Шейнис В.Л.

Чтобы уложиться в тот жесткий регламент, который определен организаторами, я смогу обозначить  только самый общий абрис моей позиции по вопросам, которые стали предметом обсуждения.

Первое. Не могу согласиться с утверждением, которое было высказано в начале дискуссии: формирование партийно-политической системы блокировано самой формой государства – президентской республикой. Было сказано, что американская президентская республика, в  которой существуют две исторически укорененные партии,  является до некоторой степени исключительной, а в России власть не просто президентская, а суперпрезидентская. Представление это очень широко распространено, разделяется многими, неизменно повторяется в публицистической и даже в научной литературе. Выход видят в переходе к парламентской республике с правительством парламентского большинства. Но, во-первых, в наиболее продвинутых странах Латинской Америки, воспринявших североамериканскую президентскую модель, например, в Аргентине, сложились достаточно полноценные политические партии. Во-вторых,  если обратиться к серьезному анализу Российской конституции – подчеркну: к тексту Конституции, а не сложившейся практике, которая задана далеко не только Конституцией, – то мы увидим, что наша Федерация не суперпрезидентская, а полупрезидентская по форме правления.  Положите рядом тексты   российской, американской, французской Конституций – и увидите, что никаких особых полномочий президента, которых не было бы в других названных и аналогичных конституциях (в том числе классической полупрезидентской структуре, каковой является Франция) в ней нет. Есть некоторые неточные, расплывчатые формулировки, которые интерпретируются расширительно и которые следовало бы подправить, отсутствуют некоторые ограничители  президентской власти, которые надо бы ввести. Но   вопрос о том,   следует ли сегодня заниматься реформой Конституции, достаточно спорный. На мой взгляд, здесь сегодня больше опасностей, чем возможностей. Главное же, хотя Конституция и нуждается в некотором усовершенствовании, мы не имеем какой-то  решительно препятствующей партийному строительству формы  президентской власти, которая, как утверждают некоторые критики, равна или даже превосходит императорскую власть.

 В  романтический период демократической весны в России, который сегодня упоминали многие, когда на I Съезде народных депутатов РСФСР была создана и приступила к подготовке новой конституции рабочая группа Конституционной комиссии и  когда еще непосредственного воздействия на ее работу тех лиц, столкновения которых чуть позже спровоцировали конституционный кризис (я имею в виду Бориса Николаевича, Хасбулатова и других), еще не было,  а  работа в этой узкой группе не раздиралась политическими страстями и напоминала во многом работу научного академического центра, было два подхода. Сторонники одного, Леонид Борисович Волков и я, отстаивали  более широкие права парламента и большее его влияние   на правительство.  Наши оппоненты – а они были в большинстве – защищали иную позицию – позицию, ориентированную на преобладание  президентского начала. Но важно подчеркнуть, что обе стороны сходились в том, что в России фигура президента должна быть достаточно сильной, ни в коем случае не чисто представительской. Это определялось и текущей политической ситуацией, и комплексом исторических условий.  Это особая тема, сейчас лишь надо сказать, что выбор был сделан и закреплен в самых первых проектах новой Конституции: не в 1993, а в 1990 г. Вплоть до принятия ныне действующей Конституции основная линия размежевания проходила не между сторонниками президентской или парламентской формы государства, а между демократами, расхождения между которыми тогда не были глубоки, и сторонниками существовавшего прежде режима, который они именовали советской властью.

Я думаю, что те обстоятельства, которые побуждали усиливать власть президента и сделать президентские выборы главными по сравнению с парламентскими, хотя и ослабли по сравнению с началом 90-х годов, но продолжают так или иначе существовать. Тех, кто в этом сомневается, я приглашаю представить, каким могло бы   быть правительство парламентского большинства в 1992-93 годов, после выборов 1993 или 1995 года и какие бы это имело политические последствия, – при всей той, во многом справедливой  критике, которую вызывал президентский режим Ельцина. 

Возможность сформировать правительство для  победившей на парламентских выборах партии или коалиции партий хотя и является сильным стимулом в партийном строительстве, но отнюдь не единственным. Опасности же хаоса, когда власть, как мячик, перебрасывается от  одних не обучившихся правилам игроков к другим, да еще в обществе с неструктурированными и неосознанными интересами, слишком велики. Ветрами этого хаоса как раз и распахиваются двери, откуда, говоря словами редко цитируемого ныне классика, «приходят Кавеньяки». Приходят более неотвратимо, чем в условиях власти, хотя и не чуждой авторитарных замашек, но худо-бедно поддерживающей хоть какую-то стабильность и сдерживающей крайние реставраторские поползновения. В истории так бывало не раз.

