Уважаемые коллеги, я решилась предложить тему своего выступления, исходя из двух соображений.

 

Первое соображение – это реакция на ту ситуацию, о которой уже начали говорить. Считается, что все, что инновационного происходит в нашей стране, исходит сверху. Мы декларируем российскую нацию, говорим о российской идентичности, о модернизации, но все это у нас идет сверху.

 

Мне кажется, что мы должны все-таки более критично посмотреть на этот вывод, который утверждается в связи с особой российской цивилизацией. Я бы хотела это показать на примере тех идей, понятий, которые касаются процессов и явлений, обсуждаемых на нашей сегодняшней дискуссии. Идея формирования российской идентичности, российской нации, которая должна смягчать межкультурное напряжение, проходит тогда, когда есть для нее основание, а ежели нет, она очень сильно модифицируется.

 

И второе, почему я хотела представить эту тему, – это последние социологические опросы наших Центров изучения общественного мнения и Института социологии РАН, которые говорят, насколько разнообразна, а порой и опасна модификация идей сверху и под влиянием чего она происходит.

 

Данные свидетельствуют о том, что российская идентичность становится массовой. По результатам репрезентативных исследований (1750 респондентов старше 18 лет в 58 поселениях) свыше 90% людей идентифицируют себя как граждан России, 72% говорят о том, что они ощущают сильную связь с российскими гражданами. И одновременно 82% «никогда не забывают о своей национальности». 43% русских и 34% среди других национальностей говорят о том, что «все средства хороши для защиты интересов моего народа», и практически столько же считают, что «насилие допустимо, если нарушаются интересы моего народа».

 

Таким образом, сам концепт, который задается сверху, – российской идентичности – проходит. На него есть запрос снизу, хотя он деформируется согласно представлениям людей. Российская идентичность – не такая безоблачная, какой мы хотели бы ее видеть. Отсюда, на мой взгляд, должен быть осуществлен следующий этап поиска того, как сделать эту российскую идентичность, которая должна смягчить межкультурное напряжение, не изоляционистской и далекой от готовности к насилию.

 

Для этого, мне кажется, очень важно провести историческое кросскультурное сравнение, и мы сейчас уже имеем такую возможность. Все-таки 20 лет исполнилось новой России, и можно сравнить 1990-е годы, 2000-е годы, посмотреть, какое различие мы имеем по территориям. Поэтому многоуровневость межкультурного взаимодействия целесообразно рассмотреть не только на федеральном уровне в целом поэтапно, но и на уровне территорий, отобрав те, которые, действительно, дают модели разных взаимодействий, обеспечивающих более толерантные отношения.

 

В наших исследованиях мы брали Татарстан и Саха (Якутию). Татарстан как пример того, где можно провести межцивилизационные сопоставления, Саха (Якутию) как пример, где вроде бы религия не играет такого значения – часть якутов вообще придерживается шаманизма, другая часть – христиане. Но и та, и другая республика прошла этап очень высокой этнической мобилизации и конфронтации с центром и все же при высоком представительстве разных этнокультурных групп удержалась на уровне политического диалога, не переходящего на стадию личностного противостояния и насилия. Именно поэтому эти территории представляют интерес.

 

Я помню, как американский конфликтолог Д. Горовец, отправляясь в Татарстан, был убежден, что при таком уровне политического конфликта, какой был там в 90-е годы, обязательно будет межкультурное столкновение, а мы его здесь, в Москве, убеждали, что его не будет. Он приехал в Татарстан, ходил с микрофоном среди людей на улице, брал интервью и, приехав, сказал: «Да, это необычный случай, потому что ни в Африке, ни в Европе такого не бывало. Если есть такого уровня политический конфликт, он переходит на личностный уровень. А в Татарстане этого не произошло».

 

Другая территория – это Саха (Якутия), где тоже был самый высокий уровень политических претензий. Там даже шельф объявили своей территорией, что нигде в мире не происходит – граница всегда под охраной федерального центра. И взаимодействие русских и якутов тоже было достаточно сложным, потому что уровень культуры и характер их жизненного восприятия были довольно различными.

 

И третья территория, которую можно предложить для рассмотрения, – это Большой Сочи. Почему? Потому что это особая территория, где нет коренной национальности. То есть здесь нет привычных противоречий между национальностью, которую можно считать аборигенной, и другими. В 1864 году все местные жители – убыхи – царским правительством были выселены, и все, кто приехал туда – и русские, и армяне, и молдаване, и украинцы, и греки, – все были новыми жителями. Как они взаимодействуют? Почему там при такой сложной ситуации на приграничной территории, где очень высокая полиэтничность, много мигрантов и беженцев из-за конфликта Грузии и Абхазии, удерживаются благоприятные межэтнические отношения в сравнении с другими территориями, даже в южном районе? Здесь, кстати, самый высокий уровень в сравнении с другими территориями признания себя россиянами.

