Р.С.Гринберг
.jpg)
Руслан Гринберг: Изменения в обществе и государстве могут состояться только при наличии партии реформ.
Я считаю себя шестидесятником, горжусь этим ощущением и твердо знаю, что зародилось оно 5 марта 1953 года. Умер Сталин. В то время моя семья жила в Азербайджане, – отец работал главным инженером на Мингечаурской ГЭС. Я никогда не забуду тот день: весь город Баку рыдал. Я, разумеется, тоже заплакал. Отец нагнулся ко мне и тихо произнёс, – и я запомнил это на всю жизнь: «Не плачь, не такой уж он был и хороший». Я не мог не верить городу Баку, – и республике, – но отец был ближе. Это стало, как принято теперь говорить, настоящим социо-культурным шоком, – и началом развития моего личного гражданского самосознания.
С этого события начинается период, который можно без всяких оговорок назвать эпохой шестидесятников. Хотя само это название пришло, укрепилось и начало обесцениваться, рассыпаться позже. Я бы не согласился с Ольгой Здравомысловой, заметившей, что шестидесятники – последние советские люди. Думаю, они были лучшие советские люди, но не последние, а скорее предпоследние, и к тому же очень разные, – важнейшая особенность, ставшая ясной только в наши дни. Объединяло их, собственно, одно – стремление переделать страну, чтобы жить здесь было плодотворнее и интереснее, т.е. без всяких преград для творческого самовыражения.
Но что такое было «шестидесятничество», какая мировоззренческая основа обозначилась у этого небывалого явления? Ответ не так прост, как может показаться. Во всяком случае и сегодня актуален анализ общественного проекта послесталинской эпохи. Его нет, но я думаю, что в нем уж точно уместились бы гуманизм раннего Маркса и политико-экономический реализм позднего Ленина. При этом нельзя не отметить самую важную черту этого феномена. Жизнь страны, её культуру, сознание людей вдруг наполнил воздух свободы; предвкушение свободы; даже грезы о свободе; почти детская вера в торжество свободы; мифотворчество свободы! В воздухе витал вкус свободы, и, конечно, предвестье свободы. И, конечно, должны были, рано или поздно появиться предвестники свободы.
Сегодня всё чаще говорят о смерти двух великих утопий: «всемогущества плана» и «гармонии рынка». Очень важно это подчеркнуть, так как шестидесятники в каком-то смысле хотели, может быть, осознанно, а может не очень, объединить справедливость и свободу, товарно-денежные отношения, т.е. «рыночность», и общественный интерес. Этот синтез – только в неизмеримо расширенных масштабах, – и сегодня ищет наш, по определению Энтони Гидденса «ускользающий мир». В идеях шестидесятничества были заложены основы великого синтеза социализма и свободы, – соединения социально-гуманитарного измерения строя и прав и свобод человека.
Хочу напомнить ещё о том, что 1960-е годы – это годы надежд, годы благородных порывов, и не только в наших поисках социализма с человеческим лицом, но и на Западе тоже. Вспомните лозунги молодёжной революции 60-х годов: да здравствует Маркузе! долой бюрократию! И на Западе философия освобождения и социально-гуманитарного ренессанса, протесты против потребительства и эгоистического индивидуализма, поиски истины и смысла жизни, стремление к солидарности – составляли главное содержание общественно-политических движений, «майской революции» во Франции. Очень любопытные образовались параллели. Несмотря на наивность и утопичность многих идей того времени, две вещи напрашиваются в качестве обобщения. Это была реальная развилка истории и возможно, историческая альтернатива; это был поразительный феномен, возникший в мире, расколотом на две непримиримые социальные системы.
Существует такая гипотеза: американцы очень боялись, что «Пражская весна» и впрямь станет успешной альтернативой историческому капитализму. Есть даже информации о том, что будто бы советскому руководству посылались сигналы о том, что мол, Запад, НАТО никак не будет противодействовать возможным жестким мерам Кремля по прекращению пражского эксперимента. Гипотеза спорная. Но версия показательная. Конвергенция была не нужна и невыгодна правящим элитам обеих конфликтующих мировых систем. Удачная была научно-историческая догадка, недаром ныне тяга к конвергенции не только не исчезла, но и набирает силу.