Нет спора, в наших условиях роль парламента надо повышать, в том числе и усиливая роль партий. Но переносить в него центр тяжести государственной власти опасно до тех пор, пока любое созданное на его основе правительство либо будет правительством меньшинства, либо станет опираться на крайне неустойчивое и разнородное большинство (в обоих случаях в принципе – а не ситуативно, как сейчас – не сможет проводить сколько-нибудь последовательную политику), либо окажется в чрезмерной зависимости от партии (партий) , где задают тон маргиналы и реваншисты. Много суровых и справедливых слов было сказано о выборе, перед которым было поставлено общество на президентских выборах 1996 года. Но коль скоро  выбор был именно таким, общество, оказавшееся перед жесткой альтернативой, отбросило все же худший вариант. А чуть позднее красный сигнал тревоги, загоревшийся, когда обозначилось политическое сползание правительства Примакова в коммуно-«патриотическом» направлении, высветил грань, за которую ни в коем случае переходить нельзя. При этом не столь уж важно, каковы были субъективные мотивы президента, допустившего ошибку с назначением премьера в сумбурной политической ситуации после августовского дефолта 1998 года, но исправившего ее менее чем через год. По всему этому красивая модель парламентской республики для России, по меньшей мере, преждевременна. Это первое.

Второе. Я согласен с Кириллом Георгиевичем Холодковским в том, что процесс формирования партий медленно, трудно, противоречиво, но, тем не менее, начался. Нигде в мире, если такое развитие разворачивалось на политической целине или, как у нас, на почве, плотно утрамбованной катком коммунистической диктатуры, оно не давало быстрых результатов. Но  в общем развитие, если сопоставить положение в начале и в конце периода, скажем, в конце 80-х и в конце 90-х годов, идет в верном  направлении.  Тенденцию  могут переломить  закон о партиях, если он будет принят в драконовском виде, и действия сил, инициировавших данный проект. Закон этот ставит процесс партийного строительства под патронаж государства. Я  согласен с соображениями,  которые высказали здесь Владимир Рыжков и некоторые другие ораторы: закон этот не нужен для формирования партийной системы и в то же время вреден и чрезвычайно опасен. Он может достаточно круто изменить ситуацию, если  будет принят в том виде, в каком  был одобрен в первом чтении. Но у меня сохраняется надежда на то, что энергичная работа осознающих это депутатов перед вторым чтением может до некоторой степени ослабить его вредное воздействие.  Мой собственный опыт убеждает, что, если в работу на стадии  отбора рекомендуемых к принятию поправок включается  достаточно активная и профессионально подготовленная группа депутатов, то очень многое можно изменить к лучшему.

До сих пор развитие – в значительной мере благодаря тому, что была принята смешанная пропорционально-мажоритарная избирательная система, а не какая-нибудь другая, – шло, повторяю, хотя и медленно, трудно, противоречиво, но в направлении формирования партийно-политической системы. В итоге политико-идеологический спектр, существующий в обществе, подвергся первичному структурированию. Начало процесса идейного, а затем и политического размежевания относится даже не к рубежу 80-90-х годов, а примерно к 70-м годам, когда КПСС становилась де-факто многопартийной. Под общей жестко сформованной и тщательно оберегаемой коркой идеологических догматов и табу уже тогда существовали, по моим оценкам, шесть идеологических позиций, которые имели своих идеологов, своих ораторов, своих представителей в руководящих органах, свои органы печати, свои легко распознаваемые символы веры  и т.д. Этот процесс продолжался и после слома коросты навязанного «единомыслия» и «демократического централизма». Уже выборы 93-95 годов дали более или менее обозначившуюся идеолого-политическую структуру общества, основные сектора которого так или иначе были связаны с предпочтениями больших групп граждан. Эти предпочтения, склонения, выявившиеся на уровне социальной психологии, пытались уловить различные партийно-политические организации. Мне приходилось об этом много раз говорить и писать, поэтому я не буду сейчас развивать эту мысль, а назову только основные четыре идеолого-политические позиции, которые заняли российские партии и протопартии.

Это позиция коммунистическая, собственно коммунистическая. Затем позиция некоммунистических националистов. Я подчеркиваю: некоммунистических, потому что КПРФ уже с момента выделения из КПСС утратила всякое интернационалистское начало и представляла собой разновидность националистической, державнической партии. Это, далее, некое деидеологизированное, аморфное образование, формируемое институтами власти и ориентированное на существующую власть, я его называю квазицентром. И это, наконец, демократический сектор.

Основное изменение, которое принесли выборы 1999 года, – это размывание отдельного некоммунистического национал-державнического сектора. Эту нишу в 80-90-х гг. пытались заполнить различные организации. Не так уж важно, представлял ли бы эти группы населения фигляр Жириновский или КРО (отдельно или вместе с не постеснявшимся ассоциироваться с ним бывшим демократом Болдыревым), или сторонники того или иного маршем выходившего на политическую авансцену генерала, но так или иначе эта отдельная ниша существовала. Сегодня с ее обособленным существованием покончено, спрос на «национал-государственную» идеологию значительно повысился, и берут ее на вооружение самые различные политические силы, причем ее проводников и симпатизантов можно встретить практически во всех трех оставшихся секторах.

