Шевцова Л.Ф.

В первую очередь, я считаю, что нам нужно отдать должное нашим докладчикам, которые «спровоцировали» нынешнюю дискуссию. Может быть, мне сейчас не удается следить за всеми публикациями, но у меня создается такое впечатление, что те два доклада, которые были представлены, плюс тезисы Виктора Борисовича, являются наиболее структурированной оценкой  осенних событий  с выходом на  прогноз будущего, которая предпринята в последние недели. Хотелось бы выделить двух авторов – Симония и Барановского. Ваш доклад мне показался наиболее удачной попыткой сделать объективизированный анализ событий и вычленить возможные дальнейшие тенденции. И, конечно, как всегда, приятно читать Никонова, которому всегда удается в сумбурном море фактов вычленить самое основное.

Несколько замечаний по ходу нашей дискуссии. Первое замечание о роли 11 сентября и террористической атаки на США в формировании нового миропорядка.

Я бы очень взвешенно подходила к оценке «событий 11 сентября» и их влиянию на ситуацию в самих США, а также их воздействию на геополитические процессы. Пока что очевидно лишь то, что события 11 сентября действительно вызвали в США новый тип мобилизации общества – мобилизацию на основе страха и уязвимости, а также стремления населения в первую очередь к безопасности. Это совершенно незнакомая и непривычная для американца ситуация. Более того, эта мобилизация, по-видимому, даже более сильна, чем сплочение, которого достигла Америка после трагедии в Пирл Харборе. Это эффект того, что драматические события произошли в этот раз на американской территории. Однако делать вывод о том, что эта мобилизация «на страхе» сохранится в длительной перспективе и станет основополагающим фактором американской политики и единения в США, я бы не стала.

Да, наблюдая за американской сценой, мы видим, как определенные силы и лидеры, например генеральный прокурор Эшкрофт, пытаются закрепить некоторые элементы мобилизации «на страхе» под видом борьбы с терроризмом. Но мы также видим, как другая часть американского истеблишмента (в первую очередь демократы), делает все, чтобы «мобилизация на страхе» и отказ от традиционных американских представлений о свободах не стали постоянным фактором жизни.

Я не думаю, что мы наблюдаем в США какие-то отчетливые тенденции, на основе которых мы можем говорить, что в этой стране формируется новый порядок, что здесь идет речь о кардинальном изменении режима, системы ценностей и приоритетов американской нации. Думается, что сейчас есть пока основания лишь для вывода о том, что продолжает действовать драматический фактор, который меняет психологическую диспозицию американской элиты, который может повлиять на новое самоопределение Соединенных Штатов. А с учетом роли и веса Соединенных Штатов в нынешних международных отношениях, этот фактор, возможно, будет иметь определенное воздействие и на долгосрочные мировые тенденции. Однако в каком направлении будет развиваться новое «самоопределение» американского общества – в направлении изоляционизма, интегризма, экспансионизма, жесткости государственного вмешательства, наоборот, большем внимании к меньшинствам, – пока неясно.

Так, что пока можно констатировать, что США вступили в период длительного переосмысления и мировых вызовов, и своей способности отвечать на них в традиционной манере, которую Америка усвоила после падения СССР и коммунизма. Продолжается и процесс познания внутренних проблем, с которым столкнулась американская нация. Но этот процесс, повлиявший на некоторые мировые реалии, все же пока не затронул структуру миропорядка и глобальное соотношение сил. Пока стала гораздо более очевидна лишь неадекватность мировых управленческих структур новым вызовам.

