1. Поворот в советской политике на Корейском полуострове

Коренные перемены в советской политике на Корейском полуострове в конце 80-х – начале 90-х годов истекшего столетия стали прямым следствием и составной частью более общего, исторически значимого процесса зарождения и развития нового политического мышления, освобождения советской внешней политики от идеологических догм и предрассудков, переориентации ее на реальные интересы страны с учетом интересов других государств и народов, постепенного демонтажа нагромождений холодной войны. В этом русле развивался диалог СССР с Соединенными Штатами и странами Западной Европы, улучшались отношения с Китаем вплоть до полной их нормализации в 1989 году. Советское руководство отказалось от «доктрины» Брежнева в отношениях с социалистическими странами, и они получили возможность самим решать свою судьбу. Менялся сам климат международных отношений.
На этом фоне, естественно, вставал вопрос и о ликвидации такого опасного очага противостояния двух блоков, каким являлся разделенный Корейский полуостров. Советский Союз был кровно заинтересован в ослаблении напряженности у своих дальневосточных границ, в снижении военного противостояния с США и в этом важном регионе.
Подспудно сказывался и синдром исторической ответственности Советского Союза за раскол Корейского полуострова и его углубление в результате корейской войны 1950-1953 годов, хотя официально версия о полной и исключительной вине США и «марионеточного южнокорейского режима» за корейскую трагедию еще не была дезавуирована.
К концу 80-х годов серьезные изменения произошли и на самом Корейском полуострове. Они отчетливо проявились в сравнительной динамике Севера и Юга. В прошлом более развитый Север начал быстро отставать от Юга, и это несмотря на большую помощь КНДР со стороны СССР и Китая. Ресурсы Севера направлялись преимущественно на военные цели. В стране сформировался ярко выраженный тоталитарный режим националистического толка, балансирующий между СССР и КНР. Правящая верхушка во главе с Ким Ир Сеном крайне настороженно, можно сказать, враждебно восприняла советскую перестройку и новое политическое мышление.
В это же время в Южной Корее не без помощи США и Японии произошло настоящее экономическое чудо. Она превратилась в одно из самых динамичных новых индустриальных государств со сравнительно высоким уровнем жизни населения, в потенциально крупного внешнеэкономического партнера нашей страны. В результате сложных политических процессов диктаторский режим в РК уступил место демократическим формам правления.
Южнокорейская общественность и правящая элита проявляли явное стремление к установлению и развитию отношений с Советским Союзом. Оно стимулировалось рядом факторов. Южная Корея рассчитывала использовать советское влияние на Северную Корею для того, чтобы снизить напряженность на Корейском полуострове, побудить Китай к признанию РК, создать условия для принятия ее в ООН, в какой-то мере уравновесить американское, китайское и японское влияние в регионе. Не в последнюю очередь для Южной Кореи было важно получить доступ к ресурсам Советского Дальнего Востока и Сибири, к научно-техническому потенциалу, рынку товаров и капиталов СССР. К этому подстегивало и опасение, что Япония могла опередить РК в развитии политических и экономических отношений с нашей страной.
Все эти объективные и субъективные перемены, осознанно или стихийно, влияли на политику советского руководства.
Контуры новой восточной политики СССР, в том числе и на Корейском полуострове, были ясно очерчены М.С.Горбачевым летом 1986 года во Владивостоке¹.

Осенью того же года в Москве состоялась встреча М.С.Горбачева с Ким Ир Сеном, который совершал свою поездку в Москву, оказавшуюся последней. Во встрече участвовал один из авторов данного доклада². Лейтмотивом позиции Ким Ир Сена на встрече было стремление сохранить советскую поддержку северокорейского режима в изменяющейся международной ситуации. Он просил Горбачева считать корейский вопрос составной частью начавшегося диалога с американцами и не допустить, чтобы интересы КНДР оказались забытыми, как это произошло, по его мнению, в процессе американо-китайского сближения. От имени Политбюро ЦК ТПК Ким просил Горбачева обратиться к США с предложением вывести свои войска с полуострова. Он воспроизвел официальную позицию Северной Кореи об образовании общекорейской неприсоединившейся конфедерации при сохранении общественных систем Севера и Юга. По его словам, население Южной Кореи поддержало бы социализм, но это натолкнулось бы на сопротивление Запада. Северокорейский руководитель высказался против вступления двух корейских государств в ООН.
Горбачев, оставив без внимания рассуждения Кима о социализме на Корейском полуострове, поддержал идею национального воссоединения, линию на ослабление военного противостояния на полуострове, на диалог между корейскими государствами. Он высказался за рассмотрение корейского урегулирования в общем контексте нормализации обстановки в Азиатско-Тихоокеанском регионе и в мире в целом. Горбачев подробно проинформировал северокорейского руководителя о перестроечных процессах в Советском Союзе и о советско-американских отношениях.

