А. Берелович

На самом деле, у нас не звучали голоса до сих пор людей 1968-го из Западной Европы, потому что даже Милан, который типичное, что называется missing link - недостающее звено, все-таки человек... В 1968-м Милан был в Праге. А missing link. Вы были уже в эмиграции? А вот профессор Берелович как раз представляет 1968-й – западноевропейский, скорее всего. Да, Алексей? Попробуйте объяснить, как оно всё было. Пожалуйста, Алексис.

Берелович А. Спасибо. Насколько я понимаю, да, действительно, я здесь как представитель всего Запада. Не впервые.

Даниэль А.Ю. Вы отвечаете за всё: и за Беркли и за пасхальный бунт, и за Руди Дучке и, может быть, даже за Баадер-Майнхоф.

Берелович А. Как раз я не совсем впишусь в эту роль по двум причинам. Во-первых, потому что я считаю, что 1968 год на востоке Европы и на западе - это были все-таки очень разные вещи. Даже на Западе, где можно считать, что, конечно, были и общие корни, и общие движения, но и там были существенные  различия между – скажем, Италией, Францией и Германией. Например, в Америке это было в основном студенческое движение в связи с войной во Вьетнаме. Во Франции это было студенческое движение, вдобавок мощнейшая всеобщая стачка, самая мощная во Франции за всю ее историю и глубокий политический кризис, который в Америке, насколько я помню, не наблюдался. 1968 год в восточной и западной Европе был, скорее всего, хронологическим совпадением разных по своей природе движений. Глубоких общих корней я там не вижу. Может быть, есть где то очень далеко что-то общее, но, во всяком случае, конкретно исторической связи не было.

После этого короткого вступления начну сначала и скажу, что я хотел бы выразить мою благодарность Горбачевскому фонду, что меня сюда пригласили. Я здесь не впервые, и каждый раз очень приятно здесь находиться.

Да, действительно, я принадлежу к поколению 1968 года, но, скорее всего, косвенно. В каком смысле? В том, что я не принадлежу к детям 1968 года. Я придерживался тогда некоторых убеждений, которые не были –мягко говоря- характерны для 1968 года, потому что я был тогда членом компартии вполне ортодоксальным, ну не совсем ортодоксальным, но почти. Поэтому я не пережил эти события, как студент из Сорбонны, который думал, что он сейчас делает революцию. А был вполне убежден, что никакой революции нет, в чем, мне кажется, хоть я и ошибался во всем остальном, я был прав.

Что же произошло? Мне кажется, что если остановиться на студенческом движении, с чего все и началось, это было двойное движение. То есть это было одно движение, но с двумя составляющими. Одно - совершенно очевидное, которое и осталось в памяти людей, это желание выйти из достаточно устарелого, закостеневшего, очень иерархического французского общества 50-х годов, которое еще сильно походило на общество Третьей республики (до Второй мировой войны). Можно сказать, что это был выход из послевоенного времени, разрыв, проделанный первым послевоенном поколением. И тот культурный разрыв, благодаря которому можно ходить без галстука, благодаря которому можно говорить на «ты» с коллегами и т.д., т.е. изменения в стиле и в образе жизни были очень сильны, они и сохранились.

Но рядом с этим был другой, мне кажется, заряд – архаичный, если так можно сказать. То есть это в движении 1968ого года не было только воля к модернизации, но и некоторый страх перед либеральной модернизацией, которая тогда происходила. Это был утопический заряд 1968 года, который принял формы возврата к природе, отказа от карьеры, некоторый эскапизм, перебраться в деревню пасти овец или коз; создание «коммъюнити» (типа общин), чтобы выйти из узкой семьи, чтобы создать какие-то новые формы существования. Все эти поиски имели во время 1968 года и после в основном радикально-левую окраску, левее Французской компартии. Идеи, поиски, чаяния тех лет оставили глубокий след во французском –и не только французском- обществе : можно сказать несколько огрубляя, что и феминизм, и зеленое движение и нынешний гедонизм ( я имею право на наслаждение здесь и сейчас) все это дети 1968 года. 