Чем отличаются шестидесятники от последующих поколений? Это, думаю, чистая психология. Я не очень верю в этический прогресс человечества, но убеждён, что есть какая-то критическая масса в гражданском обществе и среднем классе, критическая масса «хороших людей», которых заботит общественный интерес. Надо подчеркнуть, что шестидесятники твёрдо верили в возможность улучшить социализм. Я вспоминаю домашние разговоры моих родителей и их друзей из технической интеллигенции. Они подсмеивались над формулировками Программы партии, но ни в коем случае не над идеями социализма. Они смеялись над фиксированными сроками и иронически говорили: «Никита Сергеевич хочет за двадцать лет построить коммунизм». Но почти никто не сомневался в том, что, – принципиально, – это действительно магистральный путь человечества. И несмотря на ужасы и нелепости реального социализма он преподнес миру, по крайней мере, четыре подарка: социализировал капиталистический мир, построил основы промышленности от Балтики до Китая, подтолкнул к разрушению колониальную систему и, наконец, цивилизовал национальные окраины СССР.
Теперь об оборотной стороне шестидесятничества – незнании и некритическом обожании Запада, комплексе неполноценности в комбинации с великодержавным высокомерием «мы сопоставимы только с США». Благодаря этому в конце 80-х годов многие из влиятельных шестидесятников отказались от мировоззренческих основ 60-х. А отказавшись от своего прошлого «прекраснодушия», они безоговорочно приняли господствовавшую в то время на Западе праволиберальную догматику. В сущности, это был уже отказ от идеи великого синтеза свободы, равенства и солидарности. Лозунг безбрежной свободы стал определяющим, чем воспользовались пришедшие к власти политические циники и новоиспеченные финансовые магнаты.
Шестидесятники можно назвать поколением упущенных возможностей. Их шансы преобразовать страну остались нереализованными, хотя уже в советское время возникали предпосылки для зарождения гражданского общества. Так, в косыгинских реформах просматривалось не только стремление к справедливости и хозяйственной эффективности, но и к экономическим свободам. Многие искренне считали, что сталинизм и издержки тоталитарного режима преодолены навсегда, что советское общество эволюционирует в сторону иной политической системы и «другой» экономики. Ожидание нового, так сказать, аутентичного социализма, витало над страной.
В1968 году после событий в Чехословакии стало ясно, что первый приступ крепостных стен тоталитарной системы окончился неудачей, которая, строго говоря, не должна представляться неожиданной: для руководства партии и жиреющей номенклатуры модернизация политической системы влекла за собой ограничения их безраздельной власти и влияния. В этом смысле начавшийся в стране неосталинистский разворот в политике, курс на цементирование административно-командной системы и её ценности был, практически, неизбежным.
С позиций сегодняшнего дня очевидно, что изменения в обществе и государстве могут состояться только при наличии партии реформ и поддержки гражданского общества. Поэты, художники, диссиденты, провозвестники и глашатаи свободы многое понимали или ощущали, но они не могли быть конструкторами, прорабами, технарями, и тем более, «работягами» реформ – их движущей силой и социальной опорой. В этой ситуации единственным правильным решением были политические реформы, необходимые для развития самого гражданского общества.
Перестройка и гласность М.С. Горбачёва стали попыткой этих объективно необходимых преобразований. Гарант их необратимости - средний класс и влиятельное гражданское общество. Демократия – не власть простого большинства, это определённые технологии отбора лучших решений, контроль гражданского общества над институтами государства, защита жизни, свободы, частной собственности и гражданских прав, свободного предпринимательства, наконец, мотивация гражданской активности. Демократия – это важная часть саморегулирования экономических процессов и выбор типа экономической политики.
Перемены были нужны, и начать их решил именно Горбачёв. Он сделал свой личный политический и нравственный выбор, а это потребовало настоящего гражданского мужества. Выбор курса на перемены, обновление, был для него безальтернативен. В критический момент Перестройки народ и многие прежние сторонники не поддержали Горбачева. Но спустя 20 лет после мучительного опыта распада СССР, рыночных реформ, социального кризиса, приходится признавать его правоту почти по всем главным пунктам.
Неготовность к переменам при их неизбежности, непонимание путей их осуществления через формирование гражданского общества и его институтов, – вот что объединило большую часть политического класса и ещё не вполне свободных граждан страны. Нужна была последовательная позиция, гражданское мужество соратников, профессиональных политиков, которых в реальности оказалось критически мало. Все чувствовали неизбежность преобразований, но мало кто представлял их направление, структуру и последовательность, параметры, а менее всего – степень их сложности и возможные последствия.
