Татьяна Ворожейкина. "Риски, с которыми сталкивается современная демократия, и шансы ее сохранить"

Выступление в Горбачев-Фонде на семинаре «Демократия и будущее» 7.06.2018 г.

…Почему мы обеспокоены судьбой демократии?  Почему во всем мире растет тревога -  через 25 лет после того, как в начале 90-х была объявлена окончательная победа  демократии в мировом масштабе?  - Я, конечно, имею в виду нашумевшую статью, а потом  и  книгу Фрэнсиса Фукуямы «Конец истории»…

Приведу цитату из статьи в американском журнале «Экономист», опубликованной в 2016 году после победы Дональда Трампа  на президентских выборах; «Падение Берлинской стены 9 ноября 1989 года означало, как говорили, конец истории. Битва между коммунизмом и капитализмом закончилась. После титанической идеологической борьбы, охватившей десятилетия после Второй мировой войны, открытый рынок и западная либеральная демократия утвердились в качестве высших ценностей. Ранним утром 9 ноября 2016 года, когда Дональд Трамп превысил порог в 270 голосов и стал президентом Америки, эта иллюзия была разбита. История, отомстив, вернулась к исходной точке».

Проблему, с которой столкнулась современная демократия,  можно сформулировать так: институты либеральной демократии перестали быть эффективными средствами защиты от внесистемных, маргинальных, популистских, авторитарных, ксенофобских и тому подобных сил, - то есть сил, заведомо недемократических. Эти силы существовали и раньше, но демократические институты, такие как выборы, партийные системы, система разделения властей, средства массовой информации, обеспечивали эффективную защиту от прихода таких сил к власти на демократических выборах. Демократические институты вытесняли эти силы, делали их маргинальными. В этой нише они могли проявлять активность, высказываться, но они не могли прорваться в большую политику.

Общее название антидемократических сил - популизм. Среди определений популизма,  я выделяю то, которое считаю основным: связь (или апелляция к такой связи) между лидером, партией, движением и народом, существующая  поверх и помимо институтов. Политики-популисты отрицают сложившуюся  систему демократических институтов  и выступают как антиэлита, антисистема. На мой взгляд, это является отражением глубокого кризиса институтов, их неспособности служить эффективным каналом реализации  интересов граждан, общества.

И Трамп, и лидер Национального фронта во Франции Марин Ле Пен попстоянно обращаются к народу. Марин Ле Пен говорила: мы – народ. Нынешний премьер-министр Италии Джузеппе Конте сказал: «Я не стесняюсь называть себя популистом. Потому что я выступаю, прежде всего, за то, чтобы защищать интересы народа».

То,  что западный мир столкнулся с этой проблемой, оказалось  достаточно неожиданным, хотя задним числом выясняется, что было немало предвестий и предупреждений.

Первым звонком, конечно, была победа сторонников выхода из Европейского Союза на референдуме в Великобритании в июне 2016 года  - так называемый Brexit. В ходе кампании сторонники выхода из Евросоюза  массово использовали ксенофобскую, популистскую риторику и откровенную ложь по поводу того, столько стоит пребывание Великобритании в Европейском Союзе, какую выгоду она получает или не получает и т.д. Эта кампания оказалась успешной. Популистская, ксенофобская риторикам и  просто откровенная ложь оказались успешными в стране, которая не без оснований считает себя колыбелью современной демократии…

Вторым подобным явлением была, как известно, победа Дональда Трампа - сначала на республиканских праймериз, а потом на всеобщих выборах США. В общем, произошло то, что казалось совершенно невозможным: к власти в США пришел аутсайдер, политик, открыто отрицающий все либеральные ценности - политический плюрализм, терпимость к инакомыслию, религиозное, гендерное и расовое равноправие. В ходе избирательной кампании и в течение первых полутора лет своего пребывания у власти Трамп постоянно демонстрирует искреннее непонимание, неприятие и публичное отторжение одной из основ американской демократической системы –  я имею в виду разделение властей. Трамп постоянно жалуется на то, что Конгресс и судебная система вторгаются в его прерогативы, нарушают его полномочия. Он считает, что  раз он избран президентом Соединенных Штатов, то власть принадлежит ему. Это  противоречит самим основам того, как строилась американская демократия.

