Михаил Горбачев

В последнее время мне пришлось участвовать во многих европейских дискуссиях. В Страсбурге, где Совет Европы отмечал свое 60-летие, в центре внимания стояли события 89-го года и их последствия. В Женеве в Европейском отделении ООН обсуждалась проблема ядерной безопасности. В Амстердаме на Ассамблее Римского клуба обсуждались экологические проблемы. В Берлине состоялись многочисленные мероприятия, встречи с прессой, на телевидении, в том числе. моя встреча с президентом Дж. Бушем-старшим, Г. Колем и общественностью в связи с 20-летием падения Берлинской стены.

1989 год сейчас, действительно, находится в центре общественного внимания. Это и понятно: 1989-й - уникальное событие истории. Я с волнением вспоминаю сейчас предшествующие ему годы и, конечно, сам 89-й. То, что произошло тогда, не упало на нас неизвестно откуда, и не было кем-то к нам завезено. Надо иметь в виду, что к тому времени произошли очень важные перемены в Советском Союзе, в политике нашей страны, а главное – в обществе, в умах людей. Многое из того, с чем связан 89-й год, не могло произойти, если бы не смена власти в СССР в 1985 году и приход к власти нового поколения. Всем нам – не только исследователям, но и политикам, и гражданам надо об этом помнить.

Началом Перестройки мы считаем 1988 год: ХIХ партийная конференция и курс на политические реформы. Можно сказать, что до этого работала Гласность. Я уже не раз говорил и повторяю сейчас, что не было бы Гласности, свободы, которая развернулась тогда, не было бы Перестройки, и все оставалось по-прежнему: мы бы приспособились, получали хорошие зарплаты, стояли на трибунах и т.д. Именно Гласность показала, что народу есть, что сказать власти. Думаю, что сейчас гласность нужна и демократам, и всему нашему обществу.

89-му году предшествовали встречи в Женеве, Рейкьявике, где устанавливались контакты, разворачивался диалог с западными странами и, прежде всего, происходила нормализация отношений с Соединенными Штатами Америки.

Наивно полагать, что Берлинская стена пала под аплодисменты тех, кто был решительно «против». Хотя сейчас по телевидению и радио можно услышать, что, в общем, ситуация созрела, и все должно было совершиться само собой - а наше дело заключалось, якобы только в одном: подстраховать, чтобы яблоко, упав, не разбилось об асфальт.

Нет, произошедшее тогда было результатом огромной работы, и падение Берлинской стены – синтезированный показатель того, что происходило с миром. Не только Советский Союз, но и весь мир – подошли к 89-му году с изменившимся потенциалом, с новым видением прошлого, настоящего и будущего. Толчок многим процессам дали свободные, демократические, альтернативные выборы, состоявшиеся в СССР .Они имели большое значение не только для нас - вслед за ними начались перемены, которые были названы общим термином «бархатные революции». Конечно, не везде они были такими уж мягкими и бархатными.

Я не идеализирую выборы, но говорю о них опять и опять, потому что импульс выборов – 89 имел большое значение не только для нашей страны. Первый съезд народных депутатов СССР, который работал после выборов, стал одновременно и трибуной для высказывания самых разных мнений, и колоссальным демократизатором власти и всей нашей жизни. Верховный Совет СССР оказался способным к реальному законотворчеству. Он интересно, тоже по-новому формировал правительство: это делалось гласно и открыто, две или три недели утверждались кандидатуры министров - и некоторые кандидатуры не проходили.

Мы тогда признали, что нам необходима реформа ценообразования : это обсуждалось впервые, всенародно - и тоже имело большое значение.

В результате, в 1989 г. мы, в целом, получили поддержку линии на то, чтобы через кооперативное движение, аренду, развитие инициативы людей выйти на рыночную социально ориентированную экономику. Для меня и сейчас остается аксиомой, что экономика должна быть социально ориентированной – скажем, как у немцев. Думаю, сейчас у них больше социализма - у нас же стесняются говорить о социализме.

На съезде сформировалась Межрегиональная депутатская группа (МГД). Многие, и я в том числе, удивлялись: что это за явление такое? Теперь мы знаем, что МДГ была зародышем оппозиции. Мы рассчитывали тогда, что это будет ответственная оппозиция. В этом состояла заинтересованность и общества, и властей.

Проблема конструктивной, эффективной, работающей оппозиции остается нерешенной сейчас - двадцать лет спустя. Появилась даже информация со ссылкой на официальных историков, что отречение Николая II – это фикция: если так, то не значит ли это, что мы стоим уже перед «народной монархией»? (Кстати, подобные инициативы были, и они сохранялись, пока был жив Борис Николаевич Ельцин.)