Обсуждался на встрече и вопрос о предстоящих в 1988 году Олимпийских играх в Сеуле. К тому времени Международный Олимпийский комитет, идя навстречу КНДР, согласился с проведением игр не только на Юге, но и на Севере, предложив Пхеньяну провести там соревнования по четырем видам спорта из двадцати. Северокорейская сторона усмотрела в этом дискриминацию, требуя поделить виды спорта пополам. Ким Ир Сен надеялся, что советская сторона окажет на Олимпийский комитет сильный нажим в пользу требования Северной Кореи вплоть до угрозы бойкота игр. Было ясно: эти требования Пхеньяна не выполнимы и по сути рассчитаны на срыв Олимпиады. Горбачев их не поддержал, заявив собеседнику, что проведение игр как на Юге, так и на Севере - это дело принципа, а не арифметики.

Встреча выявила существенные различия между сторонами в оценке ситуации на Корейском полуострове. Она показала тщетность надежд северокорейского руководства на то, что новый советский руководитель, как бывало раньше, будет смотреть на события на полуострове глазами северокорейцев.
В советском руководстве вызревало понимание атавистичности противостояния двух государств на Корейском полуострове в условиях спада и исчезновения конфронтационности в отношениях между великими державами. «Перекрестное отчуждение» РК от Советского Союза и Китая, КНДР от США и Японии становилось бессмысленным. Непризнание Республики Корея – государства с динамично развивающейся экономикой, заинтересованного в связях с нашей страной, - лишалось оснований.
Позитивный резонанс на Корейском полуострове и в мире вызвало высказанное Горбачевым в сентябре 1988 года в Красноярске предложение «обсудить на многосторонней основе вопрос о снижении военного противостояния в районах, где сближаются побережья СССР, КНР, Японии, КНДР и Южной Кореи, имея целью замораживание и соразмерное сокращение уровней военно-морских и военно-воздушных сил, ограничение их активности», а также положительное отношение к «возможности для налаживания экономических связей с Южной Кореей» ³.
Настроения в пользу нормализации отношений с Южной Кореей зрели и в среде советской общественности. Положительную роль в этом сыграло участие советских спортсменов, журналистов и общественных деятелей в Сеульской олимпиаде. Еще большее значение имели контакты советских и корейских ученых. Крупные ученые-обществоведы, в их числе директор ИМЭМО Примаков, заместитель директора Института востоковедения Ким, инициировали постановку вопроса о серьезном повороте нашей политики на Корейском полуострове. 22 октября 1988 года в Международном отделе ЦК КПСС с участием Примакова и Кима состоялось обсуждение этой инициативы.
10 ноября 1988 года Политбюро ЦК КПСС рассмотрело записку Яковлева, Шеварднадзе, Каменцева и Крючкова «О нашей политике в отношении Южной Кореи». Политбюро одобрило высказанные в Записке соображения. Было признано, что коррективы в нашей политике в этом регионе и в отношении Южной Кореи необходимы. Рекомендовалось вести дело пока не на государственном уровне, а преимущественно на уровне неправительственных организаций⁴.
Можно считать, что одобрение записки стало переломным моментом в выработке новой советской политики на Корейском полуострове. За этим последовала целая серия шагов и действий: либерализация визового режима для взаимных поездок граждан СССР и Южной Кореи, открытие почтовой, телеграфной, телефонной и телексной связи между странами, установление партнерских отношений между Аэрофлотом и «Кореан Эйрлайнз», заключение соглашения о сотрудничестве между Торгово-промышленной палатой СССР и Корейской корпорацией содействия торговле (КОТРА). Товарооборот между СССР и РК в 1989 г. против 1987 года вырос в 4 раза, составив 600 млн. долларов⁵. Быстро расширились научные, культурные, гуманитарные контакты. Заметным событием стало посещение своей исторической Родины большой группой (более 200 человек) этнических советских корейцев. В их числе был один из авторов этого доклада – М.Н.Хан.