В 2017 году ведущие страны континентальной Европы столкнулись с резким подъемом праворадикального, изоляционистского, ксенофобского популизма. Хотя лидер Национального фронта Марин Ле Пен потерпела поражение во втором туре президентских выборов во Франции, она получила во втором туре 34% голосов избирателей, т.е.  треть французов поддержали ее риторику, стилистику и все ее заявления. Дебаты Эммануэля Макрона и Марин Ле Пен во время президентской кампании были столкновением двух противоположных мировидений, двух  разных стилей политического поведения.

В ФРГ на парламентских выборах в сентябре 2017 года правая популистская партия «Альтернатива для Германии» получила 12,6% голосов избирателей,   впервые прошла в Бундестаг, стала третьей по численности фракцией Бундестага.

С подъемом сходных политических сил и их победами на различных выборах столкнулись такие  западноевропейские страны как Голландия, Австрия, Италия, Греция.

В этой связи очень интересный случай продемонстрировала Испания, где третий год разворачивается драма кризиса двухпартийной системы, которая  когда-то осуществила успешный переход от авторитаризма к демократии. Сорокалетний  успешный демократический транзит в Испании, начался в конце 70-х:  Франко умирает в 1975-м, в 1978-м Испания приняла демократическую Конституцию.  Тем не менее, сейчас  происходит мучительная трансформация этой системы в четырехпартийную, где новые партии оспаривают гегемонию как правых в лице Народной партии, так и левых в лице испанских социалистов. Эти партии также представляют собой партии популистского толка, как левая «Подемос» («Мы можем») так и как правая «Сьюдаданос» ( «Граждане»).

Если же посмотреть на проблему кризиса современной демократии шире и выйти за пределы США и Западной Европы, можно увидеть, что  все регионы современного мира сталкиваются с проблемами эффективности демократических институтов, подлинности демократии, с попытками действовать поверх и помимо существующих институтов.

Приведу несколько примеров. В Польше приход к власти популистской, клерикальной, ксенофобской партии «Право и справедливость» на парламентских выборах в октябре 2015 года был полной неожиданностью. До этого Польша считалась историей успеха экономических реформ и политического транзита от советского строя к демократии.

В журнале «Экономист» - в обзоре, посвященном Польше, были показаны колоссальные успехи этой страны на пути создания рыночной экономики, современного гражданского общества и, соответственно, демократической политической системы. Используя эту политическую систему в условиях очень хорошей экономической ситуации, партия, которая считалась неудачником ( они уже были у власти в 2005-2007 годах), - вдруг оказалась победителем продолжает набирать очки. Согласно опросам общественного мнения, «Право и справедливость» имеет порядка 45%, в то время как демократическая оппозиция - «Гражданскую платформа» - имеет порядка 16%.  Таково реальное соотношение сил сейчас.

Второй пример – конечно, Венгрия. Завоевание конституционного большинства в Национальном собрании право-популистской коалицией, возглавленной партией «Фидес», в 2010 году, потом - этот успех, повторенный дважды, а фактически уже трижды – в 10-м, 14-м и 18-м годах,  - все это позволило премьер-министру Венгрии создать то, что венгерский исследователь Балинт Мадьяр не без оснований называет мафиозным государством.  Суть его в том, что власть и собственность принадлежат узкой группе тех, кого, в общем, другим словом, чем сообщники премьер-министра, назвать нельзя.

Следующий пример, на котором я остановлюсь коротко, но о котором тоже следует говорить, – это, конечно, Россия, где с 2000 года происходит становление авторитарного режима несменяемой личной власти с помощью регулярной легитимации режима на выборах. Правила этих выборов меняются. Если в демократических странах выборы – игра с известными правилами, с неизвестным результатом, то у нас  - это игра с известным результатом, но по правилам, которые каждый раз меняются в интересах власти.

