М.О.Чудакова
Я хочу Вас сердечно поздравить. В прямом смысле слова Вам вечная благодарность.
Поскольку мы говорим о шестидесятниках, то я думаю, что да - нужны определенные границы этого слоя. И здесь все время мы их пытаемся обозначить. Я думаю, это совершенно правильно. Это историческое, историко-общественное явление, размывать его нет никакого смысла: и так у нас размытого слишком много.
Да, по тем вопросам, которые задавали устроители вначале, можно сказать, что важной чертой их мировоззрения была прямая, можно сказать, кровная связь с Октябрем 1917 года. Потому что та революция в той или иной степени была детищем их отцов, к тому же, как правило, расстрелянных. Болезненное воспоминание о бесславно, так сказать, загубленных родителях, которые даже не могли крикнуть что-то перед смертью в этих подвалах, было важной формирующей частью их мировоззрения. Ужасно, что мы не знаем ничего о последних минутах множества своих сограждан. Обычно известно о последних минутах казненных людей. А у нас – иначе: мы не знаем, как они там умирали, не знаем, что делали с ними в последние часы их жизни..
Это болезненная мысль о погубленных близких не давала многим трезво взглянуть ни на Ленина, ни на Октябрь - все было сосредоточено естественным образом на палаче и тиране Сталине.
Шестидесятники не довели до конца свои размышления об установившемся в их стране строе, который привел к этим гибелям. И в 1988 году Егор Яковлев, которого здесь не раз упоминали, спросил в изумлении у одного из редакторов своих «Московских новостей», держа в руках верстку моей статьи о публиковавшемся тогда наконец в отечестве «Докторе Живаго»: «Она, ваш автор, что же - против Октябрьской революции?»
Да, я была против Октябрьской революции с девятнадцати лет; но сейчас не обо мне речь, а о тех, у кого были важные свойства, которые досталась потом их наследникам и, я бы сказала, укрупнились. Александр Даниэль говорит, что он тоже шестидесятник, хотя в 1956 году ему было девять лет. Но ведь существует понятие наследников. Быть наследниками шестидесятников - это вполне достойная вещь.
Наследником шестидесятников, выросшим в этой среде, был Егор Гайдар. Это желание конструктивной работы, желания что-то делать, непременно делать в своей стране, оно досталось наследникам. Шестидесятники не могли реализовать этого своего стремления в полной мере - им не было дано этого счастья. Но наследникам достался их импульс, и они смогли это сделать.
Когда сегодня говорят об утечке морали, о том, что шестидесятники всегда говорили то, что думали, то здесь я хочу обратить внимание на слово «говорили». В России наступил момент в 1990-1991 годах, когда надо было не говорить, а, чтобы страна не провалилась в пропасть, - делать!
Я написала недавно биографию Егора Гайдара - не для вас, не для нас. Я не надеюсь что-то уже доказать взрослым людям в нашей стране. А я написала, как сообщено в подзаголовке, «для смышленых людей от шести до шестнадцати лет». В процессе работы я по дням и часам проследила, кто не взялся, а кто взялся за грязное дело, зная, что его самого вымажут. Грязное же дело! Потому мало кто возьмется рисковать своей репутацией.
Егор Тимурович Гайдар – наследник шестидесятников, выросший в их среде, - знал, что его вымажут грязью до шеи. Стопроцентно знал! Не то, что предполагал, а твердо знал и многократно об этом говорил. И все-таки пошел... И когда под конец, в последние полгода Познер спросил его, задал знаменитый вопрос одного из известнейших литераторов, как всем известно: что Вы больше всего не любите в себе, что Вы больше всего любите в других, что Вы скажете Всевышнему, когда появитесь перед ним? Он сказал не задумываясь:
- Скажу, что я делал то, что считал своим долгом.
А что касается денег, накоплений… Шестидесятники были бессребрениками? Простите. Я видела в 70-е годы шестидесятников. Они были очень разные. Про одних я говорила, что они заняты только тем, что меняют кожу на замшу - то есть роскошные, весьма дорогие кожаные куртки на не менее дорогие замшевые. И те и другие купить в советских магазинах было невозможно, «доставать» их – в магазинах «Березка» или у тех, кто привозил из-за границы было делом трудоемким – на это уходили все силы. Да и деньги на это заработать абсолютно честным, без подыгрывания советской власти литературным трудом было возможно, но, простите, очень и очень трудно.
И у тех, кто уж очень занят был приобретением этих курток на мысль о том, что можно ухитриться сделать в своей стране, времени и сил уже не очень-то и оставалось – вот что я имела в виду, говорят о том, чем они заняты. В расцвете «застоя» писательские кооперативные дома у метро «Аэропорт» (так называемые «аэропортовские») полны были такими шестидесятниками. Они были, повторю, очень разные и были среди них весьма и весьма корыстолюбивые.
Что касается того, что шестидесятники не лгали, как здесь тут объясняли под аплодисменты собравшихся. Нет, это не совсем так. . И говорили то, что думали? Нет, даже совсем не так.
Они не лгали впрямую, но слишком о многом умалчивали – в конце 80-х- начале 90-х.
Я считаю, эта их молчаливость сыграла плохую роль. Она наше огромное население возбудила во многом против людей, демократически и либерально настроенных, Почему? Я это не просто только сейчас говорю. Я пыталась письменно, печатно не раз это выразить. В начале 90-х, писала я, все прорабы перестройки стали делать вид, что родились в 85-м году. Ни один из них не сказал, не рассказал - не будем называть церковным словом «исповедь», - просто не рассказал свою духовную биографию: да, тогда-то я разочаровался в Сталине, тогда-то – в Ленине, тогда-то – в партии. Но выход из нее, как вам известно, был невозможен – как тогда говорили: вход - рубль, а выход – два.
