людей, и в частности, конечно, Черняева, Шахназарова, Загладина отцами – основателями Фонда. Так же, тем же термином обозначаем Александра Абрамовича Галкина – человека, чуть-чуть не дожившего до своего 100-летия, человека, чей прекрасный очерк о Черняеве опубликован в этой книге. Конечно, эти люди заслуживают книги. И, наверное, можно было бы сделать эту книгу примерно по модели книги о Черняеве, чтобы там были их слова, статьи, эссе и т.д. Но и то, что мы уже напишем о них, потому что воспоминания о них остались, конечно, самые теплые и содержательные.
Карен Карович Карагезьян сейчас хочет сказать несколько слов.
К.К. Карагезьян. Я очень коротко скажу. Я с Александром Борисовичем знаком (пытался подсчитать, точно не знаю) примерно чуть меньше, чем 60 лет, по-моему, так. Дело в том, что я работал в редакции «За рубежом». Она была в здании «Правды», на улице Правды, 24, на седьмом и восьмом этажах. На четвертом была «Правда», ну и на всех остальных. А на шестом (самый веселый этаж) была «Комсомольская правда». И там было много чего. И они нас приглашали на свои интереснейшие мероприятия. Кстати, в «Комсомолке» было мало хороших международников. Но были отличные журналисты внутренние.
Вот появился Александр Пумпянский. Потом прошло какое-то время, и он уехал в Соединенные Штаты. Об этом Георгий Владимирович, даже два раза, напомнил. Но он почему-то упустил одну деталь, которая мне кажется важной и интересной. Александр Борисович писал материалы, которыми народ зачитывался. Это редко бывало с международными рубриками. В какой-то момент он дал чуть ли не полосу или две трети полосы просто о жизни в Америке, о бизнесе в Америке, об экономике в Америке. Но не словами из «Капитала» Маркса, а так, как он это видел, плюс раскапывал, знал, и все это нам подал.
И мы читали – это было открытие. То есть это был опыт объективного описания того, что на Западе. Там была критика, в том числе западной экономики, и прочего, и прочего. Но критика дельная, деловая. Там не было этой дозы ненависти, которая с тех времен шла, а сейчас она развернулась в полную силу по отношению ко всему, что западнее Львова.
И вдруг, я боюсь соврать – через какое время, но неожиданно, через короткое время, Пумпянский оказался снова в Москве, вернулся. Не по своей воле, его отозвали. Почему отозвали? Шушукались. В то время не принято было говорить, почему человека из-за границы отзывают. Шушукались-шушукались. Я его встретил первый раз после возвращения, говорю: «Саша, что случилось? Ты скажи толком». Во-первых, у него не были опущены плечи, у него не повис нос, он не был убитым и расстроенным. Он хитро глазом мне мигнул и сказал: «Ты знаешь, меня переехал ЗИЛ-114». Что это означало в то время? На ЗИЛе-114 ездили секретари ЦК и члены Политбюро. Суть была в том (может быть, я привру, Александр, ты поправишь), что кто-то в Политбюро, скорее всего Суслов, прочитал, ему страшно не понравилось: а где тут классовый подход? И его отозвали.
Но самое интересное, что он не потерялся и не растерялся. А он совершенно с юмором к этому отнесся. «Комсомолка» его ценила, сохранила, и он продолжал жить и развиваться. Уже тогда он был классным журналистом. А судя по этой книге, он действительно стал одним из лучших международников в России. И как написал Георгий в своем послесловии, кстати, отличном, ему, Пумпянскому, вручили премию «Легенда советской журналистики». И поделом. Где-то рядом я мог бы назвать лучших международников. Они тогда в «Известиях» скапливались. Это Станислав Кондрашов, Владимир Осипов, еще несколько человек. Овчинников в «Правде» и т.д. Но в принципе их можно было по пальцам одной руки еще немножко добавить.
Александр – один из первых. То есть он был смелым человеком, и он остался смелым человеком. И искренним, и честным. Я думаю, что книга будет иметь успех.
Спасибо.
(Аплодисменты.)
А.В. Рябов. Уважаемые коллеги, если больше желающих нет задать вопрос, выступить с репликой, комментарием, тогда я хотел бы от имени Фонда поблагодарить всех участников сегодняшней презентации, сегодняшнего собрания, всех, кто выступал, задавал вопросы, слушал.
Спасибо.
П.Р. Палажченко. Тут упомянули Александра Борисовича Вебера. Тоже один из отцов, основателей нашего Фонда. Буквально на днях мы его поздравили с 94-летием. Карена Каровича мы тоже считаем одним из основателей Фонда. У него тоже возраст серьезный. Работа в Фонде способствует долголетию. Я думаю, что и друзья Фонда тоже проживут большую жизнь. И Георгий Владимирович, и другие.
Всем вам мы желаем долголетия.
Всего доброго.
|
|
XXI век станет либо веком тотального обострения смертоносного кризиса, либо же веком морального очищения и духовного выздоровления человечества. Его всестороннего возрождения. Убежден, все мы – все разумные политические силы, все духовные и идейные течения, все конфессии – призваны содействовать этому переходу, победе человечности и справедливости. Тому, чтобы XXI век стал веком возрождения, веком Человека.
|
English |