Нам нужно вернуться к вопросу об избирательной системе, которую до такой степени отредактировали, что остаются сплошные «назначенцы»: вроде бы, нам уже демократия не нужна и без нее все решаем. Это заблуждение, серьезное заблуждение. Я уверен, что у России большое будущее - таков наш народ, история, наш опыт последних десятилетий.

Судя по опросам, которые проводит, например, Левада-центр, большая часть общества (около 70 процентов) выступает за то, что оппозиция нужна. На это опирается идея, которую мы выдвинули сейчас – идея создания независимой политической партии.

Возвращаясь к событиям 89-го, хочу подчеркнуть, что в странах Восточной и Центральной Европы были тогда очень разные, отнюдь не однотипные политические режимы. Но разделяя идеи социализма, мы считались братскими странами. Встретившись с руководителями этих стран, приехавшими на похороны Константина Устиновича Черненко, я высказал принципиальную позицию: вы самостоятельны, независимы и сами отвечаете за решения, которые принимаете - это ваша ответственность, мы вмешиваться не будем. Мы ни разу не вмешались. Я думаю, мы можем этим гордиться.

В 89-м году произошло то, к чему, в первую очередь, немцы стремились десятилетиями. Известно, что советские руководители были за то, чтобы после победы над фашизмом возникла единая, денацифицированная Германия. Поэтому в 1989 году никто ничего нового не изобретал – это было продолжением нашей линии. И еще, может быть, продолжением линии известного канцлера Бисмарка, который говорил: что бы ни происходило, надо, чтобы Германия и Россия были вместе. В то время, как, например, Генрих Киссинджер в своих воспоминаниях советует американской администрации сделать все, чтобы не допустить сближения России и Германии.

Две столь крупные, способные на многое нации, как русские и немцы, могут сами разобраться в том, что им нужно. Во всяком случае, я горячо поддерживал обращение Шрёдера и Путина (тогда Путин был еще президентом) о необходимости сближения наших народов - и не только на уровне политическом, но и уровне человеческого общения. Не так давно в СМИ появилась информация, что приехавшие в Курск немецкие ветераны вместе с российскими ветеранами и при участии властей открывали двадцатое по счету мемориальное захоронение немецких солдат, погибших во время войны.

Я вижу в этом огромный прогресс, огромные перемены в душах, сердцах людей. Это очень важно и делает нам честь.

Завершая этот краткий обзор (считаю его очень важным), вновь обращаюсь к событиям 89-го, когда история пришла в движение. В июне того года мы с Хельмутом Колем после переговоров отвечали на вопросы прессы. Нас спросили: обсуждали ли вы Германский вопрос, проблему объединения? Я ответил, что обсуждали и пришли к выводу: Германский вопрос порожден историей, и история подскажет, когда лучше всего его решить - скорее всего, это будет проблема ХХI века. А через три-четыре месяца, как известно, пала Берлинская стена.

Я присутствовал на 40-летии ГДР и видел, что происходит. Кажется, я многое знал (и все мы знали), что в руководстве ГДР неблагополучно. Мы близко принимали к сердцу то, что происходило в ГДР: даже говорили «наши немцы» (те, что жили в ГДР) и «не наши немцы» (те, что жили в ФРГ).

То, что мне пришлось увидеть на факельном шествии по случаю празднования 40-летия ГДР, потрясло меня, и не только меня… Мы стояли на трибуне – Хонеккер, я, Ярузельский. Шло молодое поколение немцев, представлявших 28 округов – люди шли с хорошим настроением, пели. Но когда мы начали вчитываться в лозунги, и мне перевели, какие лозунги выкрикивают демонстранты, стало ясно: люди пришли, чтобы сказать нечто существенное. Это было требование, даже прямой вызов.

Говорят, Хонеккер сказал Кренцу, что тот специально устроил, чтобы состоялось это шествие. Не знаю, так ли это - это дело немцев. Тогда ко мне подошел бывший премьер-министр Польши Раковский и спросил: «Михаил Сергеевич, Вы понимаете немецкий язык?» Я ответил, что немного понимаю и понимаю многое, что написано на плакатах, и то, что выкрикивают демонстранты. Раковский сказал, что это конец, может быть, начало конца, но в любом случае, что-то очень серьезное.