Никто всего этого не сказал. Каждый начинал свои публичные обличения с чистого листа. Умолчаний относительно собственного жизненного пути было столько, что нам всем перестали верить.
Я в партии не была, но это другой вопрос. Нам, противникам советской власти и сторонникам демократии, перестало верить огромное количество населения. Говорили: «А где, собственно, все они были-то тогда?» Подавляющее большинство прорабов перестройки имело во внутреннем кармане партийный билет. Но предпочитало в годы перестройки об этом публично не говорить. И напрасно.
И именно тогда наиболее оголтелые журналисты стали с готовностью писать, что все делали одно и то же, все поклонялись Бог знает кому, все брали деньги у Советской власти и прочее.
Короче говоря, на протяжении начала 90-х годов, в конце 80-х даже началось это, в умы внесли огромную сумятицу. А надо было просто рассказать о себе - как говорили на комсомольских собраниях: «Пусть биографию расскажет!». Вот то же самое. Между тем многим было что рассказать весьма достойное. Здесь сидит Юрий Николаевич Афанасьев. Я одна из немногих, кто видел и слышал его в 1984 году. Я сидела у него на секторе и была потрясена тем, что он на десять голов был либеральнее любого своего сотрудника. Я живой свидетель этого - что он отнюдь не поворачивался во время перестройки на 180 градусов, в чем так любили упрекать шестидесятников.
Так что можно было о том, о другом и о третьем рассказать. Никто, ничего - все молчали, как говорится, в рот воды набрали. Поэтому теперь и говорят, как мы только что слышали из уст опытного оратора, с таким азартом - какие плохие либералы по сравнению с шестидесятниками, как они допустили, что деньги получили такое значение, как у нас стало много грязи... Я тоже была в ужасе в начале 90-х от поведения «новых русских» и спросила у самого близкого своего человека - у моего мужа Александра Павловича Чудакова (мы были однокурсники, но он умнее был меня намного): «Слушай, что же это творится? Как же так?!» На что он мне задал простой вопрос: «Ты что, не знаешь, что такое первоначальное накопление? Первые купцы в России кто были? Они из леса на дорогу с кистенем выходили!». И я умолкла, потому что это была чистая правда.
Мы остановили на 70 с лишним лет нормальное развитие частной собственности, после ее возвращения страну отбросили вновь к давно пройденному в свое время периоду первоначального накопления со всеми его уродливыми чертами - и теперь слушаем брезгливые выступления: «Да что они какие-то противные, так деньги любят! Мы вот не любили!..»
Я заканчиваю. Я хочу сказать: давайте все-таки немножко трезвее посмотрим на историю своей страны и на то, кто и какой вклад внес. И когда мы вспомним конец 1991 года, когда отовсюду из каждой области пришли телеграммы (все опубликовано),: у нас муки на 7 дней, у нас – на 8, у нас хлеба осталось на 12 дней... То есть нас ждала не гражданская война. Нет, нас ожидало то, что я считаю хуже, - нас ждал женский бунт матерей, у которых дома плачут от голода дети. Я считаю, что мать, у которой нечем накормить ребенка, способна на все. И никто не будет спорить со мной. И это было время не тех, кто умеет красиво говорить, а тех, кто не очень-то это умеет (Гайдар в беседе с Познером сказал, что не любит в себе «недостаток красноречия»), но готов со стопроцентным риском для своей репутации начать в срочнейшем порядке делать.
Поэтому, когда мы рассуждаем: те были моральные, а эти пришли аморальные… Да, у нас в стране ситуация довольно противная. Я сама задаю всем вопрос: «Когда вы в последний раз слышали фразу: "Он поступил бесчестно"»? Никто вспомнить не может этого! А в 60-е, да и в 70-е годы мы ни секунды не размышляли на эту тему. Мы знали, кто бесчестный, кто честный и кому руки не подавать.
Да, все смешалось в доме Обломовых, как любит сегодня говорить молодежь. Но не надо в умы дополнительную сумятицу вносить. Пора по полочкам все разложить. |
|
XXI век станет либо веком тотального обострения смертоносного кризиса, либо же веком морального очищения и духовного выздоровления человечества. Его всестороннего возрождения. Убежден, все мы – все разумные политические силы, все духовные и идейные течения, все конфессии – призваны содействовать этому переходу, победе человечности и справедливости. Тому, чтобы XXI век стал веком возрождения, веком Человека.
|
English |
Хочу начать с поздравления Михаила Сергеевича Горбачева, потому что не было другой возможности это сделать. Михаил Сергеевич, помимо всего, что Вы сделали для всей страны, хочу поблагодарить вас за то, что Вы сделали для меня лично. Мне два раза власть в моей стране давала возможность научной жизни: один раз - в 1956 году, когда вскоре после доклада Хрущева я поняла, что смогу заниматься тем, чем мечтала заниматься с девяти-десяти лет, - советской литературой. И потом это сделали Вы. В то время, когда вы пришли, я уже заканчивала свое «Жизнеописание Михаила Булгакова», твердо, стопроцентно веря, что вы появитесь и в новых цензурных условиях ее можно будет издать. Мы с Александром Павловичем Чудаковым, моим мужем, вас вычислили: уверены были, что не может в такой большой стране не появиться наконец такой человек. Вы пришли; мне предложили в издательстве написать о трагической биографии Булгакова. Заключили договор и думали, что я через сто лет принесу. Я на другой день принесла книгу, которая была уже готова, – потому, повторю, что я верила в ваше появление в нашей стране.
