Черняховский С.Ф.

ЗАКОН О ПАРТИЯХ: ПОСЛЕДСТВИЯ БЕЗГРАМОТНОСТИ

     Ситуация вокруг внесенного в Парламент законопроекта о политических партиях возвращает нас к классической проблеме взаимоотношений государства и гражданского общества.

     В ходе дискуссии по данному вопросу фиксировалось уже внимание на многих спорных положениях данного законопроекта. Среди прочего целесообразно выделить три аспекта проблемы.

     Во-первых, как принятие законопроекта скажется на развитии собственно отношений государства и гражданского общества. Во-вторых, как это повлияет на циркуляцию элит современной России. В-третьих, возможная судьба малых партийных образований. Непредвзятый анализ проблемы по всем трем направлениям позволяет говорить о явных негативных последствиях подобного закона. Его немногочисленные сторонники уже выдвинули тезис, что его неприятие многими политиками и экспертами отражает заурядное недовольство интеллигенции укреплением государства и неприятием его просветительской роли. Однако представляется, что базовое расхождение состоит не в противостоянии демократической интеллигенции и сторонников государственного просвещения масс, а в противостоянии между профессиональным подходом политологов и экспертов и административными инстинктами государственных чиновников, лоббирующих этот закон, в принципиальном различии в понимании, что есть партия, что есть общество и что есть государство.

     Уже само определение политической партии, предлагаемое авторами законопроекта, порочно и безграмотно, находится на уровне ответа студента-двоечника на экзамене по политологии. Партия трактуется в законопроекте как «добровольное объединение граждан […] созданное в целях участия в политической жизни общества посредством […] участия в выборах и предоставления интересов граждан в законодательных (представительных) органах государственной власти и представительных органах местного самоуправления». Иначе, партия понимается как всего лишь общественное образование для участия в выборах. Авторы, родившие законопроект в кабинетах ЦИКа, вполне естественно не хотят видеть ничего, кроме выборов в политической жизни общества, а исполнительную власть эта бессмыслица полностью устраивает, поскольку исключает возможность контроля за ней со стороны институтов гражданского общества.

     Партия по природе своей – значительно более сложное явление, это организация для борьбы за власть, а не только за участие в представлении интересов в законодательной власти. Это институт гражданского общества для контроля за государством. И борьба за власть, даже в ее законных формах, ведется не только посредством участия в выборах и заседания в парламенте.

В дополнение к предлагаемому законопроектом абсурдному пониманию партии вводится не менее абсурдный запрет на связывание деятелей исполнительной власти волей его партии. Но если партия не может влиять на тех, кого она выдвигает в исполнительную власть или вообще не может добиваться выдвижения своих представителей в исполнительную власть, то зачем вообще она нужна. И зачем ей самой участвовать в назначении премьер-министра, если он не может его  ни к чему обязать. В этом – принципиальная разница позиций и видения роли партии.

Сегодня в нашей политической жизни можно выделить три уровня: нависающее над всем обществом и практически не контролируемое никем государство, значительно ниже – политические партии, пытающиеся на него воздействовать, затем – массы граждан, на которые пытаются опираться политические партии. Собственно, партии и должны быть организациями граждан для контроля за государством, хотя фактически они такую роль не исполняют. Корень этого порочного положения – в истории десятилетней давности, когда выдвигалась и обосновывалась идея избавления органов власти от влияния КПСС. В концентрированном виде ее подлинная суть была выражена в известном заявлении С. Шахрая на процессе по «Делу КПСС»: «Мы не коммунистическую партию хотим запретить. Мы хотим запретить любую партию, которая могла бы контролировать органы власти». Как ни парадоксально, это воспринималось тогда как апофеоз демократической мысли, хотя являлось концентрированным выражением идеи всесилия и бесконтрольности государственного аппарата.

Сегодня четко формируется общая тенденция, реализуемая волей правящей группы, – подтянуть под себя, вверх, все структуры общества: губернаторов, экономику, партии. Если бы мы имели ситуацию, при которой партии действительно были жестко связаны со своими сторонниками, своим электоратом, а некий правитель, претендующий на роль просвещенного автократа, сумел реально объединить вокруг себя все партии, выстроил баланс всех интересов, тогда это могло бы быть механизмом сплочения общества вокруг некой общей цели.