Для кого-то Перестройка превратилась в бесконечные телешоу и нескончаемый уличный карнавал. Митинги и шествия на Манежной, бесконечные адепты «нового», – кому интересно, кому романтично, кому, как любят сказать актёры, «волнительно», – все знали, что «так дальше жить нельзя», а многие ждали выгоды от перемен…
Для многих шестидесятников Перестройка представлялась шествием в гарантированно прекрасное будущее – «иного не дано», – чем быстрее, тем лучше, а тот, кто медлит, – лишается симпатии и поддержки. «Скучная конкретика» убивала романтику, тормозила приближение «золотого века» и породила настороженность среди шестидесятников, впервые, может быть задумавшихся о своём месте в прекрасном будущем: планы обещали структурные и отраслевые сдвиги и переделы, и не только в промышленности, а того страшнее – в бюджетной сфере. Шестидесятники раскололись. Генералы от обороны, промышленности, госаппарата потянули государственное одеяло в разные стороны. Наконец, обозначились и агрессивно заявили о себе, по выражению Стругацких, «серые». Они были малопрофессиональны, зато жаждали власти и мечтали убрать Горбачёва, стоящего на пути к ней. Этого не надо замалчивать. Они обещали всё – и «через три месяца» все блага мира и решение всех проблем, и «голову на рельсы» в случае неудач. Масса «нетерпеливых» стала материальной силой. Об идеях «шестидесятых» многие тогда, кажется, позабыли. Достаточно пролистать прессу того времени, чтобы ясно увидеть: в противостоявшем Горбачеву лагере, в который входили многие из известных в стране шестидесятников, не было ни единства, ни аргументированной позиции, ни понимания, ни определения приоритетов развития. Строгую аналитику подменили «новизной, решительностью и смелостью» высказываний, которые зачастую противоречили друг другу.
Именно тогда проявилось истинное величие Горбачёва. Среди нарастающего гвалта он продолжал линию на демократические преобразования. Выскажу мысль, которую не очень любит Михаил Сергеевич (он мне в этом случае говорит: «ты зря народ ругаешь, народ и есть народ») - я думаю, что появление тогда Горбачёва было чудом. А посмотрев на результаты выборов последних лет, убеждаюсь в этом ещё больше…
Постыдны и нелепы огульные обвинения Горбачева в развале страны и всех неудачах Перестройки. Ещё более неуместно требовать от него пресловутого «покаяния». Но так случилось, что многие из числа шестидесятников, отвернувшись от Горбачева, поддержали «ельцинистов» - тех, кто нанес удар в спину ему и Перестройке. Именно тех, кто реально разваливал и расчленял нашу бывшую общую Родину. Так были преданы идеи Перестройки и, в конечном счете, идеи шестидесятничества. А Горбачев был, в сущности, предан именно теми, на кого он больше всего рассчитывал.
Политических и экономических целей Перестройки невозможно было достичь без поэтапного ослабления и, в конечном счете, полного демонтажа административно-командной системы. Речь шла о новом балансе интересов и полномочий общества и государства. Но реальный процесс изменений был настолько сложным и неуправляемым, что это позволило сторонникам Ельцина подвести к развалу СССР под флагом спасения российской государственности. «Спасли» – ценой возрождения извращённой власти административно-командной системы, передачи собственности номенклатуре, имитации рыночных реформ и затаптывания ростков среднего класса, появившихся в конце советского периода.
Нынешнее поколение «реформаторов», прикрываясь праволиберальной риторикой, остается, по сути, адептом вульгарного экономизма. Порой кажется, что они, наши современники, уже родились с «двойным мышлением». А их новое мировоззрение - рыночный фундаментализм - можно перевести на русский язык как узаконенное своекорыстие с тотальным игнорированием общественного интереса. В соответствии с этим бедные сами виноваты в том, что они бедны. И эта ложь продолжается.
В переломные эпохи истории первичны активность и самодеятельность гражданского общества, его историческое творчество, а не пресловутые объективные законы экономики. Без активности освобождающегося и становящегося гражданского сознания остается лишь легко поддающееся манипуляциям политтехнологов путаное сознание растерянного молчаливого большинства. Это важнейший политический урок уникального опыта шестидесятников.
Надо видеть перед собой как цель свободного гражданина, а не подданного государства и подневольного, социально угнетенного и незащищенного наемного работника. Это и есть последняя тайна нашего современного застоя и пути выхода из него.
