"Интерфакс" поздравляет Горбачева с юбилеем

"Интерфакс" поздравляет с 80-летием первого президента СССР Михаила Горбачева и вспоминает, как когда-то спасал его и предотвратил "путч-2"

Москва. 2 марта. INTERFAX.RU - Мало кому известно, что вслед за августовским путчем 1991 года вполне мог последовать путч ноябрьский, к срыву которого "Интерфакс" имел самое прямое отношение.

…После августовского выступления ГКЧП прошло чуть более двух месяцев. В стране было очень неспокойно, приближение конца великой державы, как мы теперь, задним числом, понимаем, неслось нам навстречу сотнями различных дорог и тропинок.

О том, как все было, рассказывает Михаил Комиссар, Председатель Совета директоров Группы "Интерфакс":

Главным, конечно, было противостояние Горбачева и Ельцина. Последнего поддерживало все больше и больше людей, терявших последнюю веру в коммунистические идеалы. В то же время государственная система испытывала колоссальное напряжение и в прямо противоположных плоскостях: против политики Горбачева яростно выступали те, кто любой ценой хотел сохранить коммунистическую власть и противился либерализации политической и экономической жизни страны. Эти силы неуклюже попытались опрокинуть Горбачева в августе, но с формальным подавлением путча их намерения не изменились.

Ранней осенью 1991 года слухи о каком-то продвижении войск, о вводе неких частей в Москву появлялись довольно часто. Их регулярно опровергали и постепенно к ним почти привыкли. Тем более что главным полем битвы Горбачева, конечно же, была подымающаяся российская государственность и расшатывание федеральных основ.

…Итак, в один из дней начала ноября 1991 года, судя по датам нашего сообщения, о котором пойдет речь, это было 5-го числа, я с утра был в офисе агентства.

Неожиданно мне сказали, что по телефону со мной хотел бы переговорить Виктор Иванович Илюхин, один из самых высокопоставленных сотрудников Прокуратуры СССР. В то время он был начальником управления по надзору за исполнением законов о государственной безопасности, членом коллегии Прокуратуры СССР, старшим помощником Генерального прокурора СССР. Я его немного знал, так как несколько раз делал с ним интервью, но никаких особых отношений у нас не было.

– Михаил Витальевич, у меня для вас информационный сюрприз, – начал разговор В.Илюхин. – Ценю ваше агентство, вас теперь весь мир знает (он явно имел в виду широкую известность, которую мы приобрели при освещении событий августа 1991 года), а мне как раз нужно кое-что сообщить всему миру. Присылайте курьера.

Предвкушая сенсацию (у Генпрокуратуры всегда может найтись что-нибудь интересное для журналистов), я отправил к нему мою помощницу Екатерину Акопян.

Где-то через час она вернулась и сказала, что предполагает что-то необычное. Ее ждали у входа в Прокуратуру и сразу проводили в кабинет В.Илюхина. Он немедленно принял ее, расспросил про возможности агентства, про подписчиков и передал ей для меня большой запечатанный конверт с гербом и напечатанным крупными буквами именем отправителя: "Прокуратура Союза ССР". Прощаясь с Катей, Илюхин подчеркнул: "Пусть Комиссар не беспокоится, это – не дезинформация".

Заинтригованный этим рассказом, я открыл конверт и буквально остолбенел. Передо мной лежало несколько страниц отпечатанного на машинке текста. На первой из них была копия короткого, но весьма впечатляющего письма В.И. Илюхина, датированного этим же днем, 5 ноября, руководителю Межреспубликанской службы безопасности (так после августовского путча обозвали всемогущее еще КГБ) В.В. Бакатину: "Направляю Вам постановление о возбуждении уголовного дела по статье 64 УК РСФСР в отношении Горбачева М.С. и материалы. Прошу организовать тщательное расследование вверенными Вам следователями. Приложение: на 15 листах. Начальник управления по надзору за исполнением законов о государственной безопасности В.И. Илюхин".

Надо представить себе мои тогдашние ощущения. Если это была правда, то это действительно была "бомба". М.С. Горбачев все еще оставался руководителем великой страны и хотя ей оставалось жить, как теперь известно, лишь полтора месяца, тогда никто из нас не мог себе этого представить. Вдумайтесь, представитель Генпрокуратуры, не высший, но и далеко не низший, открывает против президента СССР уголовное дело. И по какой статье! В советской истории такого еще не было. Даже случай с Н.С. Хрущевым был иным. Обвинение М.С. Горбачева в измене по силе воздействия на нас было не меньше, чем для предыдущих поколений арест Берии или развенчание культа личности Сталина.

