П.М. Кудюкин

Я в своем выступлении, наверное, остановлюсь на двух вопроса. Первый из них – болезненный вопрос – о возможности вообще реформирования систем советской типа. Не в смысле, возможны были в них или невозможны реформы. Мы видели, что они проводились. А возможно ли было проводить такие реформы, которые не привели бы в результате к кардинальной смене характера системы, как бы в постановке вопроса Стивеном Коэном. Действительно, есть некая идеалистическая постановка: мы сохраняем господство государственной собственности, ведущую роль компартии, но при этом каким-то непонятным чудом получаем некую демократию. Или же, действительно, реформы, раз начавшись, при последовательном своем проведении неизбежно должны были придти к грани, когда ставился вопрос о смене характера системы.

С моей точки зрения, ответ достаточно очевиден в современном мире, особенно в том мире, в той конфигурации, которую он получил, в том числе в результате перестройки, и отпуска на свободу восточноевропейских народов. Действительно, ни о каком сохранении так называемого социализма советского типа речь уже идти не могла. Ясно, что ему на смену должно было придти нечто иное. Вопрос в темпах, способах, в жесткости преобразований. Но опять-таки чем дальше шел процесс, тем меньше оставалось свободы маневра. Тоже очевидно, в том числе и из-за экономической ситуации и из-за тенденции в развитии массового сознания.

Это второй вопрос, на котором я хочу остановиться. Как раз развитие низового демократического движения очень хотелось бы назвать массовым. Но в России в отличие от ряда других бывших союзных республик, к сожалению, демократическое движение массовым так и не стало. Оно все-таки сохраняло очень и очень верхушечный характер, хотя отчасти втянуло в себя, конечно, представителей массовых слоев, прежде всего массовой нестатусной интеллигенции. Но ничего сопоставимого, конечно, с польской «Солидарностью», ни с чешским «Гражданским форумом» в России не было. Демократическая Россия, конечно, на порядок, а то и на два уступала им по массовости, по степени реального проникновения в толщу российского населения, опять-таки в отличие отчасти от Украины, особенно ее западных регионов, тем более Прибалтики, где импульс демократического развития подкреплялся еще национальной идеей, которая находилась в весьма сложных отношениях с идеей демократической и подчас норовила ее подавить или придавить, по крайней мере.

Стимул, предпосылки для возникновения относительного, по российским масштабам, широкого демократического движения, конечно, возникли во второй половине 86-го года. Здесь, наверное, решающим моментом было возвращение академика Сахарова из горьковской ссылки и начало освобождения политзаключенных.

Но это не было полной политической амнистией, и уж, тем более, не реабилитацией. Освобождаемых политзаключенных не то чтобы принуждали, но настойчиво уговаривали подписать некие формальные, но все же достаточно унизительное заявления.

Славин Б.Ф. (с места, не в микрофон). ….нереформируемая была система. А если не реформировать, тогда и перестройка не нужна.

Кудюкин П.М. Нет, именно нужна. Потому что она была реформируема в смысле методов (многоголосие)… Я считаю, что методы были реформистские, а результат получился революционным и должен был получиться революционным.

Примерно в тот же период – со второй половины 86-го года – начинается такой утробный, клубный период развития общественно-политического движения, которое в очень ускоренном темпе повторяло на самом деле то движение общественной мысли, которое проходило в диссидентских кругах, - от идей истинного социализма и возврата к Ленину к разочарованию. Это было достаточно массово, если посмотреть личные истории диссидентов: у многих был…

Кудюкин П.М. Если говорить о стадии утробной, очень многие в своих воспоминаниях признают, что был такой период. Он рано или поздно проходил у большинства. В этом новом демократическом движении оно ускоренно проходило примерно тот же путь: сначала некий истинный социализм, возврат к Ленину, а потом для значительной части - разочарование в социалистической идее как таковой с ее радикальным отбрасыванием в обратную сторону: рынок сам по себе, своей невидимой, но, как говорил Леонид Седов, весьма каменной десницей все расставит по местам, и всем станет хорошо.

88-й год означал принципиальный сдвиг. Потому что из утробной стадии это новое демократическое движение перешло в стадию уличную и, действительно, резко нарастило свою массовость. Хотя опять-таки речь для России в лучшем случае шла о десятках тысяч участниках, что, вообще-то, для почти 150-миллионной страны чрезвычайно мало. Хотя, если вспомнить, в какой асфальт нас, общество, закатывали до тех пор, удивительно, что появились и эти десятки тысяч человек.

Одним из толчков, и это тоже несколько парадоксально, стали выборы на ХIХ партийную конференцию. Первые, если помните, достаточно массовые митинги. Первые всполохи будущих так называемых муниципальных революций, которые развернулись на рубеже 88-89-го годов в целом ряде крупных городов, когда в результате массовых митингов менялось партийное руководство. Это относится именно к весне – началу лета 88-го года, когда попытки партийного аппарата жестко контролировать и манипулировать выборами вызвали естественное возмущение. В обществе начало просыпаться чувство собственного достоинства.