Особо заслуживает быть отмеченной активизация политических связей по неофициальным каналам. Дважды по приглашению ИМЭМО Москву посетил будущий президент РК Ким Ен Сам - в июне 1989 г. как лидер оппозиции и в марте 1990 г. как сопредседатель правящей партии. Он беседовал с Е.М.Примаковым, в это время произошла его краткая, якобы случайная, встреча с М.С.Горбачевым⁶. В составе делегации в неофициальном качестве был и государственный министр РК Пак Чхор Он, который имел встречи в Международном отделе ЦК КПСС⁷..Посетил Москву по академической линии и другой будущий президент РК Ким Дэ Чжун.
Предпринятые меры подготовили почву для главного события – установления дипломатических отношений между СССР и РК. 4 июня 1990 года состоялась встреча двух президентов М.С.Горбачева и Ро Дэ У в Сан-Франциско, на которой было достигнуто принципиальное соглашение по этому вопросу. 30 сентября министры иностранных дел СССР и РК подписали официальный документ об установлении дипотношений между двумя странами.
В обширной корееведческой литературе в принципе нет разночтений в оценке установления дипотношений между СССР и РК как события поворотного значения. Различия касаются лишь трактовки побудительных мотивов, дискуссий вокруг этого решения, сроков его принятия. Все они так или иначе связаны с влиянием северокорейского фактора. В большинстве российских публикаций отмечается наличие расхождений внутри советского руководства по поводу дипломатического признания РК. Да, различия в позициях были, и они нередко выходили и на поверхность политической жизни.
Так, в декабре 1988 года, т.е. вскоре после обсуждения упомянутой выше записки на Политбюро, в подписанном Э.А.Шеварднадзе итоговом коммюнике о его визите в Пхеньян говорилось следующее: «Подтвердив неизменность своей принципиальной позиции в отношении Южной Кореи, советская сторона высказалась против ведущих к закреплению раскола страны попыток США и южнокорейских властей создать ситуацию «двух Корей» путем так называемого «перекрестного признания» Севера и Юга Кореи, их одновременного или сепаратного приема в ООН. Советский Союз не имеет намерения официально признать Южную Корею, устанавливать с ней политические и дипломатические отношения» ⁸.
Акцентировка на неизменность позиций в отношении Южной Кореи была явным диссонансом с содержанием записки, одобренной Политбюро. По-видимому, здесь сказались личные амбиции руководителя советского МИДа: ведь инициатива в отношении Южной Кореи прошла мимо него.
Справедливости ради следует заметить, что пересмотр политики в отношении Южной, а тем самым и Северной Кореи был делом непростым и для других членов политического руководства, не исключая Горбачева. Речь шла о преодолении складывавшихся десятилетиями стереотипов и привязанностей. Нельзя было допустить таких резких перемен, которые могли вызвать обвал отношений с КНДР и дестабилизировать обстановку на Корейском полуострове.
Горбачев действовал очень осмотрительно, стремясь не довести дело до разрыва с Пхеньяном. Его размышления и даже колебания в этом вопросе проявлялись вплоть до встречи с Ро Дэ У в Сан-Франциско⁹. Опасения были оправданы. Это стало ясно, когда Э.А.Шеварднадзе отправился в Пхеньян для того, чтобы сообщить Ким Ир Сену о решении советского руководства установить дипломатические отношения с РК. Северокорейцы отреагировали на разъяснения главы советского МИДа крайне резко, обвинив советскую сторону в тяжких грехах, вплоть до стремления закрепить раскол Кореи и свергнуть существующий в КНДР строй. В адрес СССР выдвигались угрозы расторгнуть союзный договор с СССР, поддержать территориальные притязания Японии к нашей стране, установить дипломатические отношения с отдельными республиками Союза, обзавестись собственным оружием массового уничтожения¹⁰.
Чего здесь было больше: опасения, что советское руководство отвернется от КНДР, или раздражения по поводу того, что принципиальное решение по корейским делам было принято без согласования с «великим вождем», или просто шантажа с целью выторговать хорошую цену за согласие? О наигранности «бурной» реакции Пхеньяна говорит тот факт, что северокорейцы к этому времени сами глубоко втянулись в отношения с Южной Кореей (в сентябре-октябре 1990 года в Сеуле и Пхеньяне предстояли встречи премьер-министров). Об этом свидетельствует и последующее развитие событий, в частности, Соглашение о примирении, ненападении, сотрудничестве и обменах между Севером и Югом (февраль 1991 года), принятие двух корейских государств в ООН (сентябрь 1991 года), Совместная декларация Пхеньяна и Сеула о превращении Корейского полуострова в безъядерную зону (декабрь 1991 года).