На деле же произойдет иное: партии действительно будут подтянуты под государство, устанавливающее предлагаемым законом полный контроль за ними. Однако еще более увеличится их отрыв от общества, они превращаются в политотделы. В чем-то это напоминает ситуацию ГДР, когда при пятипартийной системе четыре признавали руководящую роль пятой. Только там хотя бы одна могла контролировать государство. То же, что получаем мы, скорее напоминает ситуацию Испании при Франко, где даже фашистская партия – фаланга – была на вторых ролях у государства, вела пропагандистскую работу, воспитывала кадры, но не больше. Роль, предлагаемая сегодня партиям в России, – это даже не роль комсомола в СССР, который в определенные периоды достаточно серьезно влиял на власть, особенно когда его представители занимали определенные посты; это роль полностью подчиненных власти ее рычагов.

С высокой степенью вероятности развитие ситуации приведет к тому, что власть государства, превратившего партии в свои пропагандистские придатки, будет все больше отрываться от все меньше доверяющего ему общества. Партии, подконтрольные государству, никак не смогут на него влиять, не смогут отстаивать интересы тех самых секторов общества, на которые формально будут опираться. И основным козырем тех, кто захочет противостоять этой власти, станет эксплуатация негативного отношения не к проводимой государством политике, а к самой власти, самой политической элите. В условиях, когда на выборы приходят 60-66% населения, одним из самых доступных рычагов борьбы с властью станет срыв их проведения посредством становящегося все более популярным бойкота, а в перспективе – бойкотирования самой власти.

Второй вопрос – влияние этого процесса на ротацию элит, их кругооборот. По сути, за прошедшие 15 лет не была выполнена одна из основных задач, стоявших перед страной в середине 80-х – не была осуществлена ротация старой, деградировавшей элиты. Уже тогда элита страны продемонстрировала неспособность выполнять свои функциональные задачи. Она не имела смыслов, которые для нее были бы выше обладания властью, она не могла ставить перед обществом новые цели в рамках базовых мифов. Она не была способна применять насилие. В рамках классической теории элит еще Парето определил, что элита правит, используя эмоции и верования масс и применяя насилие в осуществлении предложенных ей обществу целей. Согласно его постулатам, неспособность применять насилие – свидетельство деградации элиты, для которой ее сибаритизм становится выше не только интересов общества, но и выше обладания властью. В этом отношении Борис Ельцин действительно был наименее деградировавшим представителем старой позднесоветской элиты: он не был способен ставить перед страной целей развития, но был способен удерживать власть и применять насилие в ее защиту. Те, кто с ним спорил, в частности в 93-м году, насилие применять не умели и получили закономерный результат.

Дефектность отечественной элиты действительно выражается в дефектности политических партий. Они действительно в нынешнем состоянии не способны полностью выполнять собственные функции. Это проявилось и в том, что хотя действующая Конституция позволяет, в конечном счете, добиваться отставки правительства – пусть через роспуск парламента и проведение новых выборов, – но нынешние партии ни разу не осмелились пройти этот путь до конца.

Однако дефектность политических партий рождается из отсутствия ощущения реальности объекта борьбы. Можно добиться отставки правительства, но почти невозможно обеспечить формирование нового партией, победившей на выборах, обеспечить проведение через него курса победившей партии. В результате они вообще ни за что не отвечают. Они не могут получить большего, чем прохождение в парламент, и не имеют стимула рисковать достигнутым.

Когда выдвигается тезис о необходимости укрепить партии посредством их строительства государством, по сути, воспроизводится известное противостояние концепций Гоббса и Локка. Если первый считал,  что просвещенное государство имеет перед собой дикое, естественное общество, которое ему нужно вытянуть из состояния дикости и цивилизовать, второй полагал, что общество достаточно цивилизовано для того, чтобы установить равноправные отношения с государством. Для своего времени каждый из них был прав, но потому, что каждый из них наблюдал разное состояние общества, разную меру его цивилизованности.

Сегодня же мы не имеем ни такого положения, когда просвещенное государство выстраивает отношения с диким обществом, ни такого, при котором они оба одинаково цивилизованы. Особенность ситуации такова, что мы не имеем субъекта, способного выполнить роль просвещенного правителя: мы не имеем ни Петра Великого, ни партии большевиков, способных претендовать на то, чтобы поднять общество до своего уровня. В последние 15 лет наше государство развивалось по нисходящей, деградировало, тогда как общество постепенно приучалось обходиться без государства. И сегодня мы имеем дикое, разрушенное государство и относительно более развитое гражданское общество. И в этом отношении общество стоит на более высокой стадии развития. При всей дефектности структур последнего оно более развито, чем государство, более окультурено, чем государство. Может быть, оно – варварское. Только позволить сегодняшнему государству подтягивать сегодняшнее общество до своего уровня – значит поручить дикарю воспитывать варвара.