Это очень интересный момент: новое демократическое движение как бы проскочило некоторые естественные стадии своего развития. И в этом, может быть, была его слабость. Оно сразу и стремительно политизировалось, почти не зацепляясь на стадии защиты социально-групповых интересов. Даже рабочее движение в России вроде бы в 89-м году зародилось шахтерскими забастовками, но опять-таки очень быстро оформилось как движение прежде всего политическое. Те независимые новые профсоюзы, которые начали возникать на рубеже 88-89-го годов, остались достаточно маргинальным явлением в этом общедемократическом потоке.

Естественно, вовлечение в движение людей, которые раньше в политике не участвовали, в лучшем случае ей интересовались, приводило, с одной стороны, к крайней идеологизированности политического движения (причем идеологии очень быстро менялись), к легкой податливости этих политических неофитов разного рода манипуляциям и модам. С другой стороны, к очень поверхностному характеру своей политизации, к очень упрощенному представлению о сложных политических вопросах. Действительно, даже в 91-м году подавляющее большинство участников демократического движения были убеждены, что демократия – это когда у власти стоят главные демократы. Мы знаем, кто тогда считался главным демократом. И те участники демократического движения, которые пытались поднять голос против такого примитивного понимания демократии, подвергались в демократической среде подчас и остракизму.

С этим связана тоже очень интересная проблема отношения этого нового демократического движения к проблеме социализма. Я прекрасно помню, какие дебаты шли в оргкомитете Московского народного фронта в июне 88-го года: должно ли в программных документах Московского народного фронта содержаться слова – в поддержку социализма, за социализм. И парадоксально, что как раз наиболее последовательно социалистические, сознательно социалистические группы, участвовавшие в создании МНФ, как раз выступали против слова социализм в его программах. Община - убежденные анархосиндикалисты, демократическая перестройка – убежденные социал-демократы.

Я тогда писал статью в открытой зоне в журнале Клуба «Демократическая перестройка» о демократии и социализме. Это был мини-трактат на злобу дня, где я говорил о том, что вредно говорить о поддержке социализма, потому что он то ли будет, то ли нет, а задача борьбы за демократию – реальна и первостепенна.

Для одних это была некая тактическая уловка. Мы говорим, что мы за социализм, нас не будут особенно гнобить. Или, с другой стороны, искренняя вера. И потом, кстати, многие из тех, кто яростно боролся за слово «социализм» в документах Московского народного фронта, столь же ярыми антисоциалистами стали в рядах «Демократической России».

Эта политическая наивность демократического движения, конечно, внесла свою лепту в то, что не удалось найти общего языка с системными реформаторами. Хотя, должен сказать, что эта относительная немногочисленность, слабость и политическая наивность демократического движения вызывали ведь и встречное, весьма скептическое отношение.

Я прекрасно помню эту историческую фразу покойного Александра Николаевича Яковлева по поводу идеи Круглого стола: «Какой Круглый стол, кого?! Облако в штанах с облаком без штанов?!». Было же это сказано. И было сказано весьма ошибочно, потому что даже такое, не слишком многочисленное и слабое демократическое движение все-таки сумело произвести весьма сильное влияние на политический процесс. Не всегда позитивный. Мы теперь это знаем задним числом, оценивая. И чрезмерный радикализм нас подводил. Действительно, и недостаток реализма. Известно: если бы заранее знать, соломку всегда подослать можно. Но этого не дано людям, как правило.

Еще важная проблема. Движение не успело выработать собственных лидеров, как бы вырастить их из собственных рядов. Это то, что потом и сказывалось в партийном строительстве 90-х годов, - постоянное стремление найти варягов, найти толстые эполеты. Помните рассуждения в декабристской среде накануне Декабрьского восстания: вот нам бы толстых эполетов на площадь вывести, где их найти. И отсюда такая радость: обрели – Борис Николаевич Ельцин. Притом, что наиболее политически грамотные участники демократического движения прекрасно понимали: более чем условность демократизма - Борис Николаевич. И опасность этого вождизма.

То, что существенно отличало российское демократическое движение, скажем, от демократического движения в странах Центральной и Восточной Европы. У нас был Андрей Дмитриевич Сахаров. Во-первых, очень не вовремя умер. А кроме того, есть очень важный момент. Мэйнстрим советской оппозиции состоял в том, что правозащитное движение сознательно в массе своей как бы дистанцировалось от собственных политических вопросов. И в отличие от той же Польши, в отличие от той же Чехии, в отличие от Венгрии мы буквально по пальцам можем пересчитать участников оппозиционного движения в советском времени как диссидентского движения, которое более или менее активно включились именно в политический процесс.

Сергей Адамович, ведь Вы можете тоже ведь назвать всех тех, кто был среди народных депутатов РСФСР? На пальцах двух рук с избытком хватает. Это тоже одна из причин слабости нового демократического движения. По большому счету мы, наверное, проиграли эту битву за демократию в России. Надеюсь, не окончательно. Скорее всего, нам просто рано или поздно придется проходить этот путь, надеюсь, без повторения старых ошибок.