Рябов А.В.

По моему мнению, события 11 сентября положили начало первому кризису глобализации, если, конечно, понимание глобализации не ограничивать проблемами формирования глобальной экономики, глобального информационного пространства и глобальных информационных сетей. Кризис, на мой взгляд, проявился в том, что международные институты и нормы международного права, созданные в период расцвета национальных государств, оказались неготовыми к адекватному реагированию на приобретшую глобальный характер угрозу международного исламского терроризма. И ранее, до кризиса ощущалось отставание от массового сознания от процессов глобализации. В то время как экономика и информационные сети приобретали все более глобальный характер, массовое сознание в основе своей продолжало либо регионалистским, например как в Европе, либо вообще оставаться национальным, то есть мыслить в категориях, ограниченных рамками национальных идентичностей. Кризис перевел в открытую фазу это несоответствие. Для сотен миллионов людей в разных концах планеты стало настоящим шоком осознание того, что они действительно находятся «одной лодке» и ни армии и правоохранительные органы национальных государств, ни международные институты не могут в должной мере защитить их от глобальных угроз. Иными, ощущение единой общечеловеческой идентичности, которое ранее было присуще лишь элитам, после 11 сентября стало формироваться и в массовых слоях населения.

Что касается долгосрочных последствий этих событий, я соглашусь с подавляющим большинством выступавших сегодня ораторов в том, что пока предсказывать их достаточно сложно. В краткосрочном и среднесрочном же плане последствия событий 11 сентября мне представляются очевидными.

Во-первых, в ближайшее время мировому сообществу придется концентрировать значительные ресурсы и усилия на борьбу с угрозами качественно новых претензий на мировое господство, характерных, очевидно, только для эры глобализации. Для реализации этих претензий, фактически заявленных международными исламскими террористами, не нужно стремиться к захвату чужих территорий, уничтожению национальных государств и их вооруженных сил. У этих претензий иные механизмы реализации. Они направлены на подавление воли народов к сопротивлению навязываемым им образу жизни и идеологии, проникновение в финансовые и информационные системы объектов агрессии, увеличение количества обращенных в ислам представителей других конфессий. Сразу оговорюсь, что необходимость ответа на этот вызов связана, прежде всего, с угрозой, рождаемой международным исламским терроризмом как субъектом, выдвигающим претензии на мировое господство (создание «всемирного исламского халифата»). И в этом его кардинальное отличие от разных форм национального терроризма (баскского, ирландского, корсиканского, тамильского и др.), которые не имеют таких претензий и чьи цели ограничены требованиями создания национальных государств. Здесь мировому сообществу придется пойти на серьезные жесткие меры военного и полицейского характера. Ни в коем случае нельзя поддаваться шантажу и угрозам международных экстремистов и осуществлять шаги по умиротворению агрессоров, наподобие Мюнхенских соглашений 1938 года. Это лишь может приблизить мировую катастрофу.

Во-вторых, развитым индустриальным государствам придется всерьез задуматься над тем, как разорвать их сегодняшнюю зависимость от нефтедобывающих монархий Персидского залива. Дело тут не в том, что среди террористов, совершивших атаку на США, большинство являлось подданными этих государств. Дело в том, что в этих странах с консервативными исламскими политическими режимами накоплены огромные финансовые ресурсы, составляющие по некоторым оценкам около 10 триллионов свободных долларов. Если учесть помимо этого еще и такие факторы, как фактическое слияние власти и крупной собственности в государствах Персидского залива, и рост недовольства местной молодежи излишне «прозападной» политикой правящих династий, и перспективу исчерпания нефтяных ресурсов, что побуждает часть влиятельных кругов в этих странах к религиозной и идеологической экспансии в те регионы мира, где проживают мусульманские меньшинства, то можно сделать предположение о том, что все эти факторы в совокупности формируют благоприятную среду для воспроизводства международного терроризма новой волны, терроризма несомненно образованного, обладающего университетскими дипломами и использующего бедственное положение мусульман во многих странах для расширения базы своей поддержки в целях стремления к мировому господству. Без этих ресурсов исламский терроризм никогда бы не превратился бы в глобальную политическую силу, а так бы и остался провинциальным явлением. Поиски альтернативных Персидскому заливу регионов добычи нефти неизбежно приведет к кардинальным сдвигам в системе международных политических и военно-политических союзов на мировой арене. В этой ситуации у России появятся хорошие шансы перейти к более тесному экономическому и политическому сотрудничеству с Западным сообществом.

