Андрей Колесников: Никто не помышлял о том, чтобы превратить Чехословакию в страну западного типа, речь шла об усовершенствовании социализма

Выступление на Круглом столе "От Пражской весны к Перестройке" 31 мая 2018 г.

Я не историк в отличие от моих коллег, выступающих на этой сессии. Но политические обстоятельства 68-го года, безусловно, имеют отношение и к сегодняшнему дню. Несмотря на то, что если вы сегодня спросите на улицах Москвы случайного прохожего любого возраста, что, собственно, происходило в 1968 году, едва ли случайный прохожий что-то ответит.

Безусловно, эту тему следует рассматривать в более широком контексте : 68-й, говоря в советских терминах, год великого перелома для всего мира. 68-й - год, когда весь капиталистический, назовем его упрощенно, мир все-таки приспособился к изменениям. 68-й был сигналом к изменениям и символом этих изменений.

Советский блок и Советский Союз как центр этого блока отказался адаптироваться к этим изменениям. И спустя некоторое время случилось то, что случилось в самом советском блоке. Наступил 85-й, а затем 89-й год, что знаменовало собой очередной конец истории. Если мы будем рассматривать 68-й год как конец истории, которая началась в 45-м, когда сформировался послевоенный мир.

Несмотря на близость процессов, которые происходили во Франции, Германии, Италии, Соединенных Штатах и в Польше, Чехословакии к востоку от «железного занавеса», это все-таки были очень разные процессы. И, несмотря на то, что, по воспоминаниям слависта Дональда Рейфилда, в Праге в 68-м: немецкие туристы кричали толпе пражан: «Вива, Дубчек!», а пражане отвечали: «Руди Дучке»…

Все-таки это были не синонимичные процессы. Покажу чуть позже, почему я так считаю.

Эпиграфом я бы предложил такой реальный анекдот того времени, когда чешская старушка написала письмо в Нобелевский комитет с просьбой дать Нобелевскую премию Антонину Новотному – главе Чехословакии до Дубчека - за то, что он пересадил сердце чешского народа в задницу СССР.

Еще один, по сути дела, эпиграф. Известная людям старших поколений поговорка: «Вы нам танки, мы вам бранки (то есть шайбы)». Первый настоящий ответ советской власти был такой осязаемый 21 марта 69-го года, когда Дубчека уже не было. 2:00. Сборная Чехословакия победила Сборную СССР. Кстати, тогда чехи не стали чемпионами мира.

Для них важнее было победить советскую сборную. Они это сделали.

Если вы посмотрите в YouTube кадры, - а их можно найти, я вам сильно рекомендую, - это сильное эмоциональное зрелище. После чего в Советском Союзе, где был силен фольклорный иронический городской слой, возникли очень разные шуточные версии по поводу того, как можно было бы использовать фамилии чешских хоккеистов. И самая популярная фольклорная история начиналась со слов «Во рту сухи, а в глазах черны». Сухи и Черны – для тех, кто не знает, - это хоккеисты Сборной Чехословакии тех времен.

Очень важный момент – это, конечно, язык революции. И к западу от «железного занавеса», и к востоку от «железного занавеса» все говорили на марксистском языке. Чехословацкий социализм с человеческим лицом тоже изъяснялся по-марксистски, другого языка не было. Студенты, идеологи 68-го года к западу от «железного занавеса» тоже говорили на жуткой смеси марксистского языка, франкфуртской школы, на языке Герберта Маркузе, на языке Ги Дебора.

На таком языке пытались объяснить изменение в мире. Объясняли плохо. Известная фраза мая 68-го года в Париже: «Я хочу что-то сказать, но я не знаю что». На самом деле эта фраза выражает смысл того, что происходило в мае 68-го года в Париже.

К востоку от «железного занавеса» все было иначе. Мне представляется, что лидеры Пражской весны знали, что они хотели бы сказать, но использовали тот язык, который был им самим понятен, и тот язык, который был понятен восточному соседу и фактическому хозяину Восточного блока.

Если почитать воспоминания участников событий, - конечно, никто не помышлял о том, чтобы превратить Чехословакию в страну сугубо западного типа. Речь шла об усовершенствовании социализма, социализме с человеческим лицом. Но в этом классическом определении, конечно же, состояло невероятное оскорбление Советскому Союзу. Получалось, что у Советского Союза лицо было нечеловеческое…

Симптоматично, что лидеры чехословацкой Пражской весны не хотели демонтажа социализма. Советское диссидентское движение, которое, условно, имеет своей точкой отсчета декабрь 65-го года – демонстрацию на Пушкинской площади с требованием гласности процесса Синявского и Даниэля, тоже не хотело демонтажа советской власти - поначалу во всяком случае это было так. Оно хотела соблюдения сталинской Конституции, буквального следования нормам закона и соблюдения этого самого закона.

Потом танки вошли в Прагу, и восемь человек вышли на Красную площадь 25 августа 68-го года. Среди них Лариса Богораз. Потом был процесс над семью участниками этой демонстрации, как известно. И ровно тогда Лариса Богораз сказала самые важные слова не только в истории диссидентского движения как такового советского, но самые важные слова вообще в принципе любого протестного движения по восточную сторону «железного занавеса».

