Л.М. Алексеева

Я думаю, что события 1968 года в разных странах очень разные, имеют одно и то же происхождение, один корень. Все эти события были отзвуком трагедии первой половины ХХ века, двух мировых войн и их наследия, тоталитарных режимов. Это не могло не привести к размышлениям о необходимости коренного изменения во всем мире государства и личности. Если совсем просто сформулировать, то необходимости изменения принципа «человек для государства» на принцип «государство для человека».

Эти размышления в каждой стране базировались на пережитом ее гражданами, и условия этих размышлений в разных странах тоже были разными. На Западе этот поиск происходил в условиях свободного обмена идеями информации. И там уже за 20 лет до рассматриваемых нами событий родился великий документ ХХ века – Всеобщая декларация прав человека. 1948 год – 10 декабря этого года мы отмечаем 60-летие. И на Западе поколение 1968 года уже задумывалось над созданием, может быть, не задумывалось, а чувствовало необходимость создания механизмов для воплощения тех идеалов, которые провозгласила Всеобщая декларация прав человека в жизнь. Потому что это была Декларация, в нее же механизмы никакие заложены не были. Только идеи были провозглашены.

Я не знаю, насколько этот документ и весь поток идей с ним связанный был известен в Польше и Чехословакии. А в Советском Союзе – это я точно знаю – мало кто о нем знал. Наши начальники от нас его скрывали. Но и у нас тоже шел тот же духовный поиск. Ведь и мы пережили все эти трагедии, да плюс еще три революции и Гражданскую войну. А государственный террор в нашей стране превзошел по протяженности во времени и по свирепости все тоталитарные режимы ХХ столетия.

Мы были отгорожены от всего человечества «железным занавесом». И первые дырочки в этом занавесе стали появляться лишь после смерти Сталина. Но не тогда занавес сохранялся, и жесткая цензура сохранялась.

Поэтому на первые два вопроса, которые на панели обозначены, я так дисциплинированно отвечала. Случайно ли совпали по времени события в Чехословакии, рождение диссидентства в СССР, волнения в Польше – со студенческой революцией на Западе? И как влияли – и влияли ли – идеи протестных движений на Востоке и Западе Европы друг на друга? Понимали ли друг друга участники этих движений?

Так вот на эти два вопроса я бы ответила так. Советский диссидент  имеет общие корни с событиями 1968 года на Западе, но родился он не под их влиянием. Потому что мы ничего почти об этих событиях не знали. Единственное исключение о том, что мы знали о происходящем за границами СССР, - это «пражская весна». Вот о ней мы знали с самого начала - с манифеста «Две тысячи слов», и следили за происходящим в Чехословакии с замиранием в сердце, как за собственным кровным делом.

Тут я немножко выступаю в роли того старшего поколения, о котором говорил Арсений. Мне-то уже к этому времени было 40 лет, и  мы следили за чехословацкими событиями.

К этому времени, к 1968 году, диссидентское движение уже, безусловно, существовало. Так что оно не было порождено пражскими событиями. Наш диссент родился из поневоле самостоятельного осмысливания трагического опыта нашей страны на протяжении жизни наших родителей, наших дедов и бабок. И диссидентами стали те, кто смог в размышлениях над этим опытом выбиться из засасывающего болота официальной идеологии. Выбиться из него нам помог не опыт Запада, повторяю, нам неведомый, и не дореволюционный опыт нашей страны, потому что его мы тоже толком не знали. Ведь история тоже была переписана на советский лад.

Единственное, что у нас сохранилось в противовес официальной идеологии – это великая русская литература. Ведь все наши гении были на стороне маленького человека, которого давило безжалостное к нему могучее государство. И таким был наш путь к идее: не человек для государства, а государство для человека.

Вот наш учитель, не только мой... Я разговаривала со многими своими сверстниками по этому поводу, участниками диссидентского движения. Они подтверждали, что все-таки и сомнения, и решения из литературы, а не из чего-нибудь другого. Когда я говорю: мы, наш путь, я имею в виду не только диссидентов, но гораздо более широкую страту советского общества, давшую имя (?) целому поколению. Я имею в виду шестидесятников.

Знаковым событием для большинства шестидесятников стал ХХ съезд партии. Но и для тех, кто помоложе, как Арсений, и для моих сверстников тоже, именно 1956 год – год этого съезда – стал рубежом, когда в нашей стране люди смогли перейти от одиноких сомнений к обсуждению волновавших их вопросов, хотя бы в близком своем окружении.

Петербургский социолог Виктор Воронков подметил еще одно обстоятельство, которое способствовало начало этих обсуждений. В хрущевские времена мы постепенно стали перебираться из коммуналок пусть в убогие, но отдельные квартиры. И таким образом появилось хотя бы место для этих обсуждений. При нашем климате ведь на улице долго не поговоришь, а в рестораны мы не ходили. Ресторанов не было и денег не было. И вот отдельные квартиры создали площадки для этих обсуждений – эти знаменитые московские кухни.

Шестидесятники прошли еще и периоды надежд, и периоды разочарований. Первый период надежд наступил сразу после ХХ съезда. Ведь тогда люди возвращались из лагерей в массовом порядке. Государственный террор против собственного народа был осужден с самого верха. Тогда многие порядочные люди вступали в партию, поверив, что именно она будет флагманом борьбы за очеловечивание режима. Но после этого периода надежд разочарование наступило очень скоро. Уже осенью было подавлено восстание в Венгрии, затем Хрущев посетил художественную выставку в Манеже, и стало очевидно, что цензура сохраняется во всем своем великолепии.

