В.Б.Кувалдин

Я считаю, что взаимные образы России и Америки познаваемы, они не безумно сложны, не нужно создавать вокруг этого запутанных схем. Мне кажется, самое главное - это, все-таки, реальный опыт, который извлекают элиты, идеологи и сами народы из процесса общения.

Сразу скажу, что я не разделяю позицию, в соответствии с которой в России все задается из Кремля. Приведу простой пример, по-моему, он здесь уже прозвучал в выступлении Игоря Зевелева. Официальная пропаганда в советское время была крайне антиамериканской - была «холодная война». В то же время, поездив по стране в качестве лектора  Общества знания, я мог убедиться, что отношение к Америке было хорошее. Люди ориентировались не на пропаганду, а на то, что было для них самым важным, а самым важным было то, что мы были союзниками во время войны, и Америка нам помогала по лендлизу.

С этой точки зрения я хотел бы обратить внимание на то (и это тоже здесь прозвучало в выступлении Зевелева), что сейчас, к сожалению, «народ и партия едины» в своем антиамериканизме. Мне кажется, что объяснение этого существует, и оно разлагается на целый ряд элементов.

Первый - о нем упоминалось - это конец «холодной войны». Я не согласен с тем, что говорил здесь Дмитрий Тренин. Мы не проиграли «холодную войну». В ее финале мне пришлось в скромном качестве участвовать, скорее, как практику, чем как идеологу. «Холодная война» закончилась в 89-90 году, а национальная катастрофа в России разразилась в 91-м. Причем «холодная война» закончилась на вполне приемлемых для Советского Союза – России условиях. Что было действительно проиграно и что было скрыто за этим - это все-таки глубокая дисфункция российского политического развития, лихорадочные попытки догоняющего развития, прорыва вперед, которые, собственно, и привели к двум национальным катастрофам в прошлом веке – это 17-го и 91-го годов.

Этого не хотели признать люди, пришедшие к власти после 91-го года, но это и было скрыто за занавесом якобы проигрыша в «холодной войне». Я думаю, что это действительно (здесь я как раз с Дмитрием Трениным согласен) наложило очень негативный отпечаток на взаимное восприятие наших стран.

Второй важнейший элемент, мне кажется, - опыт 90-х годов. Наверное, было бы преувеличением сказать, что в первой половине 90-х годов Россия выступала в качестве полуколонии Соединенных Штатов. Но это было преувеличением. Но я думаю, что неадекватной была бы оценка, что в решающие моменты политических конфликтов внутри России в тот период и в выборе ее пути роль Соединенных Штатов оказалась если не решающей, то очень и очень весомой. США бросили свой авторитет и свою силу на одну чашу весов. Здесь я имею в виду и политическую борьбу 91-го года, ее исход, и внутрироссийскую схватку 93-года, и профанацию президентских выборов в 96-м году.

Причем, мне кажется, что в отличие от того, что часто делали Соединенные Штаты, здесь они оказались не на стороне истории, потому что реальный расклад, реальная борьба в России шли не между сторонниками капиталистического пути развития и возможностью коммунистического реванша. Реально шла борьба между двумя моделями капиталистического развития – между демократическим и олигархическим капитализмом. Олигархический капитализм, который в России насаждал ельцинский режим, пользовался полной поддержкой Соединенных Штатов.

Эта история гораздо полнее и вернее - как это ни парадоксально - раскрыта в Соединенных Штатах. Есть серьезные исследования. Есть решения судов по поводу деятельности гарвардских консультантов России. России еще предстоит открыть эту страницу. И Соединенным Штатам, как это ни печально, придется платить не только по своим реальным счетам, но и по счетам ельцинского режима.

Третий элемент, который здесь присутствует, - то, что было после 2000 года. После 2000 года Соединенные Штаты не вмешивались и не могли  вмешиваться в российскую внутреннюю жизнь. Было другое: Соединенные Штаты, по-моему, неадекватно истолковав уроки исключительно благоприятных 90-х годов, проводили традиционную американскую политику, я бы сказал, гуманизации мира в соответствии со светлым американским идеалом. И в этом смысле, конечно, наиболее ярким воплощением этой несбыточной мечты была иракская эпопея.