Представляется, что в итоге мы столкнемся с тремя последствиями принятия «Закона о партиях» в его нынешнем виде. Во-первых, этот закон, выводя элиту из-под контроля масс, затрудняя ее ротацию, будет вести к нарастанию деградации нынешней элиты, избавленной от здоровой конкуренции иных групп. Во-вторых, замедлится, затруднится кругооборот элит, еще более усложнится ее ротация. В-третьих, при нарастающем падении доверия к государству, затем партиям и элите в целом будет формироваться осознание необходимости радикальной внеинституциональной зачистки политической элиты.

Последняя, третья, проблема – будущее малых партий. Безусловно, при всех административных ограничениях и сложностях на пути их регистрации это остается решаемым вопросом: можно набрать фиктивных членов, можно скооперироваться для обеспечения требуемой численности при сохранении реальной политической независимости малых субъектов кооперации. Однако основная перспектива для них связана даже не с этим. Незарегистрированные, они могут оказаться сильнее, чем зарегистрированные. Собственно, обеспечив свою регистрацию, они не получат ничего нового по сравнению с нынешним положением – проходить в парламент у них все равно не получается.

Интереснее иной вариант. Дело в том, что принятие данного закона не приведет к их исчезновению. Мелкие партии клиентел-типа, объединенные вокруг своих мини-лидеров, никуда не исчезнут. Влиять, лишенные возможности участвовать в выборах, они не смогут. Но, если при продолжении существования в прежнем режиме, через одни-другие выборы они умерли бы естественным путем, лишенные доверия в том поле, на котором пытались бы выступать, то новый закон продляет их существование, лишив возможности существовать в том поле, в котором они обречены. Он дарит им в глазах общества оправдание за непопадание в парламент. Раньше за свои поражения и свою слабость они должны были отвечать сами, и поддержка их избирателями снижалась. Теперь вина за их неучастие в выборах ложится на недемократический закон и навязавшее его государство, и так мало уважаемое обществом. При старом положении вещей они были неудачниками – теперь государство подарит им роль униженных и оскорбленных, т.е. сделает в глазах общества такими же, каким оно видит себя в отношениях с властью.

Вряд ли они смогут выработать проекты, способные увлечь общество. Однако они смогут успешно эксплуатировать нарастающие протестные настроения общества, все более не доверяющего старой элите. Конечно, в их среде вряд ли возникнет новая РСДРП(б) – в силу особенностей составляющего их материала. Но вполне может родиться новая «Демократическая Россия», где разношерстные и полумаргинальные участники будут объединены одним, но отвечающим подспудным желаниям общества лозунгом «Долой власть! Все уничтожить!»

Таки образом, можно сделать вывод, что новый закон с высокой степенью вероятности приведет, во-первых, к нарастанию разрыва между элитой и массами, нарастанию недоверия общества к власти; во-вторых, он углубит деградацию политической элиты и затруднит ее естественную ротацию; в-третьих, он готовит достаточно организованных и отчасти профессиональных вожаков нарастающего недовольства. В целом, он подталкивает к глобальному катаклизму. И при всей негативности этот процесс может оказаться позитивен, поскольку подтолкнет общество к радикальной смене элиты, ее радикальной зачистке.

В заключении два небольших замечания. В ходе обозначившейся дискуссии в защиту существующей модели имперского президентства приводится пример президентской республики в США с огромной ролью главы исполнительной власти. Однако при этом игнорируется, что главный институт власти в США – это Конгресс, который по Конституции имеет значительно больше полномочий, чем президент, роль которого достигла нынешних высот исключительно в результате исторического повышения доверия к этому посту. Но даже при этом президент может быть отстранен от власти не только Конгрессом по значительно более легкой процедуре, нежели в России, но даже просто решением большинства членов правительства, если оно поддержано вице-президентом.

В качестве второго примера часто приводится президентская республика во Франции, где во времена де Голля власть президента была почти абсолютна. Однако забывается, что режим личной власти де Голля основывался не столько на приписывании ему особых полномочий, как в России, но на его электоральной поддержке – он правил, опираясь на большинство в парламенте, о котором он напрямую просил нацию, на свои обращения о поддержке на плебисцитах. Как только он в первый раз не получил именно такой поддержки, он честно ушел в отставку. При этом во Франции сохранялась не бипартийная, а многопартийная система, и когда результаты президентских и парламентских выборов перестали совпадать, правительство стал возглавлять не представитель президента, а лидер парламентского большинства.