"Новая газета" к 80-летию М.С.Горбачева

Мы увидели первое лицо государства, полное слез

С Горбачевым — и благодаря ему — нам довелось пожить в совершенно потрясающее время, когда президента страны безопаснее было критиковать, чем любить

Иногда про талантливого человека говорят, что он поспешил родиться. Но мне кажется, что, когда бы ни родился Горбачев, он все равно бы обогнал свое время. Настолько, что оставался бы непонятым до тех пор, пока истинный смысл им содеянного не стал очевидным. Равно так же мы не понимаем многих поступков своих родителей, и только собственные седины освещают и освящают истинное значение Папы и Мамы.

Жаль, слишком поздно.

Кажется, только по причине своего истинного величия Горбачев не стал вождем нации, поскольку «коротка была кольчужка» для такой политической фигуры. Он не вписался в рамки одной страны, как не вписался в рамки своего времени, поскольку свершенное им способно уместиться только на пространстве всей планеты.

Он сотворил Эпоху, где действующие лица не были собраны в некий символ-партию, в которой «миллионов плечи» и ни одной головы. Новое политическое мышление вывело на орбиту десятки талантливых людей. Вспомните потрясающие репортажи со Съезда народных депутатов! И только представьте себе сейчас прямой эфир из зала заседаний, где уже «не место для дискуссий». И пустоты на «разъехавшихся» лицах нынешних «избранников» народа…

Кажется, мы и запомнили горбачевскую эпоху как время, когда по телевизору можно было увидеть нормальных людей и услышать правду в прямом эфире.

* * *

О Горбачеве нужно говорить только в будущем времени, ибо только оно вправе расставлять акценты и подводить итоги. Его упрекают, что он-де не использовал свой шанс сделать нашу жизнь лучше! А МЫ??? Мы исключили себя как часть механизма изменения жизни к лучшему. Дело Горбачева было предоставить шанс. Как предоставили его в странах Балтии и Европе. А мы оказались не готовы. Нам хотелось, чтобы ВСЮ работу выполнили за нас.

Мы не привыкли искать свою вину. Мы не немцы и не японцы. И, может быть, именно наша неготовность к переменам, наша инерция стали тому причиной. В любом случае мы упустили прекрасную возможность выбирать себе время. И выбрали прошлое. Проголосовали за новую Конституцию, которая Первого — сделала единственным, и покорно приняли институт преемничества.

Он дал нам только шанс выбирать время. Но мы его не использовали.

* * *

Можно до бесконечности говорить о том, что Горбачев дал нам и что отнял. Пусть об этом спорят историки и теоретики. Но каждый из нас не может не понимать, что он освободил нас от страха. Дело не только в том, что он исключил силу как основной элемент внешней и внутренней политики. Но и в том, что мы пожили в совершенно потрясающее время, когда президента страны безопаснее было ненавидеть, чем любить.

Когда никто не соединял в сознании непреданность лидеру страны с изменой Родине.

Когда давали показания комиссии Съезда народных депутатов неприкасаемые прежде члены Политбюро.

Когда не на Триумфальной, а на Манежной площади собирались стотысячные митинги. И ничего страшного.

* * *

Нет ничего удивительно, что более зримым и человечным, что ли, его сделала Раиса Горбачева. Она вообще приближала его к действительности, не давая сразу улететь в будущее. (Но она была не ядром, а неким законом всемирного тяготения. И тоже осталась непонятой.)

Раиса Максимовна поразительно тонко все понимала. И незадолго до своей кончины сказала Михаилу Сергеевичу: «Наверное, я должна была заболеть такой тяжелой болезнью и умереть, чтобы люди нас поняли».

Я не думаю, что ИХ поняли, но впервые люди ИХ — почувствовали. Это ведь было просто невероятно: первое лицо государства, пожилой мужчина со слезами хоронил свою любовь, не стесняясь боли своей. И слез. Не скрывая от всего мира того, что ОНА значила для него.

Она умерла от лейкемии. Кто-то выдвинет версию, что в детстве она жила недалеко от Семипалатинского ядерного полигона и радиоактивное облако накрыло ее родной город. Другие скажут, что болезнь стала последствием невероятного стресса в дни Фороса. Но так или иначе, но она своим уходом открыла нам глаза на истинное лицо Горбачева.