Россия к этому относилась скептически. Еще элемент, который оказал очень сильное воздействие, даже не столько на российское общество, сколько на позицию Кремля, - это, безусловно, серия «цветных революций» и в частности на постсоветском пространстве. Они, конечно, были восприняты как разрыв с американскими ценностями свободы, либерализма, свободы выбора, как недопустимое вмешательство во внутренние дела, особенно в той зоне интересов, которые Россия, естественно, считала имеющими к ней прямое отношение. Отсюда берет начало консолидация общества на нижней точке отношения к США в конце 2008 года.

Что дальше? Я не смотрю на будущее столь пессимистично. Наверное,  здесь я тоже не соглашусь с Дмитрием Трениным. Я не думаю, что мы существуем в параллельных мирах. Мне кажется, что понимание Соединенных Штатов  в России сейчас намного глубже и адекватнее, чем это было 20 и 30 лет назад. Все-таки исчезли две крайности – плакатный отрицательный образ Соединенных Штатов и безусловное некритическое восприятие и обожание Соединенных Штатов. На их место приходит образ реальной страны. Мне кажется, что Соединенным Штатам во многом предстоит проделать эту работу по отношению к России. И я не думаю, что это безнадежно.

Здесь говорилось о том, что, якобы, несовместимы американская заявка на гегемонию и наши планы в отношении постсоветского пространства. Я думаю, что это не совсем так. И здесь, мне кажется, есть три элемента.

Первое - если американцы хотят сохранить свою гегемонию. Я думаю, что, скорее всего, безусловно, хотят. И если она будет сохранена, то США придется перейти от роли «командира роты» к роли «дирижера оркестра» - а это намного более сложная и тонкая роль. Но думаю, что в принципе новая администрация должна двигаться в этом направлении. Она может двигаться в этом направлении.

Для того чтобы дать представление: мне кажется, что так или иначе стоит вопрос о признании региональной роли Ирана - иначе эту проблему не решить на Ближнем Востоке. Если вы признаете региональную роль Ирана, то признать региональную роль России гораздо проще.

Второе (об этом здесь упоминалось) - фактор Китая. Китай не просто геополитический соперник. Китай - другой и гораздо более мощный другой, чем любой другой, который встречался Соединенным Штатам на их историческом пути. Те, кто бывал в Китае, представляют, что это за страна, какой у нее потенциал, чего она может добиться. Они знают, что под этим лежит абсолютно другая ценностная основа.

Хотел бы обратить внимание не только на геополитический потенциал Китая, а на то, что Китай является лучшим воплощением модели восточноазиатской модернизации, которая (сейчас это показывает кризис) может оказаться исключительно конкурентоспособной. И Соединенные Штаты Америки, и Запад сейчас вынуждены вносить свои коррективы в экономику - может быть, придется вносить определенные коррективы и в политику.

И третий, мне кажется, не менее важный элемент: все-таки Америка превращается в первое в мире глобальное общество. Внутри США постоянно идет интенсивный диалог, причем это диалог с культурами, которые не могут быть американизированы по старой основе. Возьмем хотя бы тех же самых испаноязычных. Думаю, что это тоже подготавливает Америку к пониманию сложности мира и к пониманию принципиального признания модели другого.

Поэтому я хотел бы закончить свое выступление на ноте осторожного оптимизма. Считаю, что абсолютно правильно, глубоко и очень интересно  говорилось об огромных препятствиях, которые существуют, о стенах, которые стоят на пути к взаимопониманию. Нас должен научить  осторожности опыт эйфории рубежа 80-90-х годов прошлого века и рубежа этого века - ей ни в коем случае нельзя поддаваться.

Тем не менее, мне кажется, что проблема принципиально не является неразрешимой - мы можем понять друг друга не только на политическом, но и на гораздо более глубоком – экзистенциальном - уровне.