Вирганская И.М. Раиса Горбачёва не боялась волков// Суперзвезды: Приложение к АИФ. - 2003. - № 3. – Февраль. – С. 3-5.

ВО ВТОРОМ классе Ириша Горбачева писала сочинение на тему «За что я люблю свою маму». За то, что у нее много книг, за то, что ее любят все студенты (потому что говорят ей «Здравствуйте!»), и еще за то, что «мама не боится волков». А она ведь и вправду была смелая. Как знать, решился бы когда-нибудь Михаил Горбачев развернуть в другую сторону колесо российской истории, если бы у него была не такая жена. За это ей и досталось от соотечественников, а особенно от соотечественниц еще больше злых слов и упреков, чем ее мужу. Когда в 1999 году Раиса Горбачева умирала от лейкемии в немецкой больнице, кто-то из моих знакомых сказал: «Зависть тоже может убить». Сейчас дочь Горбачевых Ирина Вирганская уже не дает столь однозначного ответа на вопрос, за что она любила и любит свою маму. За все. Ведь целая жизнь прошла…

— КОГДА мамы не стало, мы с папой много говорили о том, почему все произошло именно так. Ведь она столько отдала сил, чтобы помочь детям, больным лейкемией. И никаких объективных факторов для этой болезни у нее не было. Диагноз был поставлен достаточно быстро, еще в Москве, когда мама попала в ЦКБ. Но ей папа его назвал только в Германии. Она боролась, насколько хватало сил, практически до комы. Но таково течение этой болезни и ее лечение, что силы исчерпываются очень быстро. Некоторые выздоравливают, но чем старше человек, тем тяжелее она протекает. Говорят, что Бог всем дает столько, сколько человек может вытерпеть. Но почему именно это? Ответа никто не знает, и виноватых нет.

В этом году 5 января, в мамин день рождения, мы ходили на кладбище — папа, я, мои дочки Настя и Ксюша. Пообедали в маленьком ресторанчике недалеко от Новодевичьего и поехали на Воробьевы горы. Там, в университете, родители и познакомились когда-то.

Новенькая

— …МАМИН папа и мой дедушка Максим Андреевич строил железные дороги. Семья часто переезжала. Где они только не жили — даже в железнодорожном вагоне. Мама все время меняла школы — чуть ли не шесть раз. И каждый раз ей приходилось привыкать к учителям, одноклассникам, а в послевоенной школе все дети были разного возраста. Фактически она все время была в состоянии новенькой. Было трудно.
Мама часто вспоминала сибирские морозы, как вместе с моей бабушкой, Александрой Петровной, они делали пельмени. Лепили их мешками и выбрасывали за дверь на мороз, а потом ели всю зиму. Мама говорила, что «иногда не могли донести животы от стола до печки». Бабушка была домохозяйкой. К 25 годам она уже родила троих детей. Мамин брат Женя был младше ее на три года, сестра Люда — на шесть. По дому бабушка все делала сама, но воспитывать младших приходилось маме. Она рассказывала, что очень дружила с братом. Потом у него судьба не сложилась, он стал пить. Но в детские годы он был ей самым близким человеком. А в 17 лет мама уехала в Москву.

Десятый класс Рая закончила в Башкирии, в городе Стерлитамаке. Золотая медаль давала право выбрать любой вуз. Так в 1949 году она оказалась в Московском государственном университете. В студенческом общежитии на Стромынке, на берегу Яузы, селили по 8 — 14 человек в комнате. Все — кое-как одетые, и зимой и летом обутые в одни и те же ботинки. Рае родители прислали в подарок ее первое настоящее пальто — папа выиграл по облигации тысячу рублей. Шикарное по тем временам, с каракулевым воротничком, каким-то чудом добытое в сельпо, пальто это запомнилось на всю жизнь. А в остальном она жила, как и все ее подруги. Считала деньги до стипендии и даже на метро, как и все «бедное студенчество», умудрялась ездить зайцем.

Потом Рая познакомилась с Мишей Горбачевым. Ему было 20, ей — 19 лет. Встретились в студенческом клубе — там в фойе проходили занятия по бальным танцам. Кто-то из друзей Горбачева привел его туда специально для того, чтобы показать Раю.

Любовь всё-таки есть

— МАМА никогда мне не рассказывала, почему выбрала именно папу. У них обоих до встречи, конечно, были какие-то романтические увлечения. Но если говорить о любви, то, наверное, это была первая. Я много видела людей того поколения и поняла, что у них отношение друг к другу было более бережным, чем сейчас у нас. Они вступали в брак с признанием взаимной ответственности друг за друга. Между папой и мамой было именно то, что называют настоящей любовью. И оттого, что я это видела своими глазами, во мне навсегда осталась вера в любовь. Но, с другой стороны, это и сгубило мою семейную жизнь. По глупости я рассчитывала на то же самое — мне казалось, что у всех так бывает. Потом, уже спустя много лет, я поняла, что не все зависит от одного человека, что отношения родителей были одним из редчайших вариантов, который немногим выпадает.