И последнее, третье, о чем мне хотелось бы сказать. Я думаю, что сегодня основная проблема заключается в том, как пойдет дальше партийно-политическое оформление во многом еще аморфных этих идеолого-политических позиций, политическая мобилизация тех групп населения, которые еще не вполне определились и перетекают с одной позиции на другую.

На сегодняшний день остаются три сектора. Ближайшая же перспектива, на мой взгляд, выглядит следующим образом. Один сектор – коммунистический. Он более или менее стабилен. Он будет, по-видимому, сохраняться еще в течение длительного времени. Но коммунистическая партия в том виде, в каком она существует, не имеет никаких шансов стать ни правящей партией, ни конструктивной оппозицией. От себя добавил бы уже не как научный работник, а как политик: и слава богу. Возможно, самым оптимальным для общества вариантом развития компартии была бы эволюция ее в нормальную социал-демократическую партию, как в Польше или Венгрии. Но, к сожалению, те западные аналитики, которые всерьез относятся к тому, что говорят, выезжая за границу, Зюганов и его соратники, из года в год возлагающие цветы на могилу кровавого диктатора, ошибаются. Никакой социал-демократизации этой партии не происходит. Слишком обременена она накопившимся за десятки лет разного рода хламом, мастодонтами вроде Макашова, слишком боится утратить люмпенскую, экстремистскую часть своего электората. В России со временем возникнет, вероятно, влиятельная социал-демократическая партия, на которой не будет сверкать каинова печать сталинизма. Но хотя в КПРФ можно встретить здравомыслящих, достойных уважения людей, едва ли эта политическая сила, ее структуры, ее организации, ее лидеры, ее активисты, ее органы печати и т.д. дадут необходимый строительный материал для создания современной социал-демократии. К сожалению, однако, наша история, в том числе и последнего десятилетия, такова, что КПРФ занимает место, которое по праву должно принадлежать социал-демократии, и будет еще в течение длительного времени вести за собой значительную часть избирателей. Тут новый закон о партиях ничего существенно поменять не может.

Далее. Учитывая  слабую структурированность нашего общества, учитывая уязвимость горизонтальных связей и непроявленность общественных интересов, учитывая то, что те идеолого-политические предпочтения, о которых я говорил, неустойчивы и неоформлены, будет существовать партия бюрократов, «государственников», конформистов, партия, ориентированная на существующую власть и выполняющая, как здесь справедливо говорилось, роль приводного ремня. Ее представители будут заполнять парламентские кресла и обеспечивать президенту и правительству законодательную поддержку. Здесь тоже закон ничего не изменит: в виде партии будет существовать, как существует и сегодня, специфическое политико-административное образование, которое потребно для участия в выборах, но самостоятельно ничего не решает и самодеятельным организмом не является. Это нам прекрасно показала на последних выборах, а затем в Думе партия «Единство». Можно любого человека назначить лидером такой партии. Ее номинальный руководитель, видимо, неплохо справляется с некоторыми чрезвычайными ситуациями, природными и техногенными авариями, катастрофами, заработал на этом общественное признание, но, принимаясь обозначать политическую позицию, всякий раз попадает впросак. Можно назначить совершенно никому не известного дотоле человека лидером парламентской фракции этой партии. Другого, ничем не отличившегося человека определить первым вице-спикером Думы и т.д. Можно с помощью информационной базы, хранящейся в компьютерах государственных учреждений, вывести численность членов этой партии на любую заданную отметку.  Можно перетасовать людей, и это тоже мало что изменит. Примерно такой же характер имел предшественник «Единства» – «Наш дом – Россия». На аналогичных основах выстраивалось «Отечество – вся Россия», которое претендовало и при иных обстоятельствах выполняло бы ту же роль. Названия и персональный состав руководства и парламентской фракции могут (и, вероятно, будут) меняться, но это тоже та реальность, с которой мы будем иметь дело в обозримой перспективе.

Так формируется у нас своеобразная двух- или, точнее, полуторапартийная система с квазипартией, представляющей не более чем эшелон поддержки (возможно, не единственный) действительно правящей бюрократии, и квазиоппозицией, которая обеспечивает ей полезный «демократический» декор, а иногда и прямую поддержку, но не может представить обществу внятную альтернативу, отвечающую реалиям ХХI века. При сходной политической системе Мексика жила много десятков лет. В обоих секторах события, скорее всего, будут развиваться по накатанной колее и едва ли удивят какими-либо сюрпризами.