 

Почему на этих трех территориях мы имели более или менее благоприятную ситуацию межкультурного взаимодействия? Для того чтобы рассмотреть этот межкультурный диалог, как теперь говорят, надо было изучить разные сферы: политику, экономику, социальную сферу, уровень культуры и социально-психологический уровень общения. Во всех этих сферах работал один фактор – интерес. Почему в Татарстане удавалось удержать этот диалоговый режим? А потому, что правительство Татарстана и все люди понимали, что если удерживается татарами мир с русскими, то тогда татары получают больше и русские получают больше, потому что русские там тогда тоже жили лучше, чем на других территориях страны. К тому же не хотели насилия, плачевный опыт которого люди видели на примере Чеченской Республики. Значит, удерживал экономический и политический интерес.

То же самое в Саха (Якутии). В республике нам рассказывали: «У нас нельзя допускать много насилия, экология не позволяет. В таких условиях выживем, только помогая друг другу».

 

То же самое в Сочи. Это территория Краснодарского края. Краснодарский край – район красного пояса, где коммунисты всегда побеждали. Почему они за коммунистов? Да потому, что в Сочи старожилы-сочинцы помнят, что они при советской власти напрямую входили в состав Федерации, в центр. Они не входили в Краснодарский край, они не считают себя кубанцами. Это конфликтное взаимодействие, поэтому они не очень любят региональную власть и всех, кто связан с краснодарским правительством. Но они все заинтересованы прямо выходить на Россию – и русские, и армяне (вторая по численности национальность там), и греки, и все другие национальности. У них есть какой-то интерес для того, чтобы вести себя как самостоятельная единица в политическом пространстве России.

 

В Большом Сочи все заинтересованы в том, чтобы курортники приезжали. Если курортники не приедут, у местного населения не будет никакой хорошей жизни – ни у тех, кто работает в санаториях, ни у сдающих жилье. А курортники приедут тогда, когда здесь достаточно тихо. Поэтому даже когда там есть случаи насильственных актов, ни местное правительство, ни люди не хотят об этом говорить и сами стремятся урегулировать сложные ситуации. Даже когда были военные действия в Южной Осетии, между грузинами, осетинами и абхазами удавалось удерживать ненасильственные взаимодействия, потому что в этом был интерес.

 

Самая сложная сфера – психологическая. Чувство достоинства, чувство самореализации там, где каждый человек может считать себя равным, – это исключительно важно и на уровне региона, и на уровне центра. Глубинные интервью, мозговые атаки – все они показывают, что во время дискуссий всплывает один и тот же вопрос: что мы будем говорить о центре, о нас же центр не думает! Поэтому нет стимула интеграции на уровне федерации. Но есть интерес интеграции на уровне региона, территории. Поэтому мы должны, мне кажется, обязательно использовать этот ресурс.

 

В социально-психологической сфере есть еще одна проблема, о которой надо подумать и сделать выводы. Это очень высокий рост этнического самосознания русского народа. У нас таких данных в последнее время просто не было. С 1994 года у нас идет вопрос: «Согласны ли вы с высказыванием “Никогда не забываю о том, что я человек такой-то национальности”?» Вот сейчас среди русских 82% никогда не забывают о своей национальности (47% полностью согласны, 35% скорее согласны). Это вдвое больше, чем в период конфликтов на территории республик.

Многонациональность раньше всегда считалась достоинством нашей страны. Сейчас доля русских, которые говорят, что многонациональность – это проблема, вдвое больше, чем тех, кто считает это преимуществом нашей страны.

 

Есть какие-то малопрогнозируемые настроения. Например, как можно объяснить данные о том, что 65% русских и 58% других национальностей считают, что «было бы лучше, если народы, которые не хотят мирно жить вместе, имели бы право выхода из России»? С одной стороны, это либерализация мнений, но, с другой стороны, это можно интерпретировать и иначе – это может быть защитная этничность. Население боится конфликтных точек, которые сохраняются в стране.

 

И что же мы можем противопоставить из того, о чем уже говорилось?

 

Из того, что обсуждалось, совершенно очевидно, что только провозглашением российской идентичности мы не можем обойтись. Это идея сверху, предложенная ученым миром. Важно, как она реализуется снизу, потому что похоже на то, что Майкл Линд был прав: «Не всякая интеграция хороша, и не всякий сепаратизм плох». Но все-таки эта идея остается.

 

Но фактом остается то, что реальная интеграция может быть осуществлена только на основе общего интереса. Ничего другого мы пока не можем предложить ни для территорий, ни в целом для России. И даже исторический опыт других стран это показывает. Почему Канада приостановилась в распаде? Потому что люди почувствовали, что все-таки им лучше жить вместе.

 

Можно ли у нас говорить о возвращении идеи «плавильного котла»? Я хотела бы сказать, что идею «плавильного котла» у нас неправильно интерпретируют, потому что считалось, что это ассимиляционная политика. А это не ассимиляция. «Плавильный котел» предполагал интеграцию всех культурных групп. Когда мы объясняли русским, что это означает, что русские тоже должны тогда «переплавляться», это сразу вызывало неприятие. Поэтому я не думаю, что эта идея пройдет. А вот интернационализм в другом варианте, идеи интеркультурализма – они, может быть, и будут проходить, потому что в массовом общественном мнении потребность в таком взаимодействии существует.

 

Но главное – это поиск зон общих интересов. Если мы сможем найти их и представить населению на территориях, тогда, может быть, нам удастся сделать что-то позитивное.