В печати высказывается мнение, что после посещения Пхеньяна Э.А.Шеварднадзе изменил свою сдержанную позицию относительно признания РК и решил форсировать момент установления дипломатических отношений с Сеулом, «своей волей» придвинув его с 1 января 1991 года на 30 сентября 1990 года. При этом утверждается, что эта акция нам дорого обошлась, т.к. не были решены вопросы по кредитам, по выделению участка для нашего посольства и т.п. ¹¹. В этих суждениях близко к истине только одно – активизация МИДа в корейском вопросе. Утверждение об упущенной выгоде спорно: проблема кредита была в принципе оговорена, а ее практическое решение – в компетенции парламента, входить в который до установления дипломатических отношений президент Ро Дэ У не мог. Не соответствует действительности и предположение о переносе даты установления дипломатических отношений по «воле Шеварднадзе». Решение по такому вопросу не могло быть принято без Президента СССР.
В общественном мнении артикулируется и другая, можно сказать, противоположная версия: якобы Горбачев опоздал с признанием Южной Кореи на два-три года, он-де мог тогда получить значительно больший кредит¹². Это предположение оторвано от реальностей того времени. В 1987-1988 годах для решения о признании Южной Кореи не было ни внутренних, ни международных предпосылок. К этому не были готовы ни мы, ни другие великие державы, представленные в Северо-Восточной Азии, ни, что особенно важно, корейские государства. Решение об установлении дипломатических отношений с Южной Кореей принималось в контексте конкретной ситуации в стране, в мире, в Северо-Восточной Азии.

Не имеет достаточных оснований и суждение о том, будто советское руководство, устанавливая дипломатические отношения с Южной Кореей, намеревалось свернуть отношения с КНДР. Напротив, оно считало необходимым сохранить с КНДР нормальные, добрососедские отношения.

Об этом ясно говорилось в послании Горбачева Ким Ир Сену, направленном с новым послом СССР в Пхеньяне А.С.Капто уже после того, как было принято решение об установлении официальных отношений с Сеулом. В этом письме Президент СССР высказался за межкорейский диалог, поддержал инициативы КНДР, направленные на снижение военно-политического противостояния и прекращение гонки вооружений в Корее, по смягчению напряженности и мерам доверия. Он положительно оценил идею создания конфедеративной демократической республики Корё. «Нашу последовательную линию на поддержку конструктивных шагов КНДР мы проводим и будем проводить в контактах с другими государствами», - писал Горбачев. Он пригласил премьера КНДР Ен Хун Мука и министра иностранных дел Ким Ен Нама посетить Москву с рабочими визитами¹³.

Конечно, в содержательном смысле отношения СССР и Северной Кореи не могли не претерпеть изменений, особенно в военно-технической области. В начале 1991 года МИД, КГБ и Министерство обороны СССР направили Президенту СССР согласованные предложения по проблемам безопасности на Корейском полуострове и нашим отношениям с КНДР и РК. В апреле того же года эти предложения были утверждены Президентом¹⁴.