Мы, наверное, впервые увидели «первое лицо государства» как человека любящего и страдающего.

Много лет спустя Михаил Сергеевич запишет музыкальный диск «Песни для Раисы». И споет («Где строка, похожая на бисер, расплылась в лиловое письмо…»). Споет так, что зал буквально онемеет, не решаясь разрушить тишину аплодисментами. Публика в зале, не зная ни одного русского слова, поняла все, что это поет не Горбачев, а те дни, наполненные скорбью, память о которых стала сущностью его жизни.

И никто не посмеет сказать, что у него нет сердца, наполненного великим чувством.

В своих воспоминаниях (которые стали бестселлерами на Западе и почти неизвестны в России) Горбачев пишет, что Раиса Максимовна часто снится ему: ночь разрывается телефонным звонком, он поднимает трубку… и слышит ЕЕ голос. «Ты откуда?» — он почему-то все время задает один и тот же вопрос.

И ответ все время один и тот же — тишина…

* * *

Истинный вес политика может определить только отставка. Все-таки брутто это одно, а нетто ближе к истине. Президентская упаковка, сила власти неимоверно увеличивают вес политика. Помнится, один политик еще вчера ходил весь холеный и вальяжный, с выпяченной, как генеральский погон, нижней губой. С опущенными вниз углами. Он казался эдакой глыбой. Но это был «бруттальный» вид.

Хватило одного росчерка пера, чтобы от него отвернулись все, и отныне окружать его будут только преданные пчелы.

Так было и так будет со многими «политиками».

А Горбачев и после отставки (а это случилось 20 лет назад!) Горбачев. И живет в родной стране, что могут себе позволить не все президенты.

* * *

Это президентов выбирает электорат (если ему это позволят), а великих людей выбирает История.

Александр Лебедев

Новая газета, 02.03.2011
 

Что, кроме окна в Европу и мир, открыл Горбачев?

 Ответ на этот вопрос можно начать так: реальную советскую историю, опальную русскую литературу, запрещенные фильмы…

Когда Михаил Сергеевич Горбачев объявил ускорение, а затем перестройку и гласность в СССР, наверное, даже он сам не до конца понимал, к чему это приведет. А привело к тому, что ускорение, безусловно, получилось. Причем во всемирно-историческом масштабе — вопреки японско-американской концепции про конец мировой истории. Нет у нее никакого конца — она ж история! Это доказал горбачевский СССР.

Что касается перестройки, тут, наверное, несмотря на очень многое сделанное, не хватило исторического времени — ввиду того же удавшегося ускорения.

А как получилось с гласностью, помнят все, кто ночь напролет смотрел Первый съезд народных депутатов. (Кто не помнит, знайте: вся политика страны делалась на глазах телезрителей, то есть народа!)

Но была и другая составляющая получившейся гласности — связанная со снятыми с полок фильмами, с новым талантливым и свободным телевидением, с вышедшими из андеграунда музыкантами, с литературными публикациями всего запрещенного при советской власти, за одно чтение чего (даже за Цветаеву!) люди мотали сроки…

Вообще это было самое интересное и счастливое время для художников (в широком смысле слова), журналистов, редакторов — для всех, кто честно работал тогда в СМИ, а не занимался отвратительным делом обслуживания власти.

С 1986 года начался стремительный процесс возвращения всего того, что замалчивалось или вымарывалось в советское время.

С 1986 года начался стремительный процесс возвращения всего того, что замалчивалось или вымарывалось в советское время.

Литературные и общественно-политические журналы печатали неизвестные ранее советским читателям произведения, воспоминания очевидцев и мемуары, представляющие новый взгляд на историческую правду. Благодаря этому тиражи их резко возросли, а подписка на самые популярные из них («Дружба народов», «Звезда», «Знамя», «Нева», «Новый мир», «Огонек», «Юность») попала в разряд острейшего дефицита и распространялась «по лимиту».