Это чувство выглядело так, как будто они — один человек. У них были и споры, и ссоры, но они были одно целое. Когда приходилось расставаться, родители бесконечно друг другу звонили, письма писали. Даже когда мы с мамой уезжали в отпуск, то в течение этих нескольких недель писали папе домой, а он — нам. Помните старый миф о том, как Зевс разрубил андрогинов на две половинки — мужчину и женщину, — они либо встретятся, либо нет? Их половинки встретились.

Свадьбу Горбачевы сыграли в общежитии. ЗАГС — очень кстати — был прямо напротив. Денег у родителей не просили — Михаил сам заработал летом, убирая на комбайне хлеб. Платье заказывали вместе в московском ателье, но на туфли не хватило — их Рая одолжила у подруги. Учиться оставалось недолго — всего один курс. Защитив диплом, Рая поступила в аспирантуру. Мише тоже предлагали продолжить учебу или же сразу начать работать в Москве. А они взяли и уехали в Ставрополь.

— Когда родители заканчивали университет, мама заболела ревматизмом. У нее были очень тяжелые атаки, опухали суставы. Папа навещал ее в больнице, ухаживал. Врачи ставили диагноз «сердечная недостаточность» и не разрешали рожать. Потом, когда мама заболела лейкемией, была в коме и у нее не работал мозг, — сердце работало. Оно, наоборот, оказалось здоровым… А тогда, после университета, родители уехали на юг, на папину родину. Там маме стало гораздо лучше. И родилась я.

Деревенский соцопрос

— МАМА и папа везде таскали меня за собой. Они много гуляли, и я с ними — хотя ноги уже заплетались. Главным их увлечением были походы. Мы уходили в горы на целый день — без палатки, потому что нам важно было именно идти. Папа пел, а мы с мамой считали, что у нас недостаточно развиты вокальные данные.
Часто меня отправляли к папиным родителям — бабушке Марии Пантелеевне и дедушке Сергею Андреевичу. У них было крестьянское хозяйство — коровы, куры. Они меня вырастили, бабушка тайно крестила. Там я провела половину своей жизни и поэтому считаю себя человеком деревенским. Часто вспоминаю южные сады, огромные поля, маки… К маминым родителям я ездила достаточно редко, потому что, когда я была еще маленькой, они все продолжали переезжать с места на место.

Родители вынуждены были отдать меня в детский сад, несмотря на то что я там скучала, плакала. Маме было очень сложно. Трудно было найти работу по специальности, все кафедры были забиты фронтовиками и партработниками, а она в то время была беспартийной. Какое-то время она даже работала в библиотеке. Трудно было писать диссертацию по социологии, которая тогда только начинала зарождаться. Трудно было работать и поддерживать порядок в доме. Но работа для нее всегда была очень важна. Позднее, когда мы переехали в Москву и у нее появились новые обязанности, мама уже не могла больше заниматься, писать докторскую и очень переживала из-за этого.

Огромными резиновыми сапогами деревенский социолог Раиса Горбачева месила грязь на сельских дорогах. Изучала крестьянскую семью. Стучалась в дома колхозников, стариков, солдатских вдов. В каждом четвертом дворе ее встречала и усаживала пить чай мать-одиночка. «Что ж ты, доченька, такая худенькая? Мужа, у тебя небось нет. Есть? Значит, пьет. Или бьет. От добра по дворам не ходят», — пожалела ее как-то одна из женщин.
Номенклатурный ребёнок

— МЫ ЧАСТО переезжали с одной казенной квартиры на другую. Процессом создания домашнего уюта руководила мама. С собой в первую очередь перевозили картины, цветы, коврики, книги. Моей обязанностью было составлять картотеку домашней библиотеки. Сейчас у себя дома я этого не делаю, но книги держу в порядке. А у родителей книг было безумно много. И с ними все время работали, ведь это была не только художественная литература. Мама читала курс по философии, что требовало бесконечной подготовки. Папа изучал и экономическую, и политическую литературу. Ну и я читала, как сумасшедшая.

Папа делал карьеру, всегда поднимался вверх. Не скажу, что мы сильно жертвовали чем-то ради этого. Это была просто работа. Но всю жизнь, сколько себя помню, у меня были какие-то ограничения. Папу и маму все знали, и я несла свою долю ответственности, не могла их подвести. Позднее меня и в институте проверяли, чтобы доказать, что номенклатурный ребенок по определению не может самостоятельно получать хорошие отметки. Но все заканчивалось благополучно, потому что я на самом деле училась. В Ставрополе была всего одна элитная английская спецшкола, но туда меня не отдали. Это тоже было проявлением принципиальной жизненной позиции родителей. Я ходила в школу по месту жительства. Она была неплохая, но народ в ней был самый разный. Дружила с одноклассниками — совершенно обычными детьми.