Но был во всей этой истории еще один аспект.

Я и многие мои коллеги были бесконечно признательны Горбачеву за то, что он развернул нашу страну в сторону демократии, за то, что при нем мы начали, наконец, избавляться от страха перед государством, который, казалось, у советских людей стал уже генетическим. При всех претензиях к нему мы знали, Горбачев не пойдет на кровь и арестовывать за высказывание собственного мнения при нем не будут.

Не веря своим глазам, я листал прилагавшееся "Постановление о возбуждении уголовного дела", датированное днем ранее – 4 ноября. Там подробно анализировались нарушения, допущенные, по мнению Илюхина, Государственным советом СССР, который 6 сентября принял Постановления о признании независимости Латвийской, Литовской и Эстонской республик.

"Этими актами был закреплен выход названных республик из состава СССР и существенное изменение территории последнего", – говорилось в преамбуле. Затем на нескольких страницах приводилось юридическое обоснование нарушений Госсоветом во главе с Горбачевым советских законов и, наконец, шло завершающее документ Постановление: "…Возбудить уголовное дело в отношении Горбачева Михаила Сергеевича по признакам статьи 64 УК РСФСР (измена Родине)".

"Вот оно, – застучало в голове. – Похоже, через нас собираются запустить тот самый "путч-2", который должен был низвергнуть Горбачева". Причем это делалось явно не в пользу демократических сил, группировавшихся вокруг Ельцина, а в соответствии с интересами тех, кто предпринял неудачную попытку переворота двумя месяцами ранее.

Я созвал нескольких ближайших коллег-соратников. Однозначного понимания не было. Это могло быть началом нового государственного переворота, и по чьему-то сценарию "выстрел Авроры" решили доверить нам. Что должно было произойти затем, мы более или менее представляли: влиятельные силовые структуры, руководители ключевых ведомств заявят о неповиновении лидеру государства, против которого возбуждено уголовное дело, да еще со столь "значимой" в нашей стране формулировкой "измена Родине". Как же такому повиноваться? Зачем соблюдать присягу? А затем возникнет нечто вроде ГКЧП-2, которое Родину защитит, порядок наведет, ну и накажет кого надо, как водится.

Если принять этот вариант объяснения ситуации, размышляли мы, то по созданному кем-то плану через нас стране и миру доводилась информация о том, что во главе СССР стоит преступник, которого будут судить за измену Родине. Дальнейшие элементы сценария просчитывались, хотя в них мы уже, видимо, не задействовались. С нас всего лишь все должно было начаться. Начали размышлять. Почему именно нам такое "счастье"? Более или менее понятно. Канал, обладающий уникальной клиентской базой: основные мировые и советские СМИ, правительства крупнейших государств мира, первые лица нашей страны. Нацелены на сенсацию, схватят этот "горячий пирожок" как дар свыше.

Но могло быть и другое объяснение всей этой истории. А если это дезинформация, которую через нас пытаются запустить "высокие" противники Горбачева? После августовского путча такое тоже уже не представлялось невероятным. В этом случае, выстрелив "дезу" по нашим каналам, они устроили бы шум на весь мир, который затем был бы просто дезавуирован руководством Генпрокуратуры, а мы выглядели бы полными дураками, не попытавшимися проверить столь невероятную информацию.

Стали думать, что если к кому-то обратиться за разъяснениями? Но к кому? А если придем как раз к тому, кто в заговоре? Августовский путч показал, что в этих делах задействованы очень серьезные люди. Не зря же Илюхин адресовал свое письмо В.В. Бакатину. Может, и он, один из ближайших горбачевских сторонников, с ними? Тогда можно было предположить и такое…

И тут кому-то пришла в голову идея: "Вольский!"

Это была перспективная мысль. Аркадий Иванович Вольский – один из самых влиятельных и достойных людей из окружения Горбачева, бывший помощник Андропова в пору его короткого генсекства, человек с твердым характером и блестящим гибким умом, умевший отстаивать свою точку зрения и не боявшийся идти "поперек" (за что, кстати, в момент барской немилости и был сослан с Кремлевского Олимпа сначала в Нагорный Карабах, а затем – в созданный под него Научно-промышленный Союз СССР). Вольский прикрыл нас собой полугодом ранее, когда не дал довести гонения со стороны ряда членов Политбюро до расправы.