В-третьих, мне представляется, что несмотря на определенную благоприятную конъюнктуру, политическая роль Европейского Союза, как объединения претендующего на роль одного из центров мировой политики, как центра принятия решений, будет по-прежнему незначительной. Постсентябрьские события показали, что ЕС является самостоятельным центром принятия решений, у этого объединения нет ощущения глобальной ответственности (исключение составляет лишь Великобритания). Думается такое положение обусловлено, на мой взгляд, не только причинами экономического или военно-политического характера, сколько политико-культурного плана. Сейчас в этих странах к власти пришло поколение детей «планов Маршала», людей, которые по определению не могут, не способны принимать самостоятельные решения. Франсуа Миттеран и Гельмут Коль были последними «гигантами» ушедшей эпохи великих колониальных империй, они формировались в среде, когда их страны в политическом плане абсолютно самостоятельными. Нынешнее поколение европейских политиков и следующее за ним, я думаю, вряд ли смогут создать независимые от США центры принятия решений. Европейское общественное мнение также не привыкло к политической самостоятельности своих государств, оно привыкло жить под американским военным «зонтиком», не готово к ответу на угрозы безопасности, склонно идти на компромиссы с террористами. Вадим Валентинович Загладин привел сегодня симптоматичные данные по Италии – 36% населения в этой одной из крупнейших стран Европы фактически готово понять мотивацию террористов. 

Назову данные по другой стране являющейся членом ЕС. 42% граждан, согласно опросу общественного мнения, проведенному правда, до событий 11 сентября, не готово вообще защищать свою страну, даже в случае нападения на нее. Очевидно, что при таких исходных параметрах претендовать на роль одного из мировых полюсов силы пока прежде временно. Европа слишком не хочет рисковать обретенным после второй мировой войны спокойствием, а для любой страны или межгосударственного объединения, претендующего на глобальную роль, риски неизбежны.

В-четвертых, судя по всему, существенным образом в ближайшие годы может измениться баланс сил на Ближнем Востоке. США и их европейские союзники, заинтересованные в привлечении на свою сторону умеренных политических режимов в исламском и арабском мире, усилят давление на Израиль с целью заставить его согласиться с образованием независимого Палестинского государства. По-видимому, они добьются успеха в этих усилиях. Однако результатом может стать появление на карте мира нового источника нестабильности в лице арабского Палестинского государства, куда будут стекаться все «борцы с несправедливостью» во всем исламском мире. И, как знать, не станет ли провозглашение этого государства новым сигналом радикальным силам в исламском мире, дающим им понять, что Запад слаб, он готов идти на уступки, нужно усилить давление на него. Думаю, что у правительств ведущих стран пока нет каких-либо идей, как реагировать на новый возможный вызов.

В-пятых, очевидно, чем дольше будет продолжаться вооруженный конфликт в Афганистане и вокруг него, тем сложнее будет умеренным и светским режимам в исламских странах контролировать ситуацию в них. Индустриальным странам нужно будет разработать систему мер для сохранения международной антитеррористической коалиции, успех которой не возможен без поддержки умеренных политических режимов в мусульманских странах.

В-шестых, наверное существенной корректировке подвергнется политика интеграции различных религиозных и этнических меньшинств в развитые индустриальные общества. Концепция меньшинств, о которой сегодня уже говорил профессор Тишков, ставшая итогом переосмысления трагического опыта второй мировой войны, сегодня уже не дает адекватных ответов на новые вопросы. По-видимому, проблема, которую должно будет решить Западное сообщество состоит не столько в выборе между свободой и безопасностью, сколько в выработке критериев и механизмов того, как обеспечить интеграцию в это сообщество только тех групп, которые разделяют ценности демократии и политической толерантности.

И, наконец, самое последнее – по поводу позиции России в новом международном контексте. Я думаю, что поле возможностей для нашей страны, безусловно, расширяется. Но надо понимать, что время, когда эти возможности будут открыты, весьма ограничено. Для того чтобы принять соответствующие решения необходимо наконец-таки определиться в стратегическом плане: какую роль в наступившем веке Россия будет стремиться играть в мире. Хочет ли она стать частью Западного сообщества или, оставаясь мостом между Востоком и Западом, пытаться сохранить свою культурно-историческую самобытность? Или, может быть Россия должна стать одним из лидеров «третьего мира» или младшим партнером становящегося сверхдержавой Китая? Можно, конечно, уходить от этих вопросов и продолжать следовать в русле проводившейся в 90-е годы политики ситуативного лавирования между разными центрами силы на международной арене в надежде таким образом сохранить свою самостоятельность. Но, следуя такой логике, ни на одном из ныне существующих направлений российской внешней политики нельзя добиться радикального прорыва, поскольку это может поставить под сомнение действующие балансы на других направлениях. Мы в этом случае обречены не более чем на повторение прошлого. В этой связи историческое самоопределение России в ХХI веке представляется неизбежным. При этом надо учитывать, что сегодняшних ресурсов нашей страны явно не достаточно для того, чтобы даже при благоприятном развитии экономики претендовать на восстановление статуса сверхдержавы в обозримой перспективе. Поэтому чем раньше будет сделан выбор, тем менее конфликтным будет встраивание нашей страны в новую систему международных отношений.