Поэтому может быть можно все-таки  найти нечто общее между 1968 годом на Западе и на Востоке, хоть исторически, я повторяю, там ничего нет, это некое желание найти какие-то революционные ходы помимо существующей советской системы - надежда на другой социализм. В Чехословакии это был «социализм с человеческим лицом», но политически говоря – просто демократический социализм. Разгром этого движения тогда не позволил нам узнать – возможен ли он, и полунеудача перестройки в 1988 году в чем-то удалась, но в чем-то и не удалась, опять-таки нам не позволило проверить, может ли такое существовать. Единственное, что могу констатировать, как историк, это то, что по сей день этот социализм никогда и нигде не существовал.

Но мне кажется, что эти два момента - это были очень сильные попытки с утопическим зарядом выйти из того, что существует. Выйти из тех политических систем, которые существовали и на Западе, и на Востоке. Это были моменты, я бы сказал, очень важные моменты свободы. То есть моменты в истории, когда люди чувствуют, что они свободны, что они делают историю. Все, которые вспоминают 1968 год, и все, которые вспоминают здесь перестройку, - они все помнят эти моменты -очень сильные для тех, которые пережили- свободы. Мы ощущаем, что будущее открыто. Потом оно достаточно быстро, мы знаем, закрывается.

Ныне, мне кажется, последние отблески этих надежд кончились, т.е. эта утопия в 2008 году кончилась. И в чем трудность нынешнего положения, мне кажется, это то, что, как мы это видим, наблюдая состояние левых сил в Италии, во Франции и в других странах, это невозможность, трудность найти новые идеи, которые помогли бы снова искать альтернативы существующей системы. Это, конечно, задача уже не моего поколения, а следующих поколений, и задача надолго. Спасибо. (Аплодисменты.)

Даниэль А.Ю. Спасибо, Алексис.

Я с большим интересом слушал последнее выступление, потому что в голове у меня все время вертелось некое письмо, которое мне вчера по электронной почте прислали в связи с этим Круглым столом. Это письмо некоего человека, который был деятелем студенческих баррикад 68-го в Париже. Ему тогда было 18-19, а потом ... И остался таковым и сейчас. Вот он рассылает письма активным деятелям 68-го с призывом писать историю 68-го, потому что ее невозможно доверить таким ревизионистам и предателям дела революции, как Дени (Dany, уменьшительное от Daniel) например (имеется в виду Кон-Бендит), который стал центристом и «зеленым», - презрительно пишет он. А Ульрике Майнхоф уже нет, а Карлос Ильич Рамирес сидит в тюрьме. Вот это письмо про это.

Алексей. Вы как раз являетесь, видимо, типичным представителем тех, кого он ... А троцкистов он там обличает за то, что они остановили революцию в мае и т.д. Такие робкие консервативные троцкисты тормозили эту революцию. В общем, Вы являетесь явно представителем этих ревизионистов и тормозов революции.

Берелович А. Нет. Если Вас интересует тогдашняя раскладка. Тогда, что очень важно, для коммунистического движения очень важно: Французская компартия во Франции стала партией порядка, так как она не хотела революции реально, и она считала, что это не революционное положение. Она старалась всеми своими силами погасить студенческое движение. Вдобавок она считала, что оно (движение) совершенно не ортодоксальна. Революция не может начинаться со студентов. Известно, что она начинается с пролетариата, а пролетариат совершенно не собирался делать революцию. Поэтому компартия была против революционной составной студенческого движения. Значит, тогда она начинает путь именно партии порядка, левее которой «настоящие революционеры». Но парадокс еще в том, что большинство тогда зарождавшихся левацких групп  тоже были против этого движения, потому что они тоже были за пролетарскую революцию. Поэтому студенты их совершенно не устраивали. И троцкисты, которые более активно участвовали, но тоже несколько сдержанно (опять-таки потому, что всё было не ортодоксально). И поэтому самые активные там были не организованные Левые, из ЮНЕФ (профсоюза студентов)– в общем, целая масса людей, которые тогда, как во время перестройки, по ходу событий открывают возможность политических действий. Чтобы закончить, я тогда уже был, в тогдашнем жаргоне «сталинистом». Так обозначились в тогдашней лексике люди, которые принадлежали компартии. Поэтому я уже тогда изначально был для автора Вашего письма «плохим» в отличие от тех, которых он обличает и которые стали плохими.

А насчет написания истории, мне кажется, что каждые десять лет - во Франции, во всяком случае – выходит по сотне книг о 1968 годе, потому что все эти участники люди очень пишущие, и поэтому литература там совершенно необъятная.