С тех пор я был с ним очень дружен, виделся или как минимум созванивался чуть ли не ежедневно. Этому человеку я доверял абсолютно и главное – знал, что он постоянно "варится" во всех кремлевских интригах.

Я позвонил ему и сказал, что необходимо срочно увидеться. Проблем с этим, естественно, не возникло, и через час я уже был в его кабинете на Старой площади. Вольский внимательно выслушал меня и вообще отнесся к информации очень серьезно. Помню, он долго вертел илюхинские документы и затем вынес вердикт: "По этому вопросу ты должен поговорить с Горбачевым. Напрямую. Больше никого втягивать нельзя".

Меня это удивило. Во-первых, я все же надеялся, что Вольский назовет все это "ерундой" и PR-ходом Илюхина. Во-вторых, я Горбачева лично не знал и плохо представлял себе, как это можно, вот так прийти и поговорить, да еще и по столь необычному делу с президентом СССР. Когда я ехал к Вольскому, то полагал, что, в крайнем случае, посчитав эту информацию важной, он сам как-то доведет ее до Горбачева. Но по каким-то своим раскладам Вольский решил, что действовать надо иначе.

Не обращая внимания на мое недоумение, он поднял трубку первой АТС и, как я понял, заговорил с помощником или секретарем Горбачева.

– Соедините меня с Михаилом Сергеевичем.

Видимо, ему стали объяснять, что Горбачев занят, и тут Вольский проявил свой характер:

– Скажите ему, что это срочно и чрезвычайно важно.

Вскоре я понял, что Горбачев взял трубку. То, что Вольский сказал затем, забыть невозможно. Без всяких предисловий и пояснений, практически требовательным тоном он произнес:

– Михаил Сергеевич, я прошу Вас срочно принять руководителя "Интерфакса" Михаила Комиссара. Он сейчас у меня, и у него есть информация чрезвычайной важности.

Как было бы естественно полагать, президент СССР не был воодушевлен этим предложением и, видимо, не выразил никакой заинтересованности во встрече с неизвестным ему представителем молодого информагентства. И тут Вольский снова вовсю показал себя.

– Михаил Сергеевич, я Вас часто о чем-нибудь прошу? Если я Вам говорю, что Вам надо (он как-то особенно нажал на это "надо") принять Комиссара, то я отвечаю за свои слова. Вы должны его принять.

Вольский положил трубку, посмотрел на меня своим пронзительным взглядом, в котором – что меня поразило – совсем не было обычно присущей ему усмешки (а он подсмеивался или взглядом, или словом всегда и над всем): "Ну давай, Миша. Михаил Сергеевич ждет тебя у себя…" (он назвал точное время, которое, увы, сейчас уже и не вспомню).

Перед тем как проститься он вдруг сказал: "За тобой могут следить, да и за документами охотиться могут, мы ведь не знаем всей игры".

…Я впервые попал в знаменитые генсековские коридоры Старой площади. Помню, меня ждали и довольно быстро провели в кабинет Горбачева. Кроме него, в кресле у стола сидел его помощник по внутренним вопросам Георгий Хосроевич Шахназаров, которого я до этого немного знал.

М.С.Горбачев пригласил меня присесть в кресло у приставного стола, напротив Г.Шахназарова. "Ну что у тебя там?" – помню начал Михаил Сергеевич немного насмешливым тоном, как бы показывая, что я отрываю его от дел из-за какой-то блажи Вольского. Я рассказал ему подробно всю историю. Горбачев с недоверием усмехнулся: "Что? Уголовное дело на меня? Измена Родине?" Звучало это примерно как: "Парень, ты в своем уме?"

Больше всего меня поразило сознание того, что мы подозревали, но во что не хотели верить: Горбачев и его люди ничего не знали об официально оформленных против него обвинениях в измене Родине. Спецслужбы и прочие каналы почему-то опять дали осечку.

ЭмЭс (так тогда по инициалам имени и отчества в политтусовке называли Горбачева) и Шахназаров внимательно изучили документы, затем президент повернулся к огромному пульту связи, который привлекал мое внимание множеством кнопок.