Еще две страны, которые я хотела бы отметить,  Венесуэла и Никарагуа. Качество выборов в Венесуэле, когда Чавес выиграл их в 1998 году, никогда не оспаривалось. И все выборы, которые выигрывал Чавес, были честными, на них присутствовали международные наблюдатели. С Мадуро у дело обстоит же гораздо сложнее.

Так вот,  на демократических выборах к власти приходят лево-популистские лидеры, которые затем разрушают демократические институты и устанавливают режим несменяемой личной власти и которые ставят под свой контроль наиболее прибыльные экономические активы, как это происходит и в Венесуэле, и в Никарагуа, - а в случае Венесуэлы просто разрушают экономику страны.

Иначе говоря, в разных условиях в странах с разной историей и с разным уровнем развития мы сталкиваемся с общим феноменом – с утратой демократическими институтами роли и функции эффективного представительства различных социальных и политических интересов и их уравновешивания, балансирования и чередования.

В чем причина возникновения этой угрозы для демократии? Если говорить о развитых странах Запада, то есть, прежде всего, о  США и Западной Европе, то самыми общими причинами этого феномена являются глубочайшие сдвиги в мировой экономике, произошедшие в течение последних 30-40 лет. Потеря рабочих мест в результате автоматизации производства. Деиндустриализация наиболее развитых стран в результате глобализации. Углубление неравенства. Усиление миграционных потоков. Распространение социальных сетей.

Все это привело к отчуждению значительной части населения этих стран от сложившегося в послевоенный период политического истеблишмента и властных элит. Люди перестали чувствовать, что эта система является эффективным каналом для представительства их интересов. Проигравшие от глобализации слои населения перестали воспринимать институты либеральной демократии и в первую очередь, сложившуюся партийную систему как эффективный канал отстаивания своих жизненных интересов и целей.

В то же время эти институты оказались проницаемы – чего раньше не было – для антисистемных настроений, связанных с новыми, порожденными глобализацией расколами в обществе.

В самом общем виде речь идет о противостоянии между «ориентированными вовне» сторонниками открытости и «внутрь ориентированными» защитниками национальной идентичности – противостоянии, которое  стало главным водоразделом в современном мире,  - гораздо более важным, чем социальные, классовые, идеологические, то есть правые, левые и т.д. расколы. Народ против элит. Проигравшие против выигравших от глобализации. Деревня против города. Люди без высшего образования против людей с высшим образованием. Национализм против интернационализма и космополитизма. Закрытые границы против открытых границ. Государственное вмешательство в экономику против либерализации экономики. Так выглядит основной социальный раскол нашего времени. И это колоссальный сдвиг во всех идеологических, культурных и прочих представлениях, которые господствовали в послевоенной половине ХХ века.

В общем,  это произошло достаточно неожиданно, хотя было множество предвестий,  что мир столкнулся с концом цикла стабильного институционального устройства. В особенности это очевидно на Западе. Главным достижением послевоенного времени в развитых странах было то, что впервые после войны удалось добиться непротиворечивого сочетания либерального принципа свободы и социального или социал-демократического принципа социальной справедливости.

На этом базировалась политическая устойчивость либеральной демократии. Голосуя за соответствующие партии право- и левоцентристского направления, большинство избирателей добивались того, что их интересы воплощались в политике государства. В условиях индустриальной системы это обеспечивало устойчивый рост благосостояния наемных работников и постоянный рост среднего класса.

Автоматизация производства связана с глобализацией, но она ее не замещает. Это два параллельных процесса. Технологические сдвиги, которые ведут, практически, к полной автоматизации производства, нарушили  равновесие свободы и социальной справедливости.  Поскольку глобализация, означает все более полное воплощение либерального принципа свободы, то есть свободы перемещения капиталов, людей, товаров и услуг в масштабах мировой экономики.