Если мы прочитаем сейчас эти слова, мы поймем, до какой степени они актуальны и сейчас, в обстоятельствах сегодняшней России. Это фрагмент из ее речи в суде, из последнего слова в суде, которое она закончила фразой: «Для меня мало было знать, что нет моего голоса "за". Для меня было важно, что не будет моего голоса "против"». 68-й год в Советском Союзе – это переломное время, когда недостаточно уже было просто молчать, чтобы выражать свое несогласие с политической властью. Нужно было подавать голос.

О том же писала в своих воспоминаниях знаменитая адвокат диссидентов Дина Каминская.
Теперь о том, в чем состоит отличие двух типов протестов к востоку от «железного занавеса» и к западу от него. Майский Париж 68-го года выходил с портретами тех людей, в соответствии с учением которых к востоку от «железного занавеса» людей сажали в тюрьму. В этом - принципиальное различие двух типов протестов по две стороны «железного занавеса».

Мотивация Советского Союза вполне очевидна. Наилучшим образом, мне кажется, это выразил один из персонажей знаменитой пьесы Тома Стоппарда «Рок-н-ролл», которая, кстати, иногда идет на сцене Российского Академического молодежного театра в Москве: «наши соседи волнуются, как бы их собственные рабы не взбунтовались, если увидят, что нам все сошло с рук».

Еще одна перекличка (раз уж мы договорились путешествовать во времени) с нашей эпохой. Ровно так же многие политические руководители сегодня воспринимали Киевский Майдан и Украину как часть нынешнего «восточного блока». Тот же тип политического мышления – мышления буферными зонами, мышления зонами влияния…

Более подробно - о логике Леонида Ильича Брежнева, который сказал в одном из разговоров с Дубчеком, которого он называл «Сашей»: ЧССР находится в пределах территории, которую освободили советские солдаты, и границы этих территорий – наши границы. Это момент рождения так называемой доктрины Брежнева, доктрины ограниченного суверенитета тех стран, которые находились в зоне зависимости от Советского Союза. Это имперское мышление пережило десятилетия.

Еще одна черта, унаследованная из советского политического мышления брежневской эпохи– стремление объяснять все происходящее, не используя такое понятие, как народ. Убеждение, что нет субъектности у народа. Что народ не может сам придумать, что он должен восстать. Кто-то должен профинансировать народное восстание, инспирировать его с Запада. Сейчас в этой логике у нас размышляют о том, что происходит в тех странах, где начинаются революционные брожения. Ровно в этой логике рассуждало брежневское Политбюро.

В истории советского диссидентского движения в 60-е годы было такое понятие – «зиловцы с велосипедными цепями», то есть некие рабочие, выходящие на помощь здоровым силам общества. И эту гнилую интеллигенцию физическим образом устраняющие.

В этой логике размышлял, например, Алексей Косыгин – член Политбюро, глава советского правительства, которого считают реформатором. Он был одним из самых осатанелых «ястребов» в период Пражской весны, антисемитом, который позволял антисемитские высказывания в отношении Кригеля.

Мне кажется, что здесь был еще один мотив. В 68-м году, несмотря на то, что это была самая успешная пятилетка в Советском Союзе, захлебывалась экономическая реформа имени Косыгина, - а она не могла не захлебнуться, потому что она происходила в рамках плановой экономики. Косыгин завидовал, мне кажется, чехословацкой реформе, которая только-только была сформулирована Ото Шиком. Это отчасти тоже, вероятно, его раздражало.

Насколько я понимаю, не будучи ни чехом, ни словаком, 68-й год очень много сделал для самоидентификации нации. Цитата из Милана Кундера: «Никогда страна не была до такой степени отечеством». Правда, в другом его романе есть упоминание того, что Прага была очень грустным местом после того, как туда вошли советские войска, войска Варшавского Договора.

Для Советского Союза тот выбор, который был сделан а августе 1968, был началом эрозии советской системы, преддверием ее катастрофы. Система отказалась меняться. И приговор этой системе прозвучал, в том числе, на площадях и улицах Праги в 89-м году. Западная цивилизация пережила 68-й год, обновилась, изменилась. И, собственно, тот самый конец истории, по Франсису Фукуяме, произошел в 89-м году, - тогда как раз и появилась знаменитая статья Фукуямы.

В недавнем интервью Даниэль Кон-Бендит сказал, что никто из лидеров 68-го года не стал главой западных стран. Но– еще одно отличие - . к востоку от «железного занавеса» стал лидером 68-мидесятник Вацлав Гавел.

И все-таки, мы думали, что универсальные ценности - общие и для Восточной, Западной Европы и современной России возобладали. Оказалось, что не совсем так… Символическим образом победа Трампа на президентских выборах 2016 в США знаменует начало новой истории. Пока она, скорее, разочаровывает, вызывает пессимизм.
Похоже, уроки Пражской весны - то ли не выучены, то ли забыты, то ли от них отказываются сознательно. По-прежнему, на площадях в Москве, других городах России мы слышим фразу, которую произносили 50 лет назад на тех же площадях: «Граждане, вы мешаете движению общественного транспорта». А доктрина ограниченного суверенитета и мышление «зонами влияния» по-прежнему преобладают в политической практике.

Можно сказать, что история 1989 – 2016 закончилась. Мы становимся свидетелями и участниками начала новой, не исследованной эпохи. 

Андрей Колесников - руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского Центра Карнеги