Совершенно ясно и то, что Вашингтон в настоящий момент предпринимает все усилия для того, чтобы давить на педали и не допустить разбалансировки нынешнего, пусть и неудовлетворительного порядка вещей, и сохранить какую-то инерцию, не дать рухнуть структурным элементам нынешнего миропорядка. По существу, США, как и все государства либеральной демократии, являются странами, заинтересованными в сохранении статус-кво, т.е. в предотвращении нового передела ролей и функций в рамках мирового порядка радикальным способом. Даже те государства, которые жалуются на американский гегемонизм и постоянно критикуют США за «односторонность», не готовы существовать в более плюралистическом мире, не готовы нести большую нагрузку по обеспечению мировой стабильности и безопасности. Вспомните, какой поднялся шум среди европейских союзников США, когда Вашингтон заявил о возможном сокращении американских обязательств в Косово и в рамках НАТО. Никто из европейских партнеров Вашингтона, до этого недовольных американским гегемонизмом, не захотел брать на себя дополнительную нагрузку. Я не уверена, что новой России с ее ограниченными возможностями и ресурсами, было бы легче существовать на международной сцене  в условиях существования нескольких гравитационных центров влияния. Не исключено, что система  американского гегемонизма для России обеспечивает наиболее щадящие  условия для ее возрождения. Хотя понятны те комплексы неполноценности, которые эта ситуация порождает у нашего политического класса.

Но как бы то ни было, пока я не вижу тектонических сдвигов в развитии геополитических отношений – не вижу ни усиления гегемонизма США, не вижу и серьезных оснований для американского изоляционизма. А, следовательно, основные параметры миропорядка, который зависит от американского фактора силы, остаются прежними.

Второе замечание по поводу истоков и первопричин терроризма. Я бы здесь согласилась с теми моими коллегами, которые дают расширительное толкование истоков терроризма. Я рассматриваю терроризм как явление, появившееся отнюдь не в этом веке, а существовавшее на всех этапах развития цивилизации, пусть и проявлявшееся в различных формах. Терроризм – это явление, которое связано с существованием деструктивных личностей и меньшинств и их стремлением разрушить правила игры с помощью насилия. Меня убедил Георгий Ильич (Мирский. – Сост.) об исламских первоистоках, по крайней мере, террористического акта 11 сентября. Но когда я была в Генуе в период заседания «восьмерки» и видела вышедшие на улицы десятки тысяч людей, а среди них и маргинальные группировки, которые явно были готовы к экстремистским действиям, мне подумалось, что антиглобализм также может дать толчок для разрушительных, силовых форм борьбы с нынешним миропорядком.

Словом, я думаю, что явление терроризма, – и здесь я согласна с Иваном Дмитриевичем (Ивановым. – Сост.), – гораздо шире радикального исламизма. Не исключаю, что цивилизационные и культурно-этнические различия также не могут полностью объяснить природы этого феномена, который может проявляться в разных упаковках. Во всяком случае, Западная Европа, которая вынуждена была соприкоснуться с терроризмом уже давно, демонстрирует пример того, как нужно готовить целую систему мер одновременно нейтрализации терроризма и вынужденного сосуществования с его потенциальной угрозой.

Теперь о тезисах, которые я хотела бы вам предложить.

Первый тезис относительно пост-сентябрьской роли Соединенных Штатов. Америка сейчас переживает сеанс лечения от сентябрьского шока. Удар по Талибану, силовая ответная реакция на трагедию 11 сентября – это и есть сеанс лечения нации, давно уже не имела оснований для ощущения неопределенности и угрозы. Кстати, лечение тоже проводится шоком. Правда, мы пока не знаем всех последствий этого лечения ни для США, ни для мира в целом. 

Приходится констатировать, что некоторые последствия могут быть и отрицательные для самоощущения американской нации, а следовательно для происходящего процесса ее новой самоидентификации. Уже сейчас многие в Америке задают вопросы, пока не имеющие ответа: как силовой ответ повлияет на отношения Америки с мусульманским миром; насколько США дискредитируют идеи демократии, идя на союз с диктаторскими режимами, в частности, режимом Саудовской Аравии; как борьба с терроризмом отразится на обеспечении свобод человека в самих США. Более того, насколько я пониманию, американская администрация все еще не знает, чем закончить фазу лечения шоком, т.е. завершить операцию возмездия, как выйти из нее и как перейти к более конструктивной фазе, т.е. создавать новую систему ответов на террористические вызовы, а также реагировать на синдромы недовольства, которые порождаются самим фактом американского гегемонизма. 

Совершенно очевидно – и в докладе Нодари Александровича (Симония. – Сост.) об этом говорилось, что на первом этапе в американской администрации существовали две группы, которые по-разному определяли американский ответ терроризму. Одна группа, назовем их «гегемонистами-радикалами», наиболее явные представители которых Пол Волфовитц и Ричард Перл, пытались предложить как можно более жесткий и всеохватывающий ответ практически всему мусульманскому миру, включая и удары по Ираку. Вторая группа – «умеренных глобалистов», которых представляет Коллин Пауэл, выступала за более осмотрительный ответ, за скоординированные действия Вашингтона с другими государствами. На данный момент эта борьба завершилась возобладанием, если не окончательной победой глобалистов умеренного толка, которые пытаются лепить, формировать новую модель американского гегемонизма. Определим его как «гегемонизм через альянс и через коалицию». В какой степени умеренным удастся оформить и закрепить эту, более гибкую модель американского гегемонизма, пока неясно. Много будет зависеть от того, как будут развиваться события в Афганистане, как пойдут дела внутри западной антитеррористической коалиции, каков будет баланс сил в Вашингтоне. Но сам тот факт, что в США идет попытка осмысления гегемонизма в рамках альянса и коалиции, я считаю очень позитивным и внушающим оптимизм. По крайней мере, Америка готова к новому самоопределению и к переструктурированию  мирового порядка со здравых позиций.

Второй тезис. Судя по тому, что я наблюдала эти два месяца в Вашингтоне, там идет процесс переосмысления не только внутриполитических реалий, но самой философии существования американского общества. И по сути дела речь идет о понимании двух приоритетов и того, какой из них должен быть главенствующим – безопасности и стабильности, с одной стороны, и традиционно американских принципов существования, а именно – праве, свободах, независимости индивида, с другой. Словом, вечный выбор: порядок или демократия? Сейчас его, пусть и в своеобразных формах, в очередной раз делает Америка.

Пока что мы видим крен в сторону обеспечения приоритета безопасности. В этом мы видим отход от «клинтонизма» и идеологии Вильсона, которую осуществлял Клинтон и суть которой заключалась в попытках предложить миру американское понимание демократии и экспортировать ее, т.е. по-своему осчастливить остальное человечество.

Но вряд ли этот крен в сторону порядка и усиления государства, что, кстати, противоречит духу республиканской партии, которая теперь владеет Белым Домом, будет долгосрочным. Уже сейчас в американском обществе можно ощутить опасения, не приведут ли предлагаемые кое кем из ястребов меры по «упорядочиванию» американской жизни к ограничению американских свобод. Во всяком случае, США не готовы отказаться от основополагающего принципа отцов-основателей США, согласно которому основным ограничителем индивидуализма и эгоизма одного человека может быть только индивидуализм и эгоизм другого человека. Вряд ли Америка даже, ощутив страх и уязвимость, вдруг пересмотрит свои правила жизни и свернет к какой-либо форме ограничения индивидуализма и обеспечивающих его свобод. Предсказания о том, что после 11 сентября американское общество повернет чуть ли не в сторону полицейского государства, совершенно лишены оснований.

Не думаю, что США проявит безразличие к тому, как живет остальной мир: американский идеализм всегда был важнейшей константой существования этого народа и государства.

Поэтому, мне представляется, что рано или поздно, вне зависимости от итогов афганской операции, Америка опять возвратится к своему идеализму, в том числе и во внешней политике, а следовательно, опять поставит во главу угла прежде всего право, легитимацию, свободы и «расширение и демократии». А это, кстати, может оказаться серьезным ударом по нынешней антитеррористической коалиции, которая является союзом во имя необходимости, но не браком, основанном на признании единых принципов. Хорошо бы, чтобы возврат Америка к своей сущности не стал неожиданностью и для России.