Этот процесс вопреки представлениям антиглобалистов привел к улучшению положения людей во многих развивающихся странах. Таких, например, как Мексика, Бангладеш, ряд африканских стран. Глобализация стала одним из факторов сокращения доли бедных в мире в последнее десятилетие. Однако тот же процесс, приведший к массовому оттоку капитала в страны с более низкими издержками на рабочую силу, привел к нарушению принципа справедливости в отдельных наиболее развитых странах и регионах.

На среднем западе США, на северо-востоке Франции, на месте процветающих промышленных регионов, на месте того, что было сердцем индустриального развития этих стран, образовались места с застойной безработицей и стагнирующими доходами. Недаром именно  там избиратели  поддержали Трампа в США и Марин Ле Пен во Франции.

Нарастание неравенства в распределении доходов, сокращение доли среднего класса и увеличение доли самых богатых стали важнейшими социальными последствиями глобализации в  развитых странах. Наиболее болезненными эти последствия оказались для индустриального рабочего класса -  рабочего на конвейере. И, соответственно,  для тех партий, для которых он служил ядром электората - социалистических и социал-демократических партий Европы и Демократической партии США.

Экономический кризис 2008 года и последовавшая за ним Великая рецессия до предела обнажили эти проблемы. Эти процессы получили политическое выражение в праворадикальном популизме в 2016- 2017 годах, то есть именно тогда, когда в мировой экономике и ее ведущих странах начался очевидный подъем.

Несомненным катализатором подспудно нараставших проблем эффективности демократических институтов в Европе стал миграционный кризис 15-16-го годов. Это относится  к тем странам, которые приняли на себя основной удар миграционной волны, стали входными воротами для массы беженцев со Среднего Востока и из Африки. Прежде всего, речь идет о Греции и Италии - несомненно политическое влияние этих процессов на политическую ситуацию в  этих странах.

Также это относится к странам, которые приняли бòльшую часть беженцев. Германия приняла около миллиона человек за два года. 300 тысяч приняла Швеция - а в пересчете на душу населения это самая высокая цифра. Так же это относится и к тем странам, которые воспользовались ситуацией, чтобы полностью отказаться от своих обязательств в рамках Евросоюза,  - к странам Вышеградской четверки, то есть Венгрии, Польше, Словакии и Чехии.

Надо сказать, что в Польше антимиграционный, антимусульманский дискурс – это наиболее эффективная и успешная часть стратегии ПИС («Право и справедливость»). Ярослав Качиньский – лидер этой партии и реальный носитель власти в Польше, хотя он не занимает государственных постов заявил, что беженцы несут неведомые болезни, от которых у европейцев нет иммунитета.

Еще более красочно высказался бывший министр иностранных дел Витольд Ващиковский. «Этот мир (имеется  в виду Европа ) велосипедистов и вегетарианцев, пользующийся исключительно возобновляемыми источниками энергии и воющий против любых проявлений религиозности, имеет мало общего с традиционными польскими ценностями». Заметим, что в Польше нет ни мусульман, ни беженцев...вообще.

Несомненно, в каждой стране есть дополнительные частные причины, которые дополняют или, наоборот, смягчают эти проблемы.  Так, глубочайшие и, похоже, неустранимые непреодолимые структурные факторы лежат в основе слабости демократических институтов в Латинской Америке. Речь идет, прежде всего, о таком типе общественного развития, который порождает не только глубочайшее неравенство, но и то, что в социологии называется «социальным исключением» -  тот факт, что в некоторых странах от трети до половины населения живет вне рынка, вне общества, вне сферы социальной политики государства и вне государства как такового.

Если говорить о феномене Чавеса в Венесуэле, то он порожден именно этим. Венесуэла – нефтяная страна, и доходы от нефти распределялись до прихода Чавеса к власти, примерно, среди половины населения - среди среднего класса, среди рабочих нефтяного сектора и т.д. А другая половина населения была исключена из распределения доходов. Именно на нее опирался Чавес, чтобы совершить переход к тому, что он назвал «социализмом ХХI века», и что является, по сути, ярчайшим примером союза автократического лидера с патерналистски настроенным беднейшим населением. Но это пример не одной только Венесуэлы, и я  вижу здесь  одну из важнейших угроз демократии.