Директива предусматривала прекращение поставок в КНДР наступательного оружия и оружия большой разрушительной силы неизбирательного действия или других его видов, способных дестабилизировать стратегическую ситуацию в регионе, как и технологий их производства. Признавалось необходимым воздержаться от передачи Пхеньяну лицензий на производство новых видов оружия, резко сократить наши обязательства по расширению базы военной промышленности КНДР. Обращалось внимание на строгое соблюдение КНДР обязательства не передавать третьим странам поставляемых нами и производимых в КНДР по советским лицензиям военной техники и технологии. В директиве говорилось о переводе советско-северокорейских расчетов и платежей на цены мирового рынка в свободно конвертируемой валюте, о свертывании сооружения ряда объектов на основе ранее предоставленных кредитов¹⁵.

Этот шаг советского руководства в выстраивании новой политики на Корейском полуострове по-разному оценивается корееведами. Некоторые из них считают, что директива Президента «была излишне поспешной и односторонней», даже ошибочной, что она была принята в условиях внутренней борьбы в Советском Союзе и под ведомственным давлением МИД, КГБ и Минобороны СССР и требует сегодня значительного пересмотра», что она привела к полному демонтажу наших отношений с КНДР, нанесла огромный ущерб не только Северной Корее, но и народному хозяйству Советского Союза¹⁶.
Другие специалисты полагают, что меры СССР по ограничению военно-технического сотрудничества с КНДР, особенно по наступательным видам оружия большей мощности, после установления дипотношений с РК стали абсолютно необходимыми с точки зрения новых реалий в мире и в регионе. Их нельзя вырывать из общего контекста происходивших перемен. В принятом документе акцент делался на развертывании равноправного межкорейского диалога в целях укрепления стабильности, достижения взаимопонимания не только между двумя корейскими государствами, но и другими державами, вовлеченными в судьбу Полуострова, рекомендовалось организовать прямые переговоры между СССР и США о сокращении, а в дальнейшем и прекращении военно-технической помощи двум корейским государствам, ставился вопрос о замораживании вооруженных сил Севера и Юга с их последующим значительным сокращением, о создании на Полуострове безъядерной зоны. Подчеркивалась целесообразность постепенного размораживания отношений США с КНДР вплоть до ее официального признания Америкой.
Что касается свертывания помощи Северной Корее в сооружении ряда крупных объектов за счет советских кредитов, то объясняется это не линией на разрыв отношений с КНДР, а тяжелейшей экономической ситуацией в СССР, сложившейся к началу 1991 года. Падение производства, острейший бюджетный кризис, бреши в платежном балансе страны вынуждали обращаться за срочной кредитной помощью к другим странам, в том числе к Южной Корее. Как бы мы выглядели, если бы брали кредиты у РК и одновременно продолжали кредитовать КНДР!
Наконец, о переходе к расчетам по мировым ценам в свободно конвертируемой валюте. Решение по этому вопросу действительно причинило ущерб не только нашим партнерам, но и экономике самого СССР. Ошибка правительства Рыжкова заключалась в том, что эта, в принципе необходимая, мера проводилась жестко и прямолинейно, без применения смягчающих амортизационных средств. Но это было общее решение, касавшееся отношений СССР со всеми социалистическими странами, а не только и не столько с Северной Кореей.
Нельзя отрицать того, что после признания Советским Союзом РК советско-северокорейские отношения ухудшились. Но причина не в сознательном намерении советского руководства порвать с неудобным партнером. За этим стоит целый комплекс причин, среди которых свое место занимает и неадекватная реакция Пхеньяна на новую советскую внешнюю политику. В КНДР была развернута яростная, антисоветская кампания, за которой со стороны северокорейского руководства последовали меры по ограничению политического сотрудничества, связей с общественностью СССР, культурных обменов с нами и т.д.
Новая корейская политика СССР – и это важно подчеркнуть – не была направлена против КНДР. Она преследовала цель нормализации обстановки на Полуострове и улучшения условий для мирного объединения корейского народа. Практика подтвердила правильность такого подхода. За сравнительно небольшой промежуток времени на Корейском полуострове произошли серьезные подвижки. Среди них: