Липкин А.И.

Картина, которую изображают разные авторы, сильно зависит от того концептуального взгляда, который ими используется. Поэтому, хотя название доклада Алексея Алексеевича Кара-Мурзы «Идентификационный дуализм российской цивилизации: «европейская культура» versus «евразийская власть» почти совпадает с названием моей статьи «Самодержавие vs. культура, массы vs. личность» [1]), но результаты в них получаются разные. Разными оказываются сущность и механизм «конфликта «культуры» и «государственности»» и реальные варианты его разрешения.

Мое видение исходит из двух ключевых концептов. Первый – это наличие системного противоречия, приводящего уже триста лет к постоянно воспроизводящемуся двухфазному колебательному процессу: реформы, идущие под лозунгом «Россия – это Европа», а потом - контрреформы, идущие под лозунгом «Россия – это не Европа».  Второй – это трехфазный процесс индивидуализации-идеализации смысла жизни, который имеет место во многих культурах, может быть, даже во всех.

Первый базируется на двух тезисах: уникальности европейской государственности, выделяющей ее из остального мира (в этом плане деление на «Запад» и «Восток» правомочно) и специфики России в отношении остального «Востока» в приобщении к европейской культуре.

Уникальная европейская государственность связана, в первую очередь с двумя специфическими явлениями: особой вассальной системой, предполагавшей договор и обязательства с обеих сторон (и со стороны вассала, и со стороны сеньора) и свободными городами («воздух города делает свободным»), которых нигде в другом месте, по сути дела, не встречалось. На этой базе уже к ХIII веку возникает представительный тип государства, сначала сословно-представительный, а потом, в Новое время, он переходит в представительную демократию.

Во всем остальном мире большие государства (имеется в виду большие по сравнению с городами государствами) имеют другую структуру. И эта структура - будь то в Китае, в исламском мире или в России, где она сложилась к концу московского периода, – выглядит следующим достаточно простым образом [2]. В основании ее существует крестьянская и/или солдатская масса, причем, настолько большая, что в ней не работает механизм прямой демократии типа вече или казацкого круга. Такая масса всегда делегирует решение макровопросов в то место, которое можно назвать самодержцем или автократом (если по-латыни) – место или роль, которую всегда должен кто-то занимать в этой системе (во многом напоминающую систему Гоббса). Единственно эффективная форма воздействия низа на верх - это бунт, который время от времени происходит в такой системе. Бунт всегда стихиен и непредсказуем, как сход лавины. Бунт может сбросить царя вместе со свитой, но не меняет структуры. Поэтому место самодержца остается и его должен кто-то занять. То есть, эта структура строится снизу, а не сверху, как считают многие.

Сверху строится другое. Со стороны самодержца для управления находящимися внизу слоями создается «управляющая прослойка». Недовольство масс, в первую очередь, направляется на эту прослойку, и в последнюю очередь оно достигает «царя-батюшку». То есть образуется, можно сказать, патриархальная система, где сверху царь-батюшка, а снизу масса «чад». Эта система, как правило, подкрепляется соответствующей государственной религией или идеологией.

Специфика России, отличающая ее от всего прочего «Востока», состоит в том, что Россия раньше других столкнулась с Западом Нового времени и вытекавшей из этого проблемой его военно-технического «догоняния». Это привело к тому, что в управляющей прослойке в качестве высокой светской культуры в петербургский период была принята европейская культура и образование. В результате этого формируется системное противоречие, которое состоит в том, что управляющая прослойка приобщается к западной культуре с целью обеспечить военно-техническое «догоняние». Но в эту культуру входят идеалы индивидуальных прав и свобод, которые абсолютно противоречат принципу самодержавия.

В результате постоянно воспроизводится следующий двухфазный цикл. Для того, чтобы выйти из очередного вызванного военно-техническим отставанием поражения, Россия сталкивается с необходимостью догонять Запад. Это стимулирует цикл реформ сверху. Но поскольку реформы происходят, с одной стороны, за счет низов – источника требуемых ресурсов. А с другой стороны, они способствуют интенсификации приобщения к западной культуре и связанному с этим росту антисамодержавных настроений в образованных слоях городского общества, составляющих в России довольно тонкий слой, называемый «интеллигенцией», «сверху» (на фоне возникающих экономических и политических трудностей) постепенно переходят от поддержки реформ к инициации контрреформ. Т.е. «фундаментальный раскол России» происходит не между царем и дворянами, с одной стороны, и крестьянами – с другой, как это часто представляется, а между царем и крестьянами, с одной стороны, и образованными слоями – с другой.

В этой системе, естественно, в ХIХ веке формируются четыре идеологии, по-разному, направленные на то, чтобы это противоречие убрать. С одной стороны, это модернизаторские, которые хотят снять это противоречие, убрав самодержавие. Либеральный проект хочет это сделать на базе созданной уже к тому времени российской европейской культуры. При этом у либералов сначала есть иллюзия, что реформы можно делать сверху, но когда цикл реформ кончается и начинаются контрреформы, то кончается и эта иллюзия, и лидерство переходит к другой модернизаторской идеологии – революционно-народнической, которая, в конце концов, привела к большевикам.*

С другой стороны, есть две почвеннические идеологии, жертвующие российской европейской культурой ради самодержавия. Одна – официально-государственная, олицетворяемая уваровской триадой «православие - самодержавие-народность». В ней центральным элементом является самодержавие, а что стоит в качестве государственной идеологии не принципиально. Может стоять православие, а может и марксизм-ленинизм. Но православие в этом случае будет иосифлянского типа, оно будет выполнять государственно-идеологическую функцию.