Реальная проблема, вопрос, на который пока нет ответа, – это судьба демократического сектора. Казалось бы, есть немало предпосылок для утверждения в демократическом секторе устойчивых, полноценных политических партий, способных оказывать серьезное влияние на развитие страны. Электорат существующих демократических партий и организаций, по самым скромным оценкам, превышает 10%; при благоприятных условиях он уже сейчас может быть увеличен вдвое. Существует плеяда замеченных обществом лидеров, имеющих политическую биографию. Я не буду здесь называть имена, некоторые из них находятся в этом зале. Есть более или менее организованные партийные структуры не только в Москве, но и в регионах. Ценности, из которых исходят либеральная, социал-либеральная и социал-демократическая платформы, заявленные демократическими партиями, подтверждены опытом развитых стран, всемирно-историческим процессом.

            Тем не менее, судьба существующих демократических партий и организаций находится в значительной мере в подвешенном состоянии. Здесь была высказана мысль, что СПС сохранится, а «Яблоко», наряду с ЛДПР и «Отечеством», может сойти с политической сцены. Нет оснований беспокоиться о судьбе ЛДПР, которая будет – или не будет – существовать в зависимости от того, насколько полезен будет г-н Жириновский «партии власти», или «Отечества», просто несостоявшегося двойника «партии власти». Сталкивание же «Яблока» с политической арены может иметь крайне негативные последствия для демократического сектора и общества в целом. Партия заявила себя в политической жизни, имеет короткую, но достойную историю, не запятнала себя ни пресмыкательством перед властью, ни причастностью к коррупционным и иным скандалам. «Яблочная» фракция в Государственной Думе, несмотря на свою малочисленность, играла и продолжает играть важную роль в законотворческой деятельности. В последние месяцы заметно увеличился приток новых людей. Я имею возможность наблюдать этот процесс в Москве: приходят люди молодые и люди с уже состоявшейся биографией – студенты, ученые, предприниматели, активисты избирательных кампаний.

Один из немногих позитивных результатов парламентских выборов 1999 года – возвращение в Думу организаций, образовавших СПС. Либеральное крыло демократов вновь привлекло к себе внимание, выступив с рядом конструктивных политических и законодательных инициатив. Однако этот политический блок представляет собой все еще гетерогенную, гораздо более рыхлую организацию, чем «Яблоко». В руководстве и парламентской фракции этой организации заметную роль играют сторонники «силового», недемократического, а порой и антисоциального либерализма, склонные к необусловленному сотрудничеству с властью. В их руках немалые материальные, финансовые и административные ресурсы, и их место в партийных структурах, переходящих к индивидуальному членству, пока не прояснено. Поэтому и большой оптимизм в отношении перспектив СПС кажется преждевременным. Так же, как успешно он выступил на последних выборах, он может сдать позиции на выборах следующих или ослабить демократическую ориентацию. И «Яблоко», и СПС, по последним опросам, опираются на поддержку чуть более 5% избирателей – каждая из этих организаций, то есть находятся у критической черты. Некоторые положения рассматриваемого ныне закона о партиях как раз и могут сильно поспособствовать столкнуть их ниже этой черты.

Говоря о перспективах партийного структурирования демократического сектора, было бы, на мой взгляд, неразумно сбрасывать со счета еще целый ряд партий, хотя бы и довольно удаленных от этой черты, – ту же объединенную социал-демократическую партию, партию социальной демократии и некоторые другие. Сохраняются, по-видимому, какие-то структуры и республиканской партии.

Лежащее на поверхности решение – соединить их всех в единую партию в течение одного-двух лет, к следующим парламентским выборам, не представляется ни реалистическим, ни продуктивным. В политике простое сложение сил не всегда приводит к их увеличению. Недоверие, взаимное отторжение активистов и электоратов разных демократических партий проистекают далеко не только из подозрительности и амбициозности лидеров, как это принято повторять в расхожей публицистике. Но что действительно и необходимо, и неотложно, так это очень последовательная и очень гибкая коалиционная политика, которая сможет организовать демократические силы, помешать их выталкиванию из парламента и из политической жизни, утверждению режима «управляемой демократии», основанного  на полуторапартийной, точнее, квазипартийной системе, с апологетикой которого не постеснялись выступить некоторые известные аналитики.

У демократов нет серьезных шансов прийти к власти в краткосрочной и, вероятно, даже в среднесрочной перспективе. Но существует вполне реальная возможность сохранить демократический фактор в российской политической жизни как силу, противодействующую ее авторитарному и национал-державническому склонению, не позволить затоптать ростки гражданского общества и правового государства, возродившиеся или возникшие на рубеже 80-90-х годов, перекинуть мост к будущим, лучшим временам. В этом я вижу основную задачу демократических сил в России на данном этапе. Спасибо.