И все-таки разговоры на кухнях то тут, то там претворялись в какие-то заметные извне результаты, в публичные акции. Например, Ясин Евгений Григорьевич (он тоже помоложе моего поколения) вспоминает, что для него поворотным пунктом было публичное обсуждение в Одессе, где он ... в библиотеке романа Дудинцева «Не хлебом единым». И тогда эти обсуждения проходили в библиотеках, в институтах, где найдут какие-то места.

Спектакли театра «Современник». Боже мой, что делалось, когда поставили «Голый король»... Да, были прорывы в журнале «Новый мир». Появились любимые барды, которых тиражировали на магнитофонах.

Самое главное, кроме того, что я перечислила, это такое явление, как Самиздат и зарубежные радиостанции, вещавшие на Советский Союз. Всё это подготовило взрывы общественной активности, вызванной арестом московских литераторов - Юлия Даниэля и Андрея Синявского. Речь шла о самом сокровенном для нас – о свободе слова. И тут уж не только друзья стали писать властям письма с протестами против преследований за художественные произведения. Вот этого мы вынести не могли. Эти письма властям – это был революционный шаг для советского общества, потому что мы от разговоров в дружеском кругу и молчании за его пределами решились на открытое высказывание своего мнения властям.

При этом у многих была надежда в то время, что они будут услышаны. Поэтому этот эпистолярный жанр обретал всеобщую популярность. И когда стали приходить вести из Чехословакии о «пражской весне», энтузиазм относительно «социализма с человеческим лицом» в интеллигентской среде больших городов стал массовым явлением. Тогда советские люди почти все были социалистами, потому что ничего другого мы не знали. Мы горячо желали успеха Дубчеку – не только бескорыстно, но и в надежде, что если в Чехословакии получится, то со временем и у нас произойдет демократизация.

Советские танки в Праге раздавили и наши надежды. Мы перестали верить в возможность «социализма с человеческим лицом». Перестали верить в очеловечивание социализма. И с августа 1968 года у нас это было тяжелое кризисное время. Снова произошло четкое разделение: кухня – это одно, а публичная жизнь – это совсем другое.

Тогда и определился окончательно круг диссидентов. Это были те, кто не вернулся на кухни. Участились и ужесточились репрессии. Среди нас не осталось сохранивших работу и прежний уровень жизнь.

Вы видите, что у нас всё было не так, как на Западе. Всё было придавлено. Не было революции, не было массовых протестов. Но для самого скромного протеста требовалось мужество вплоть до самопожертвования.

У нас тоже 1968 год выделился из остальных повышенной гражданской активностью. В апреле 1968 года начала выходить знаменитая хроника текущих событий. Летом 1968 года (еще перед Прагой) появились в Самиздате сахаровские размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе.

Этот всплеск правозащитного и диссидентского движения я связываю с воздействием на наше общество «пражской весны». Но поскольку адаптации советского режима к запросам общества не произошло в отличие от Запада, именно советские диссиденты стали застрельщиками нового подъема гражданской активности для решения не решенной у нас проблемы изменения взаимоотношений между государством и гражданами. Я имею в виду реакцию в Советском Союзе на гуманитарные статьи хельсинкских соглашений, подписанных 1 августа 1975 года.

Требования соблюдать гуманитарные статьи хельсинкских соглашений, которые выдвинули Юрий Федорович Орлов и созданная им Московская хельсинкская группа, были по существу заявкой правозащитников на такие же гражданские права для советских людей, какими обладают граждане демократических стран. И мы, когда делали эту заявку, обращались в первую очередь к общественности Запада, именно Запада. Мы надеялись, что они поддержат это наше требование. Но в демократических странах Запада проблема их взаимоотношения с государством для того времени была решена после 1968 года, и наша неожиданная активность не вызвала немедленной практической поддержки оттуда. Нас поддержали те, для кого эта проблема была актуальной: национальные движения в советских республиках, в Украине, Литве, Грузии, Армении, а также диссиденты Польши и Чехословакии, где тоже события 1968 года не привели к желанному результату.

Однако на Западе нас поддержал баллотировавшийся тогда в президенты Соединенных Штатов Джимми Картер. Он уловил настроения американцев, которые, по-видимому, созрели для более решительного следования тенденциям, наметившимся в бурном 1968 году.

Гвоздем программы Картера было обещание строить дипломатические отношения со всеми странами в зависимости от соблюдения их властями прав человека. И американские избиратели поддержали это намерение. Оппонент Картера на следующих выборах - Рональд Рейган - высмеивал такую внешнюю политику, как донкихотскую, но, придя к власти, проводил ее все восемь лет.

Смотрите,  68-й, 88-й – а сейчас 2008 год, вроде бы надо двигаться дальше, а ничего нет… Так как я - неисправимый оптимист, то должна сказать: а вдруг всё только сейчас начинается в этом 2008 году? Ведь опять американцы почуяли необходимость изменения во всем общественном порядке мироздания в том же направлении, которое 60 лет назад было обозначено Всеобщей декларацией прав человека. Выборы триумфально выиграл Барак Обама. «Мы это можем», - заявили американские избиратели. Мы тоже кое-что можем. Во всяком случае, у нас условия для корректировки взаимоотношений граждан с властью гораздо лучшие, чем были у шестидесятников и у авангардных диссидентов. По крайней мере, мы не отделены, как тогда, «железным занавесом» от всего мира. И если это поколение не предлагает своих лозунгов, я думаю, ему ничего не остается, как бороться за те ценности, которые объявлены во Всеобщей декларации прав человека, - государство для человека. И продвижения этого кредо будет добиваться и это, и следующее поколение, и они довершат то, что не успели сделать поколения 60-80-х годов.