Это побудило меня встретиться на следующий день с членами Политбюро СЕПГ, чтобы поговорить и послушать. У них было подавленное настроение. Эрих Хонеккер, по-моему, в последнее время был не вполне адекватен. Человек, преданный Германии, настоящий немец, боровшийся с фашизмом, он упустил момент. Среди стран Варшавского Договора ГДР была одним из самых развитых государств, но пришло время, когда реформы - особенно общественные, политические реформы – были необходимы, они просто стучались в окно.

Через некоторое время пала Стена. До этого было много дискуссий, сотни тысяч немцев все время находились на площадях. Были очень большие споры. Глубоко неправ тот, кто думает, что все произошло само собой.

Ситуация в Германии была постоянным пункт повестки дня Политбюро ЦК КПСС. Франсуа Миттеран дважды или трижды приезжал ко мне, чтобы поговорить на этот счет. Известно его отношение к объединению Германии, которое он выразил формулой: мы так любим немцев, что хотим, чтобы у них было две Германии. Маргарет Тэтчер открыто выступала против объединения. Она считала, что оно будет опасно для всей Европы, что нарушатся позитивные процессы, которые уже идут, что Хельсинкский процесс может дать сбои, и это вызовет много проблем, вплоть до того, что будет поставлен вопрос о пересмотре границ и т.д. Словом, была открытая постановка принципиальных вопросов.

Все же эти люди участвовали в выработке документов по урегулированию внутренних проблем Германии и проблем, возникших в связи с объединением. Конечно, было много вопросов, но постановления были подготовлены, подписаны и одобрены.

Именно тогда стало возможным проведение в ноябре 90-го года Саммита всех европейских стран, - не только «четверки», с участием Канады и Соединенных Штатов Америки. Та знаменитая Парижская конференция во весь голос заявила, что начинается новая эпоха для Европы и мира. Обе Мировые войны исходили из Европы – теперь отсюда начинали исходить другие сигналы, здесь начинались проекты, которые могут привести к большим переменам, к обновлению. Был принят знаменитый документ «Хартия для Европы» - основа создания надежной системы общеевропейской безопасности

Как ни трудно было, мы работали, находили согласие и продвигались вперед. Мы начали уничтожать ядерное оружие, сокращать войска в Европе и решать многие другие вопросы. За короткий период были потушены, практически, все конфликты, за исключением ближневосточного и корейского.

Мне и сейчас задают вопрос: «зачем отдал Польшу, Чехословакию?» Я уже отвечал на этот вопрос публично: во-первых, они мне не принадлежали. Во-вторых, если допустить, что принадлежали, то кому я их отдал? Польшу, например, – полякам. (Кстати, к этому все они приложили руку, в том числе такие люди, как наш друг Адам Михник. Нельзя не вспомнить здесь вклад «Солидарности», Леха Валенсы.)

Думаю, главные проблемы решаются в русле идеи, которую я тогда выдвинул (может быть, сформулировав ее сначала в публицистическом ключе), - идея создания Общеевропейского дома. Я рад, что сейчас вновь возникает эта тема и уверен, что надо создавать общеевропейские институты.

Хочу подчеркнуть: объединенная Европа не может формироваться только за счет разрастания ЕС. В этой связи вспоминаю Пассау. Мы с Хельмутом Колем выступали перед людьми, отвечали на вопросы. И Коль, и я подчеркивали, что объединенная Европа не может быть или антиамериканской, или антирусской. Тогда поднимается один парень и говорит: «Так давайте принимать Россию в ЕС». За все годы нашего сотрудничества я не видел более живого прыжка Хельмута Коля. Он буквально выскочил из-за стола с возгласом: «Да вы что несете!» Немцы сразу забеспокоились – а вдруг, в самом деле, Россию примут в ЕС. Это похоже на то, как Тэтчер беспокоилась: что, если будет объединенная Германия - как мы с ней будем существовать? - Не надо беспокоиться. Мы обо всем договоримся. Надо верить. Мы уже очень многое пережили. У нас колоссальный опыт. Мы сможем.

Такие проблемы, как Общеевропейский дом, сотрудничество между странами, между ЕС, Россией и НАТО - крайне важны сейчас. После окончания холодной войны, мы уже упустили много возможностей. Нельзя опять упустить время. Конечно, неверно было бы сказать, что двадцать лет прошли впустую: что-то происходит, и шансы еще есть. Но сейчас надо действовать. Очень важно также, чтобы гражданские институты, в том числе общественные фонды обсуждали все эти вопросы и вносили свои предложения.