Третий тезис. Каковы могут конкретные последствия той эволюции, которую сейчас ощущает Америка, на уровне международных отношений? Мне представляется, что, по крайней мере, одним из очевидных результатов последствий событий 11 сентября является изменение политики Вашингтона по отношению к Израилю и переосмысление подхода ко всему комплексу вопросов, которые касаются конфликта между Израилем и Палестиной. Отныне совершенно очевидно, что Соединенные Штаты в вопросе арабо-израильского конфликта будут отныне в первую очередь ориентироваться на интересы безопасности США, а не на интересы выживания государства Израиль. И это, кстати, может иметь далеко идущие последствия для отношений между США и арабским миром, а также для баланса лоббистских сил внутри самих Соединенных Штатов. Это наиболее очевидный первый конкретный результат сентябрьских событий.

Что касается комплекса проблем, которые важны для России, а именно: судьбы ПРО, расширения НАТО, поддержки Соединенными Штатами нашего членства в ВТО, разрешения противоречий между Москвой и Вашингтоном по вопросам нераспространения ядерного оружия и ядерных технологий и сотрудничества России и Ирана, проблем угроз стабильности в Средней Азии, политических решений после разгрома Талибана, я бы здесь отказалась от чрезмерной эйфории.

У меня создалось убеждение в том, что Соединенные Штаты не откажутся от расширения НАТО на следующем саммите в Праге. Но Соединенные Штаты могут поддержать умеренный вариант этого расширения, т.е. расширения за счет включения не балтийских государств, а Словении и Словакии. Однако речь идет лишь об откладывании решения о членстве балтийских государствах. Вопрос об их членстве остается и он будет решен – рано или поздно. Россия должна быть к этому готова и думать о том, как пересматривать свои прежние стереотипы отношения к НАТО.

Впрочем, нам могут сказать, если Россия стала членом западного антитеррористического альянса, то у нее нет оснований опасаться НАТО. И в этом есть своя логика. Действительно, основные угрозы для безопасности России лежат в иной плоскости. Поэтому нам придется  размышлять о том, как разрешить собственные комплексы неполноценности, которые каждый раз обостряет проблема НАТО, вернее, наша неспособность повлиять на европейские процессы, которые отныне развиваются без нас и помимо нас.

Что касается ПРО, я абсолютно уверена в том, что Вашингтон не готов отказаться от этой идеи. Более того, Буш после 11 сентября будет даже более решительно воплощать эту идею. В этом он усматривает основания для самопроявления и подтверждения и своего лидерства, и лидерства США. Кроме того, в США существует восприятие новой оборонительной доктрины, как импульса для нового технологического прорыва общества и преодоления начавшейся рецессии. Другое дело, насколько обоснованы эти надежды.

В то же время, очевидно, Буш будет готов к тому, чтобы дать возможность России и Путину сохранить лицо в вопросе о ПРО. Собственно, речь об определенном компромиссном варианте решения этой проблемы – о модификации ПРО и нахождении риторической формулы, которая бы давала Вашингтону возможность экспериментировать с НПРО и одновременно давала бы возможность России не чувствовать себя уязвленной односторонними действиями Белого Дома. Видимо, европейские союзники США, которые пытаются повлиять на дальнейшую нормализацию российско-американских отношений и которые вовсе не хотят, чтобы Путин чувствовал себя уязвленным, могут помочь добиться достижения этой риторической формулы. Если не в ближайшее время, то весной.Если же этого все же не произойдет, это будет означать, что либо США, либо Россия, либо обе страны вместе оказались не способными выйти из конфронтационного климата «холодной войны» и преодолеть взаимное недоверие. Следовательно, шанс взаимного понимания, который возник на волне событий 11 сентября, будет упущен.