– Михаил Сергеевич, только, пожалуйста, не ссылайтесь на нас, – попросил я, – ведь у вас есть много возможностей получить эти документы, а нам ссориться с этими людьми не нужно…

Дело принимало такой оборот, что нам было не до славы. Мы рисковали нажить себе весьма влиятельных недругов, которые могли бы сильно затруднить нашу жизнь и работу.

Горбачев кивнул и нажал какую-то кнопку. Ответил, не помню точно, кто-то из руководителей Генпрокуратуры. По-моему, Генпрокурор Н.С.Турбин отсутствовал и ответил его зам. ЭмЭс обрушился на него с гневной тирадой, суть которой сводилась к мысли: "Куда смотрит руководство Генпрокуратуры, если "какой-то" начальник управления может возбудить уголовное дело против президента?" Он потребовал немедленно принять меры и дезавуировать решение Илюхина.

А затем произошло то, что меня впечатлило, пожалуй, более всего. На моих глазах Горбачев, нажимая кнопки на пульте и выслушивая доклады военных начальников, привел в состояние боевой готовности Московский военный округ, приказал объявить тревогу в ряде частей МВД, посоветовал "быть повнимательней" кому-то из руководства Госбезопасности.

Михаил Сергеевич принялся расхаживать по кабинету, вслух полемизируя со своими оппонентами. Что-то типа: "Они ничего не понимают и своими действиями развалят страну".

Потом он снова вернулся к пульту и попросил секретаря соединить его с Борисом Ельциным, в то время уже практически полностью автономным лидером новой России. Между этими двумя людьми, сыгравшими ключевую роль в современной российской истории, шла постоянная борьба, которая то обострялась, то как-то – по крайней мере, внешне – сглаживалась. Такое, как бы внешнее перемирие произошло после возвращения Горбачева из Фороса. И в начале ноября 1991 года (всего за полтора месяца до конца СССР!) их отношения, похоже, были более или менее в позитиве – то есть они хотя бы разговаривали друг и другом.

По громкой связи зазвучал характерный голос Ельцина. Горбачев с нотками сарказма – "Ты представляешь, что придумали?", – поглядывая на меня и Шахназарова, стал излагать ему историю. Я трепетно внимал казавшейся весьма дружелюбной для постороннего беседе двух политических лидеров. И тут вдруг, к моему ужасу, Михаил Сергеевич сказал, обращаясь к раздававшемуся из динамика голосу Ельцина:

– И знаешь, через кого они хотели это запустить?

Я в отчаянии замахал руками, но ЭмЭса уже было не остановить.

– Они это подбросили "Интерфаксу" и рассчитывали через него дать это на весь мир. Вот у меня сейчас Комиссар здесь...

Тут он увидел мое, видимо, сильно побледневшее лицо и, вспомнив про мою просьбу, свернул с "Интерфакса" на какую-то другую тему. Ельцин, который, кстати, был неплохо знаком и со мной, и с "Интерфаксом", никак, к счастью, не отреагировал на этот пассаж. Наверное, был чем-то занят.

...На прощание Горбачев подошел ко мне и тепло сказал: "Спасибо. Не забуду". Спустя годы, уже после его отставки, мы с ним подружились и дружим до сих пор. Но про первое наше знакомство как-то никогда не говорили. Когда недавно я напомнил ему про этот эпизод, Горбачев, подумав, отрицательно помотал головой: "Не помню, сам знаешь, сколько тогда всего творилось, каждый день что-то где-то рвалось".

Георгий Шахназаров напоследок сказал мне: "Миша, мы теперь – твои должники". Я тут же повторил сюжет про рыбака и рыбку и запросил эксклюзивный комментарий по поводу этого дела: "Завтра ведь все равно утечет, столько людей на ноги поставили". "Шах" посмотрел на меня своими мудрыми глазами и усмехнулся, практически словами Золотой рыбки: "Я ж сказал, мы – должники. Приходи завтра, будет тебе интервью".

И назавтра он дал нам редкое для него интервью, в котором поддержал наши догадки: "Запущенный Илюхиным пробный шар явно имеет целью возбудить националистические страсти, на волне которых реакция получила бы шанс повторить провалившийся августовский путч".

Интерфакс, 02.02.2011