И последнее – о сопротивлении демократических институтов.   Так, в драме (не побоюсь этого слова), которая разворачивается в последние полтора года в Соединенных Штатах Америки,  можно явственно видеть такое явление, как сопротивление институтов.  Судебная система, Конгресс, партийная система, Комиссия спецпрокурора Мюллера, расследующая вмешательство России в президентские выборы в США, - все это можно рассматривать как испытание на прочность американских политических институтов в столкновении с феноменом Трампа  – несистемного, популистского лидера, который апеллирует к народу и своим сторонникам поверх институтов.

И здесь, конечно, нет никакой предопределенности в том,  окажутся ли что институты устойчивыми – во всяком случае,  в США идет серьезная полемика на эту тему. И, конечно, важнейшую роль здесь играет позиция Республиканской партии, которая не внушает оптимизма…

Следующее – это действия Европейского Союза в том, что касается таких стран, как Польша и Венгрия. Еврокомиссия привела в действие против Польши процедуру в рамках статьи 7-й, пункт 1-й Договора о ЕС, который в случае успешного завершения этого процесса означает для Польши санкции в виде ограничения доступа к фондам ЕС и лишения права голоса. ( Надо сказать, что Польша получает самые большие субсидии от Евросоюза. И в этом смысле понятно, почему Польша, как всегда говорят сами поляки – это самая проевропейски настроенная страна… Но брать на себя обязательства она не хочет. И, конечно, эта позиция странная).

Дальше, говоря об угрозах демократии, надо сделать акцент на  коррупции как одном из главных факторов, который подрывает демократические институты, практически, везде. То, что мы наблюдаем в Испании – отставка, вотум недоверия правительству Мариано Рахоя, - связано с так называемым Делом Гюртель, которое расследовалось десять лет. Закончился суд, был вынесен приговор Луису Барсенасу – казначею Народной партии, который показал всю эту неприглядную картину параллельного финансирования Народной партии помимо легальных источников. После этого в испанских кортесах был поставлен вотум недоверия, который Рахой проиграл. И возникло новое правительство Санчеса, у которого, конечно, очень зыбкая основа, потому что Социалистическая партия Испании теряла очки на всех последних выборах.

То же самое можно сказать о Бразилии, где достаточно важная, на мой взгляд, эпохальная социальная трансформация, которую осуществляло левоцентристское правительство в 2000-х – начале 2010-х годов правительство Партии трудящихся, была закономерно прервана коррупцией и в самой партии, и во всех политических институтах.

Я хотела бы упомянуть и о том, что часто забывается. Проблема демократии и демократических институтов вообще – это проблема институционализации недоверия. Когда мы голосуем на выборах, выступаем за разделение властей, мы не в любви признаемся и не занимаемся тем, что в социологии называется аккламацией любимых лидеров. Но мы создаем такие институты, в которых общество может выбирать, контролировать и главное – отстранять от власти своих представителей, когда они этого не заслуживают.

Чем ниже доверие в обществе, тем ниже эффективность демократических институтов. И наоборот. Как отметил американский исследователь Роберт Патнэм в книге «Чтобы демократия сработала», чем сильнее демократические институты, тем больше у них возможности канализировать недоверие в политическую сферу, а не на улицу и в антисистемные популистские партии.

Меня всегда занимает то, что отцы-основатели Соединенных Штатов (если почитать их тексты) о людях думали очень плохо. О человеке как таковом они думали крайне плохо. И они создали систему, которая вот уже двести с лишним лет до последнего времени эффективно функционировала, чтобы обеспечить гражданам сносные условия существования. Те же системы, которые считали, что человек – это звучит гордо, и всячески заботились о благе человека, как правило, создавали для него невыносимые условия жизни и продолжают существовать.

Это, примерно, то, что я говорю об институционализации недоверия, которая должна противостоять  усилению поляризации,  захватывающей значительную часть стран мира.

Татьяна Ворожейкина. политолог, профессор Московской высшей школы социальных и экономических наук