Что касается охраны, то она у меня появилась только тогда, когда папа стал генсеком и президентом. И как только он перестал им быть, я тут же от нее с радостью избавилась. Этот образ жизни совершенно невозможен. Но в Ставрополе за мной телохранители не ходили. Но зато с самого детства через меня то и дело кто-то пытался получить доступ к папе — сначала секретарю горкома, потом крайкома, потом ЦК… Я отвечала, что ничем помочь не могу, мне не разрешают. Это сложно — отказывать людям. Слава богу, моим дочкам этого не пришлось пережить. Они стали здравомыслящими, когда папа уже ушел в отставку.

На первом курсе Ставропольского мединститута Ирина познакомилась с будущим мужем. С Анатолием они учились в одной группе, поженились в 1978 году. И в этом же году Михаил Сергеевич был избран секретарем ЦК. Вся семья перебралась в Москву.

Хлеб и водка по талонам

— КОГДА приехали в Москву, квартиры не было и мы жили все вместе на государственной даче. Стояли морозы. Из-за них я всю первую неделю рыдала. Друзей не было, пришлось идти в новый институт, но со временем у нас образовался свой круг знакомств. Поэтому в столичное номенклатурное общество мы с мужем, в общем-то, и не попали.

В Ставрополе мы, конечно, чувствовали себя более обеспеченными, чем другие. Да и в Москве в первые годы тоже. Но потом нас как-то очень быстро обогнали. У меня, как и у всех, были продовольственные карточки, с которыми я ходила по магазинам. Конечно, папе и маме этого не приходилось делать, да и я в любой момент могла что-то у них попросить. Мама безумно переживала из-за того, что мы могли себе многое позволить, а другие люди — нет. Но икру ложками мы никогда не трескали, потому что мама считала, что это вредно. В основном сидели на твороге, потому что надо был вес держать. У нас дома всегда был культ походов, здорового образа жизни. Поэтому и антиалкогольная кампания на нас никак не отразилась. Водку мы тоже не пили. У нас всегда что-то было спиртное и, наверное, в большем количестве, чем у обычных людей, но это не имело никакого значения.

Как рассказывала при жизни сама Раиса Максимовна, в последние годы в Ставрополе у Михаила Сергеевича как 1-го секретаря крайкома была довольно приличная зарплата — 600 рублей. У Раисы Максимовны, доцента вуза, — 320. Став секретарем ЦК, Горбачев получал уже 800 рублей в месяц плюс 200 рублей «на питание».

Перестройки могло и не быть

— Я ИНОГДА думаю: ведь родители могли перестройку и не начинать. При папином возрасте можно было 25 лет спокойно просидеть генсеком — себе в удовольствие. И ничего бы не случилось. Говорят, общество вызрело. Да, но кто-то должен был это общество подтолкнуть. Да и годы, которые с тех пор прошли, показывают, что мы в России, в общем-то, согласны на все. У нас в стране что-то могло начаться только сверху. А у родителей было внутреннее убеждение, что перемены необходимы.

Наша семья через многое прошла. Все было: и сплетни, и грязь, и предательства, и измены. Взять хотя бы эти сережки, которые мама якобы купила за три тысячи долларов. На самом деле они стоили триста долларов, и, поскольку денег у мамы не было, за них заплатил сотрудник посольства, которому потом в России вернули долг. Когда-нибудь мы эти сережки выставим на обозрение. Они вошли в историю. Только бы никто не упал в обморок, увидев их. Или говорили, что мама одевалась у западных дизайнеров. На самом деле в Ставрополе ей шила одежду соседка, которая жила этажом ниже. А в Москве она одевалась в ателье на Кузнецком мосту, у наших модельеров. Люди с удовольствием с ней работали, шли навстречу, искали ткани. Она умела одеваться. Даже когда приезжала в столицу из Ставрополя, из провинции, всем казалось, что она одета ох как!

Мы ушли не так, как нормальные люди, — а под гиканье и улюлюканье, раздававшееся вслед. Сейчас уже многие это забыли. После отставки был суд над КПСС, на котором именно папу решили призвать к ответу — других ответственных не нашлось. До 1996 года папа был практически в изоляции, у него не было доступа на телевидение, все было перекрыто. И в 1996 году он участвовал в президентской компании еще и потому, что, куда бы ни приезжал, везде слышал: «Вы же давно смылись в Америку. Наделали и уехали». Все это надо было выдержать. Но родители сохранили моральную силу делать и говорить то, что считали нужным. Мама очень тяжело все переживала, и, может быть, в этом плане лейкемия была расплатой.

Я родилась на день позже мамы — 6 января. В этом году в мой день рождения за столом собрались самые близкие и дорогие мне люди, и я сказала: очень легко быть хорошей дочерью, когда ты имеешь одного из лучших отцов в мире, и очень легко быть хорошей матерью, когда тебе Бог дал именно таких детей. Я одна из счастливейших матерей. И также очень легко быть любящей женщиной, если есть рядом любящий человек. Ведь только сильный мужчина может позволить себе сильную женщину.