Четвертый тезис. Какова перспектива отношений между Россией и Соединенными Штатами, если мы возьмем, прежде всего, американскую позицию? У меня такое впечатление, что Америка не пересматривает суть и содержание своего подхода к России, который нынешняя администрация обозначила весной этого года. Да, представители Белого Дома употребляют термин «союзнические отношения» в отношении России, хотя и стараются это делать не чаще, чем в их понимании необходимо. Правда, идет попытка осмыслить этот термин и вложить в него какое-то более или менее реальное содержание. Но Америка не готова перейти от термина «союзнические отношения» к термину «партнерство». Используя метафору, которую предложил Сергей Николаевич (Бабурин. – Сост.), – метафору брака, я бы отметила, что Соединенные Штаты не готовы относиться к России как «единственной жене», но они готовы получить Россию в качестве «одной из жен» при условии, если она примет правила игры своего супруга. Это единственная формула, на которую сегодня согласен Вашингтон, который исходит не из наших амбиций и исторических традиций, а также необходимости излечения наших комплексов, а из понимания асимметричности наших – с США – возможностей и ресурсов. Примем ли мы эту роль или нет, это другое дело. Но, размышляя над выбором, который нам предоставляется – кстати, при соблюдении всех внешних приличий американцы пытаются не сыпать соль на наши раны утраченной сверхдержавности, – мы должны задать себе вопрос: а какова у нас альтернатива? Остаться старой девой? Попытаться стать центром притяжения для маргинальных государств? Продолжать болтаться между этажами и цивилизациями, претендуя на роль моста между Западом и Востоком, не имея надежды, что этим мостом кто-то захочет воспользоваться…

И последний тезис. Мне представляется, что Путин 11 сентября сделал действительно очень мужественный и достаточно рискованный шаг. Он опередил настроения среди правящего класса и в обществе, рискуя  потерять часть поддержки в обществе. В каком-то смысле прозападный поворот Путина был более смелым, если говорить о последствиях, чем прозападный поворот Ельцина в 1991 году. Хотя он вовсе не был неожиданным: президент Путин, пусть и осторожно, но вполне определенно вел себя как прозападный модернизатор, который понимает, что реформировать Россию без западной поддержки, участия, западных технологий, финансов просто невозможно. Словом, Путин продолжил традиции российского модернизаторства, которое, кстати, включает и сохранение в самой России власти-Моносубъекта.

Какие возможности для внешнеполитического маневра есть у России в нынешней ситуации? Мне представляется, что у России есть четыре сценария, четыре варианта поведения.

Первый вариант поведения – это продолжение все той же, прежней политики «зигзагов» и сохранение позиции «между этажами», т.е. между цивилизациями, в зависимости от обстоятельств то сближение с Западом, то попытка  несколько дистанцироваться  от него и искать  иные ниши.

Второй вариант – это включение  России в западные структуры, в западную систему ценностей короче, в западную цивилизацию, но с попыткой сохранить, пусть частично, свои правила игры. Например, сохранить полуавторитарный режим внутри страны.

Третий вариант – это попытка включиться в западные структуры, но с полным принятием западных правил игры, в том числе и внутри российского поля, при этом сохраняя право на своеобразие национальных интересов и право на защиту этого своеобразия, т.е. переход к внешней политике голлистского типа.

И четвертвй сценарий – пытаться быть всё той же Россией, то есть сохранять претензии на роль самостоятельного полюса, пытаясь стать полюсом, скажем, для незападных цивилизаций. В известной степени это продолжение линии Примакова на многополярность. Хотя и понятны ограничители этой линии, пока не видно тех, кто активно стремится стать нашей орбитой.

Вот четыре варианта, четыре сценария. Возможны их модификации, но вряд ли существуют иные альтернативы.

Мне кажется, Путин своим прозападным поворотом 11 сентября и последующим участием в антитеррористическом альянсе, возможно, окончательно «отбил» возможность четвертого сценария – быть самостоятельным полюсом вне Запада, центром притяжения для маргинальных государств.

Что касается вариантов быть включенными в структуры Запада, но со своим уставом, и быть включенными в западную цивилизацию на основе полного принятия западных правил игры, я не вижу пока оснований для развития этих сценариев. Мы бы, возможно, и хотели бы включиться в западную цивилизацию, но сохраняя свой суверенитет, свои правила игры, но при этом претендуя на право вето и право влиять на процессы принятия решений. Запад вряд ли согласится на этот вариант. Что же касается нашей интеграции в Запад на основе полного принятия принципов либеральной демократии и западного сообщества, то мы к этому пока не готовы.

