Михаил Горбачев: «Кредо моё — без крови»

 Это не первое интервью Горбачева The New Times — четвертое*. В предыдущих мы говорили исключительно о политике, в этом захотелось уйти от наработанных саунд-байтов, поговорить прежде всего о нем самом. Из чего, каких историй, эмоций, переживаний соткан человек, который не испугался освободиться сам и дал право на выбор другим — впервые за тысячу лет российской истории, — ответы перед вами

Михаил Сергеевич, рассказывают, что в последнюю вашу встречу с (премьер-министром Великобритании в 1979–1990 годах) Маргарет Тэтчер она спросила вас: «Михаил, а вам не хочется еще порулить?». Было это десять лет назад. И вы ответили: «Нет, что вы, я сыт по горло, даже больше». Если честно: Михаил Сергеевич, не возникает желания порулить?

Нет.

Совсем? Вы же на самом верху пробыли недолго — всего шесть лет…

Ты знаешь, у меня страсти к власти, к рулению — она мне не присуща. Ну а кроме того, я же в политике пробыл 55 лет.

Михаил Сергеевич Горбачев во время интервью в Фонде Горбачева, Москва, 17 февраля 2016 года

На круги своя

У вас сейчас нет ощущения дежавю: оптимисты говорят о новой холодной войне, пессимисты — о том, что Европу ждет большая и вполне горячая?

Я, во-первых, подтверждаю, что наследие холодной войны проникает… Я тебе так скажу: я много на этот счет думал, и мне все же кажется, что к управлению государствами приходят все-таки ответственные люди.

Кто-то вам возразит и скажет, что в России у власти троечники, которые довели страну до международной изоляции и санкций.

Ты меня не собьешь, я тебе скажу то, что я хочу сказать. Я писал об этом в книге «После Кремля»: случайность — вот чего я опасаюсь.

«У меня страсти к власти, к рулению — она мне не присуща. Ну а кроме того, я же в политике пробыл 55 лет»

Вы имеете в виду что-то вроде Карибского кризиса?

Нет, Карибский кризис — это была политика, Кеннеди и Хрущев как раз показали пример того, как надо решать такого рода кризисы. Я говорю о другом — об опасности технической случайности. А кроме того, сейчас ядерное оружие может оказаться в руках отпетых авантюристов. У меня вызывает опасения, что, говоря о локальных войнах, кто-то допускает в своих доктринах использование ядерного оружия — и наши это записали в своей оборонной доктрине… Так вот я хочу сказать, что такая война закончится, когда нас уже всех не будет — перебьем, перемелем планету. Вот меня обвиняли в том, что Горбачев-де шел на компромиссы… Я помню, когда впервые встретился с (40-м президентом США Рональдом) Рейганом в Женеве (19 ноября 1985 года), начали вести разговор, то вначале я вообще думал, что не получится у нас ничего. Я вышел с беседы на перерыв, ребята меня спрашивают: «Ну, какое впечатление, Михаил Сергеевич?» Я им говорю: «Настоящий динозавр из тех времен». А (американский еженедельник) Newsweek написал, что Рейган обо мне сказал: «Горбачев — твердолобый большевик». Вот это совсем не так, потому что я как раз не был твердолобым, я как раз считал, что надо выходить на компромиссы, договариваться. И сейчас нельзя допустить возрождения милитаризации — а милитаризация идет и политики, и сознания, и обновление оружия идет. А ведь мы с Рейганом записали тогда: ядерная война недопустима, в ней не может быть победителей.

Хотят ли русские войны?

Нет. Люди боятся. А хотят те, кто наживается на этом и опасается, как бы не лишиться этой возможности, этого денежного потока, который идет в их карманы. Я много тогда (в перестройку. —NT) ездил по стране, встречался с людьми, люди говорили: «Мы много пéрежили, войну, голод, переживем трудности и сейчас, но главное, чтобы не было войны».

Крымские баталии

Очевидно, что-то за последние четверть века в советских людях изменилось… Вот вы, Михаил Сергеевич, горячо поддержали аннексию Крыма, за которой последовала война на Востоке Украины, натянутые отношения со всем постсоветским миром, включая даже батьку Лукашенко, международная обструкция. Вы по-прежнему считаете, что это было правильное решение — присоединение Крыма к России?

Когда распадался Союз — вот тогда надо было договариваться.

Согласились.

Крым — это же часть России.

Но тогда не договорились, а потом было Будапештское соглашение…

Вот перед тобой сидит человек, у которого половина родителей — украинцы, половина — русские, из Воронежа. Раиса — вообще украинка, это я позже узнал, когда попросил, чтобы мне нашли бумаги, какие генсеку могли найти: она всю жизнь писалась русской и считала себя русской. А мне принесли дело ее деда — он оказывается был украинцем, а считался русским. И мать тоже украинка. Я когда хотел ее позлить, я ей говорил: «Я теперь понимаю, что когда ты бываешь вредная, то это потому, что ты хохлушка».

Не слишком политкорректно.

Ну это же в шутку… Вообще мы прожили жизнь прекрасную, поэтому жалко мне страшно, до сих пор не могу успокоиться.

Вам было вместе хорошо?

Да. Очень.

За Крымом последовала война на Востоке Украины. Вы, президент СССР, могли себе когда-нибудь представить, что мы будем воевать с Украиной?

Вот если ты не будешь обижаться, мы же с тобой друзья… Я скажу тебе так: «впоследствии» — это необязательно то же самое, что и «вследствие того». Конечно, нельзя, чтобы русские стреляли в украинцев, и наоборот. Надо тех, кто толкает нас к этому, убрать с политической арены. Надо Украине и России искать варианты, разговаривать, договариваться.

Вы говорили, что счастливы, что Крым снова российский, это так?

Да. А вот ты песни украинские знаешь?

Нет.

Читать полностью