Официальная уваровская программа – это жертва культуры ради сохранения самодержавия. Альтернативная ей славянофильская – попытка построить некую иную высокую культуру, которая была бы совместима с самодержавием и основывалась на православии (нестяжательском). Эта попытка, дав свой вклад в российскую культуру, тем не менее, не удалась. Наследниками же славянофилов стали евразийцы, которые, как и первые, ставили в центр православие (правда, скорее иосифлянское). Евразийцы симпатизировавшие, по крайней мере, в лице одного из их идеологов – Николая Трубецкого – итальянскому фашизму, оцениваемому им как духовно близкому и родственному течению.

Эти четыре идеологии (и их эклектика) неоднократно воспроизводились в истории России и воспроизводятся сейчас. Теперь по поводу ценностей. В истории многих обществ можно наблюдать следующий трехфазный процесс индивидуализации-идеализации: сначала превалируют коллективистские смыслы и ценности, потом они разлагаются, и первая форма (фаза) их разложения дает их противоположность - эгоцентристские ценности, очень близкие обществу потребления (это то, что сейчас доминирует у нас и на западе). Обычно рассматривают только эти две формы. Но часто этого недостаточно, ибо массовый эгоцентризм порождает  общественный кризис, т.к. общество, состоящее из таких индивидов неустойчиво. Выход из этой фазы, если он происходит, осуществляется на базе возникновения (формирования) культурной формы третьего типа – личностной  формы, которая ориентируется уже на идеалы. Идеалы, в отличие от норм, не обязаны претворяться повсеместно в жизнь, чтобы служить ориентиром в жизни индивида (важно, чтобы уважались те, пусть немногие, которые пытаются им следовать).

После Великой Отечественной войны в нашей стране начался переход из коллективистской в индивидуалистическую форму, и шел он двумя путями. Один путь – в сторону эгоцентричного потребительского общества («гений-потребитель» братьев Стругацких), а другой – это личностные формы «шестидесятников», опирающиеся на возрождение дореволюционных культурных образцов, вошедших в культуру 1960-х-1970-х годов. Снятие Хрущева и разгром Пражской весны  1968-го года способствовали тому, что в 1970-х – начале 1980-х массовым стал первый путь.

Эта история повторилась в конце 1980-х – начале 1990-х. Инициаторами горбачевской Перестройки были 60-ки, среди защитников Белого дома в Августе 1991, как и отказывающихся стрелять в народ военных было много воспитанников культуры 1960-х-1970-х годов. Но именно по ним (инженерно-техническим работникам ВПК и другим бюджетникам) прошелся в первую очередь каток реформ 1992 г. И опять эгоцентристский представитель потребительского общества становится доминирующим типом. Но когда общественные перемены происходят в таком обществе, то вероятность негативных последствий сильно возрастает (буржуазные революции Нового времени были замешаны на «идеализме»).

Будущее зависит от того, как будет себя вести этот потребительский слой (при социологическом исследовании этого слоя надо иметь в виду, что опросы часто выявляют безответственные «хотелки», оставляя невыясненным то, как люди будут себя вести на деле, когда придется чем-то жертвовать). Как долго этот слой будет поддерживать самодержавную систему, которая сейчас воспроизводится в очередной раз? Войдет ли он в противоречие с самодержавием сам или, пройдя через кризис, общество опять возродит личностную форму? Последнее возможно только на базе российской европейской культуры (влияние восточных культур в России не больше, чем в Европе).

В последнем случае ценности выходят на первый план. Спектры ценностей в России, ЕЭС и США несколько отличаются (в частности, популярная в США ценность успешности (неважно в чем) не очень популярна в России), но все три системы ближе друг к другу, чем к какой-либо восточной культуре. Поэтому, если России удастся уйти от самодержавия и приобщиться к представительной демократии, то она, подобно США образует европейскую субцивилизацию (при этом, как и в США и ЕЭС возникнет острая проблема совмещения с исламской культурой). Если нет – то прекратит свое существование, ибо у нее значительно меньше шансов создать современную культуру совместимую с самодержавием, чем, скажем, у Китая. Никакой жизнеспособной  особой «евразийской» цивилизации здесь родиться не может. Это мой ответ на вопрос о российской идентичности.

«Дуальная идентичность», которая согласно А. Кара-Мурзе «органически присуща России» - химера, возможность устойчивого «человеческого» существования которой в современном мире чрезвычайно сомнительна и требует очень серьезного обоснования. Когда в своем тексте А. Кара-Мурза переходит к  утверждению этой «дуальности», то создается впечатление, что анализ сменяется благими пожеланиями. Апелляция к необходимости жесткого каркаса власти «азиатского государства» для «удержания огромных пространств Евразии» мне представляется несостоятельной. С одной стороны, все указанные выше противоречия и колебания будут иметь место и в пределах старой Московии, с которой все это начиналось. С другой стороны, существуют западные государства со сравнимой территорией и большим населением (США, ЕЭС), которые успешно существуют в рамках демократической системы, и даже страны Латинской Америки и Турция не пропагандируют «азиатского государства», связываемого со «вчерашним днем». Причина воспроизводства самодержавной системы, которую следует рассматривать как опасную болезнь, – в обществе, которое надо изучать и, возможно, лечить, не впадая в народнические иллюзии. Выход из смертельно опасных самодержавных объятий, скорее всего, лежит на пути создания личностной культуры (своей, основываясь на том, что было построено к началу XX в., продолжалось в 1960-70-е  и, возможно, продолжается сейчас) и приобщения к ней доминирующей активной части общества.

Кувалдин В.Б. Благодарю Вас, Аркадий Исаакович. Елена Борисовна Шестопал – профессор, заведующая кафедрой МГУ.