За несколько перестроечных лет в журналах и отдельными изданиями в свет вышли романы и повести Андрея Платонова («Чевенгур», «Котлован»), Евгения Замятина («Мы»), Бориса Пастернака («Доктор Живаго»), Михаила Булгакова («Собачье сердце», «Дьяволиада», «Роковые яйца»), никогда не печатавшегося в СССР Владимира Набокова («Дар», «Защита Лужина», «Приглашение на казнь», «Соглядатай», «Лолита», «Другие берега»), Бориса Пильняка («Голый год», «Повесть непогашенной луны»), Марка Алданова («Святая Елена, маленький остров»), Ивана Шмелева («Лето Господне», «Солнце мертвых», «Человек из ресторана»), Алексея Ремизова («Крестовые сестры», «Взвихренная Русь»), Василия Розанова («Опавшие листья», «Уединенное»), Дмитрия Мережковского («Христос и антихрист», «Грядущий хам», «Толстой и Достоевский»), Ивана Бунина («Окаянные дни»), Леонида Добычина («Город Эн») и даже Максима Горького («Несвоевременные мысли»).

И тогда же появились неизвестные советским читателям произведения наших современников: Юрия Домбровского («Факультет ненужных вещей»), Александра Солженицына («В круге первом», «Раковый корпус», «Архипелаг ГУЛАГ»), Варлама Шаламова («Колымские рассказы»), Юза Алешковского («Николай Николаевич», «Синенький скромный платочек»), Андрея Синявского («Голос из хора», «Прогулки с Пушкиным»), Венедикта Ерофеева («Москва — Петушки», «Вальпургиева ночь»), Саши Соколова («Школа для дураков», «Между собакой и волком»), Василия Аксенова («Ожог», «Остров Крым»), Георгия Владимова («Верный Руслан»), Евгении Гинзбург («Крутой маршрут»), Владимира Войновича («Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», «Иванькиада»).

Были опубликованы также не печатавшиеся в СССР рассказы, повести и романы эмигрантов разных «волн»: Гайто Газданова, Михаила Осоргина, Бориса Зайцева, Аркадия Аверченко, Тэффи, Виктора Некрасова, Льва Копелева, Сергея Довлатова, Нины Берберовой, Анатолия Гладилина, Фридриха Горенштейна, Владимира Максимова, Александра Гениса, Петра Вайля…

А сколько неизвестных нам стихотворений и поэм мы прочитали! Они принадлежали и знаменитым, и совсем неизвестным в стране авторам, среди них: Анна Ахматова, Николай Гумилев, Осип Мандельштам, Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, Георгий Адамович, Николай Клюев, Марина Цветаева, Николай Олейников, Зинаида Гиппиус, Даниил Андреев, Анна Баркова, Наталия Крандиевская-Толстая, Иван Елагин, Дон Аминадо, Борис Поплавский, Борис Слуцкий, Александр Галич, Иосиф Бродский, Лев Лосев, Наум Коржавин, Владимир Корнилов, Наталья Горбаневская, Герман Плисецкий, Юлий Даниэль, Анатолий Клещенко, Георгий Оболдуев, Александр Аронов, Николай Глазков. (И это еще не полный список.) Появились в официальной печати до этого распространявшиеся в списках тексты обэриутов Даниила Хармса, Константина Вагинова, Александра Введенского…

Впервые на страницах советских журналов стало возможным прочитать тексты обитателей литературного андеграунда (частично эмигрировавшего): Игоря Холина, Генриха Сапгира (до этого печатались его детские стихи), Всеволода Некрасова, Яна Сатуновского, Геннадия Айги, Юрия Кублановского, Александра Башлачева, Юлия Кима, Тимура Кибирова, Дмитрия Александровича Пригова, Льва Рубинштейна, Игоря Иртеньева, Александра Еременко, Ивана Жданова, Алексея Парщикова, Нины Искренко, Юрия Арабова, Сергея Гандлевского, Александра Сопровского, Алексея Цветкова, Бахыта Кенжеева, Виктора Шендеровича, Эдуарда Лимонова. Вернулись из сам- и тамиздата опальные «метропольцы»: Андрей Битов, Семен Липкин, Инна Лиснянская, Евгений Рейн, Евгений Попов, Виктор Ерофеев.

Сильное впечатление произвели впервые опубликованные тогда дневники Корнея Чуковского, Михаила Пришвина, Евгения Шварца, мемуары Надежды Мандельштам, Лидии Чуковской, Ирины Одоевцевой, Анатолия Мариенгофа, Эммы Герштейн, Евфросинии Керсновской.