Пока гораздо больше оснований для сохранения зигзагообразного пути – шаг вперед в сторону Запада, остановка, возможно, временный откат, сближение позиций, опять шаг вперед. Конечно, составляя свою траекторию отношений с Западом, Путин, очевидно, опасается слишком далеко оторваться от своей базы и разбить свою прежнюю базу-опору. Кроме того, Путин пока что не  знает, насколько далеко  Запад готов пойти в процессе интегрирования России. Он не знает, на что претендовать и чего ожидать. Запад в свою очередь решает, насколько и в каком качестве ему нужна Россия. 

Вячеслав Никонов полагает, чтобы закрепить путинский западный поворот, Запад должен пойти на далеко идущие уступки России, то есть Россия должна получить оплату по своим счетам. Словом, речь идет о своеобразном quid pro quo процессе, о политическом бартере. Ценой прозападной ориентации России должен стать отказ Запада от приема в члены НАТО балтийских государств, сохранение ПРО, ускорение приема России в члены ВТО и т.д. Список счетов, выставляемых Западу, известен. В какой-то степени дипломатия действительно построена на ожидании взаимных уступок и компромиссах.

Но в данном случае речь идет об оплате западного поворота России за счет отказа от некоторых принципов западной цивилизации и включении России в западную орбиту за счет осознанного согласия западных государств на то, чтобы Россия оставалась в рамках Запада чужеродным телом. Может быть, в итоге мы даже кое-что получим в результате этого торга. Но стратегически, в перспективе нас ожидают немалые разочарования, ибо бартерный способ вхождения в западную цивилизацию не сделает нас такими «как они» – мы так и останемся чуждыми либеральной демократии, временным и чужеродным элементом, который будет постоянно отторгаться. Причем наши комплексы от этого вхождения в Запад только усилятся, ибо мы будем постоянно ощущать, что наш брак построен не на признании общности принципов, а на альтруизме Запада, его снисхождении к нам, опасениях относительно того, что, будучи «не связанными», мы можем черте что выкинуть…

Россия может интегрироваться в западную цивилизацию только на основе признания того, что этот шаг соответствует нашим национальным интересам. Путин уже сделал шаг в направлении слома бартерного стереотипа, заявив, что Россия становится членом антитеррористического альянса, не ожидая оплаты, а потому, что это соответствует ее интересам. Если Россия искренне хочет быть вместе с Западом и считает, что этот путь наиболее полно отвечает потребностям ее модернизации, то мы должны быть заинтересованы, чтобы западные структуры, в том числе и НАТО и ЕС, приблизилось к нашим границам. Мы должны быть заинтересованы в расширении процессов нашей адаптации, аффилирования, включения, членства во всех западных структурах. Причем постепенный процесс включения в западные структуры может оказаться для нас, нашей эволюции, преодоления прежней ментальности гораздо более важен, чем сам процесс членства.

Готовы мы изменить логику и риторику нашего отношения к Западу? Это вопрос, на который и Путину, и российскому правящему классу еще придется ответить.

И последнее. В какой степени нынешний альянс России и Запада на основе борьбы с терроризмом может быть устойчивым и прочным, длительным? Я думаю, что никаких оснований говорить об устойчивости такого альянса на основе лишь борьбы с терроризмом у нас нет. Это явление достаточно временное, тактическое, конъюнктурное со стороны многих участников этой коалиции. Эта коалиция не может быть прочна, хотя бы в силу того, что разные ее участники вкладывают в понятие «терроризм» разное содержание. Эта коалиция неустойчива еще и потому Запад сейчас временно пошел на своеобразную «сделку Фауста», поставив безопасность выше своих традиционных принципов – свобод и демократии. Но когда Запад вернется к своим традиционным принципам, тогда, очевидно, некоторые участники антитеррористической коалиции, включая и Россию, могут оказаться в весьма сложном положении. Если мы не успеем осознать, что произошел этот поворот, мы можем опять остаться вне поезда, который пойдет в другом направлении, а мы останемся на перроне. Ведь для того, чтобы занять место в этом поезде западной цивилизации, нам нужно еще многое сделать в своем доме, пересмотреть сами принципы нашего внутреннего устройства. В противном случае наше нынешнее сближение с Западом окажется очередным и временным браком, который вызовет новые взаимные разочарования.