Целая литература, мощная и многообразная, скрытая от читателей советской властью, была возвращена в горбачевские годы. Эта литература составила бы честь не одному народу.

А еще в перестройку были изданы статьи и книги русских религиозных философов: Николая Бердяева, о. Сергия Булгакова, Ивана Ильина, Льва Карсавина, Николая Лосского, Федора Степуна, Георгия Федотова, Павла Флоренского, Семена Франка. Начали публиковать и современных не «марксистско-ленинских» философов, в частности, Мераба Мамардашвили и Григория Померанца.

Как одно из наиболее значительных произведений новой советской литературы был оценен роман Чингиза Айтматова «Плаха» (1986 г.). Бестселлером стали «Дети Арбата» (1987 г.) Анатолия Рыбакова. О судьбах ученых-генетиков, о науке в условиях тоталитарного режима были впервые изданные тогда романы Владимира Дудинцева «Белые одежды» (1987 г.) и Даниила Гранина «Зубр» (1987 г.). Послевоенным детдомовским детям, ставшим жертвами насильственного выселения с родной земли чеченцев в 1944 г., был посвящен роман Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая» (1987 г.). Наконец, вышел в СССР целиком, а не отдельными фрагментами, которые воспринимались как рассказы, великий иронический эпос Фазиля Искандера «Сандро из Чегема» (1988 г.). Буквально «проглатывались» новые произведения писателей-фронтовиков Виктора Астафьева и Василя Быкова, исторических писателей Юрия Давыдова и Натана Эйдельмана, антиутопии Владимира Маканина и Александра Кабакова. Литературные журналы стали интенсивно печатать прозу Людмилы Петрушевской, до этого известной соотечественникам двумя-тремя своими пьесами. Все эти произведения вызвали большой общественный резонанс.

На театральных подмостках определяющее значение получает публицистическая драма. Наиболее ярким драматургом этого направления стал Михаил Шатров («Диктатура совести»). Особенный резонанс вызывали произведения, в которых затрагивалась тема сталинизма и сталинских репрессий.

Во многих театрах были поставлены знаменитые и считавшиеся до перестройки крамольными «Дракон» Евгения Шварца и «Самоубийца» Николая Эрдмана. «Ленком» радовал новыми спектаклями по пьесам Григория Горина. Там же с аншлагами шла рок-опера «Юнона» и «Авось» Андрея Вознесенского и Алексея Рыбникова. А Таганка показывала новый спектакль «Высоцкий».

В музыкальную культуру было возвращено творчество Альфреда Шнитке, Эдисона Денисова, Софьи Губайдуллиной, Мстислава Ростроповича. На широкую сцену вышел музыкальный андеграунд: группы ДДТ, «Наутилус», «Аквариум», «Кино» и т.д.

Зрители смогли вновь увидеть работы художников Василия Кандинского, Казимира Малевича, Павла Филонова; участников знаменитой «бульдозерной выставки» Эрнста Неизвестного, Олега Целкова, Оскара Рабина, Бориса Штейнберга, Виталия Комара и Александра Меламида; представителей «лианозовской» школы Евгения и Льва Кропивницких, Николая Вечтомова, Владимира Немухина, Лидии Мастерковой. Для ценителей изобразительного искусства стали доступны работы Ильи Кабакова, Анатолия Зверева, Владимира Яковлева, Дмитрия Краснопевцева, Бориса Жутовского, Юло Соостера, Вагрича Бахчаняна.

В художественном и документальном кинематографе перестроечных лет появляется ряд замечательных фильмов, созвучных эпохе (некоторые из них сняли «с полки»): «Покаяние» Тенгиза Абуладзе, «Проверка на дорогах» (1985 г.) Алексея Германа, «Легко ли быть молодым» Юриса Подниекса, «Так жить нельзя» Станислава Говорухина, «Завтра была война» Юрия Кары, «Холодное лето пятьдесят третьего» Александра Прошкина, «Маленькая Вера» Василия Пичула. Зрители получают возможность увидеть снятые в эмиграции фильмы Андрея Тарковского и Отара Иоселиани.

Секретариат обновленного после Пятого съезда союза кинематографистов практически через месяц после начала работы приступил к реабилитации фильмов – жертв режима и их авторов, зачастую лишенных возможности работать .

Сразу после съезда началась борьба за легализацию запрещенного к показу фильма «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Чхеидзе тайно привезет копию в Москву.

Была создана Конфликтная комиссия. Возглавивший ее кинокритик Андрей Плахов предлагает обратиться к Госкино СССР с требованием восстановить и выпустить на экран фильмы Сокурова (имелись в виду «Одинокий голос человека» и «Скорбное бесчувствие»).

Среди картин, выпущенных Конфликтной комиссией на экраны:

саркастический «Скверный анекдот» (1966 г. – выпущен в 1987-м) А. Алова и В. Наумова;
откровенно театральная «Интервенция» (1968 г. – выпущена в 1987-м) Геннадия Полоки (в главной роли Владимир Высоцкий);
дилогия Киры Муратовой «Короткие встречи» (1967 г.) и «Долгие проводы» (1971 г. – выпущена в 1987-м );
«Иванов катер» Марка Осепьяна (1973 г. – выпущен в 1987 м), экранизация повести Бориса Васильева;
«Ангел» (1967 г. – выпущен в 1987-м) Андрея Смирнова и «Родина электричества» (1967 г.) Ларисы Шепитько (из альманаха «Начало неведомого века»);
«Комиссар» (1967 г. – выпущен в 1987-м) Александра Аскольдова.

Одной из последних «полочных» картин стала экранизация повести Короленко «В дурном обществе», названная Кирой Муратовой «Среди серых камней». Но картину в первоначальном виде так и не удалось восстановить, изъятые эпизоды были уничтожены.

Кроме того, в годы перестройки вышли на экраны фильмы:

«Асино счастье» (1966 г.) Андрона Кончаловского, восстановлен и выпущен в 1988 году под названием «История Аси Клячкиной»;
«Мне двадцать лет» (1964 г.) Марлена Хуциева, восстановлен и выпущен в 1988 году под названием «Застава Ильича»;
«Ошибки юности» (1978 г.) Бориса Фрумина, восстановлен и выпущен в 1988 году;
«Вторая попытка Виктора Крохина» (1977 г.) Игоря Шешукова, восстановлен и выпущен в 1987 году;
«Только три ночи» (1969 г.) Гавриила Егиазарова, восстановлен и выпущен в 1989 году.

Огромную роль в культурной и общественной жизни приобрела публицистика. Острые статьи Юрия Афанасьева, Станислава Рассадина, Юрия Карякина, Андрея Нуйкина, Гавриила Попова, Натальи Ивановой, Игоря Клямкина, Бенедикта Сарнова, Юрия Черниченко, Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Николая Шмелева, Егора Яковлева, Виталия Коротича, Владимира Вигилянского, Александра Гельмана, Юрия Щекочихина, Павла Гутионтова, Отто Лациса и т.д. печатались в журналах «Знамя», «Новый мир», «Огонек», в «Литературной газете», «Московских новостях», «Известиях», «Советской России». Большой любовью читателей в те времена пользовался еженедельник «Аргументы и факты». Тираж «АиФ» перестроечной поры перекрыл все мыслимые пределы и попал в Книгу рекордов Гиннесса.

Широчайшую аудиторию имели телевизионные публицистические передачи, такие как «Взгляд», «Двенадцатый этаж», «До и после полуночи». Журналисты обращались к самым жгучим и волнующим темам современности: проблемы молодежи, война в Афганистане, экологические катастрофы…

Но, пожалуй, самой популярной телепередачей времен перестройки были прямые трансляции с Первого съезда народных депутатов. Тогда политика делалась на глазах всего народа. Это и было вершиной горбачевской гласности, приведшей за собой свободу слова.

После отставки Михаила Сергеевича эта свобода слова еще некоторое время сохранялась — по инерции, набранной ввиду объявленного им и удавшегося ускорения. А вот с гласностью было быстро покончено.

Но это не на совести Горбачева. А Вам, Михаил Сергеевич, — спасибо!

Отделы культуры и современной истории

Олег Хлебников

Новая газета, 02.03.2011