Померанц Г.С.

Сначала я отвечу на главный вопрос дискуссии: возможен ли диалог цивилизаций? Мой с дьяконом Андреем Кураевым – невозможен. Мой с Вл. Антонием Блумом - возможен. Уверен, что я мог бы вести диалог с католиком Мертоном и с Далай-Ламой, не принадлежа при этом ни к одной конфессии, если не считать символом веры стихи Михаила Мирского.
Россия вела блистательный диалог с европейской цивилизацией ХIХ века. Но при этом 50 процентов русских ничего в этом не понимали и не могли понять. Широким диалог был, пожалуй, между индуизмом и буддизмом в Индии первого тысячелетия. В ходе диалога буддисты толковали индуизм как разновидность буддизма, а индуисты толковали буддизм как разновидность индуизма. Буддизм к ХII веку уцелел в Бенгалии; но туда пришли мусульмане и вырезали монахов. В остальных частях Индии буддизм был проглочен и переварен. Это, однако, тоже один из возможных результатов диалога. Практически в Индии речь идет о том, чтобы отказаться от европоцентризма и рассматривать субглобальные цивилизации Востока как равноправные проекты мирового развития, каждый из которых имеет, чтó сказать и чтó внести в общее дело.
Препятствуют диалогу высокомерие, невежество и этнополитические страсти.
России не удастся создать особую субглобальную цивилизацию. Нет времени. Нет пространства, не занятого уже сложившимися коалициями. Нет дарования в новых формах самостоятельной культуры. Единственный опыт в этом отношении – советская система. Ее мы уже пробовали. Россия может восстановить традицию ХIХ века, традицию «всемирной отзывчивости», умения создавать общеевропейское из разноголосицы партикулярных европейских культур. Об этом говорит Версилов в «Подростке»: мы, тысяча русских дворян, были единственными общеевропейцами в разорванной на клочки Европе. Роман Достоевского – русский ковер, сплетенный из европейских нитей, которые в европейских руках так ловко не сплетаются. Это можно продолжить, расширив круг отзывчивости и на интересные культуры Азии. Сказанное относится не только к литературному творчеству, но и к совместным предприятиям в разных областях. Русские европейцы во многих случаях хорошо дополняют друг друга.
Я с большим интересом прочитал тезисы Игоря Васильевича. Мне показалось, что во многом Игорь Васильевич идет параллельным мне путем. И даже сделал одну ошибку, которую я сделал год тому назад и которую я с тех пор исправил. Сразу скажу – какую.
Дело в том, что сейчас у каждого чуткого человека возникает потребность растянуть хронологию «осевого времени» по Ясперсу. У Ясперса оно кончается вторым веком до нашей эры и никак не доходит до того, что мы сегодня считаем решающим событием - формирование мировых религий. Поэтому возникает потребность растянуть. Я это так и сделал в книжечке, которую могу оставить. В этой книге господин Акопов стал меня критиковать, что таким образом якобы разрушается специфическая черта того «осевого времени», о котором говорил Ясперс.
Кстати сказать, не один Ясперс: если не говорить о терминах, а о сути, то в 1946 году вышла книга «Before philosophy» (по-русски «На заре философии») со статьей Франкфурта, который подчеркивал колоссальный взрыв, вызванный рождением философии. Кстати, объяснить это рождение в рамках научной методологии невозможно. В.В.Чванов ссылается на импульс из неземной цивилизации. Но следствия были очевидны. Триумф постулятивно-логического мышления дал импульс не только философии, богословию, но и доказательства в математике, в системе права. Но итогом был скептицизм и относительность всех норм. На слова «Я пришел свидетельствовать об истине» Пилат ответил: «Что есть истина?» Споры философов разрушили племенные верования и оставили после себя вакуум, в котором стала возможность нового откровения; и процесс демифологизации, окрашивающий «осевое время», уступил место процессу его ремифологизации.
По-моему, описать это целесообразно, по-видимому, так: первое «осевое время» и первое «постосевое время». Становление христианства и ислама относится уже к «постосевому» времени. Затем была эпоха приспособления новых религий к местным нравам, и после этого на Западе ХY-ХYI веков - второе «осевое время»; сейчас же мы опять стоим на пороге второго «постосевого времени».
Я исхожу из ритма, из чередования эпох в истории субглобальных цивилизаций, которым рождение философии дало первый толчок. Только к ним, по-моему, относится чередование периодов демифологизации и ремифологизации. В древнем Египте этого не было. И в дочжоуском Китае, по-видимому, тоже не было.
Поскольку Ясперс втянул в «осевое время», помимо греков, которые философствовали, еще и ближневосточные народы, а они богословствовали, - то придется выделить еще и эту проблему. Процесс демифологизации в Элладе шел в сторону разрушения религии, из которого, очевидно, нельзя было перейти к субглобальным религиям, нужным субглобальным цивилизациям, а на Ближнем Востоке в самой религии шел процесс «расколдовывания мира», как определил его Макс Вебер, и создан был первоначальный монотеизм: лоно, из которого вышло христианство, а затем ислам. На Дальнем же Востоке религия и философия не отделились друг от друга, и возникли системы, демифологизированные по форме и религиозные по сути (ранний буддизм).
Ясперса несколько обманула философская форма, в которую великие учителя Китая и Индии облекли свое в сущности религиозное или полурелигиозное видение мира. Он восхищается Конфуцием и Буддой.
Дело в том, что Будда действительно проповедует так, как будто бы он предварительно прочел логико-философский трактат Витгенштейна и строго соблюдает его правила: мистики правы, но их правота не может быть высказана, она противоречит грамматике. И второе: то, что вообще может быть сказано, должно быть сказано ясно, а об основном следует молчать.
Благородное молчание - в центре буддизма. То, что формулируется, сказано ясно. Это огромная сфера, которую обычно заполняет мифополитическое воображение; от него Будда полностью отказывается. Но ранний буддизм сохранился только на окраинах индийского культурного круга, он не вышел за пределы Индии. За пределы Индии вышел только буддизм «большой колесницы» Махаяны. Этот буддизм Махаяны хронологически возникает после «осевого времени». Именно буддизм Махаяны, широко использующий метафору и миф, прогромыхал на своей большой колеснице аж до Японии, перескочил через Гималаи и дал образный ряд христианской мифологии (сюжеты Успения, Троицы).
Так что целесообразно, по-видимому, пользоваться вот такой, более сложной описательной системой.
Когда кончился этот виток – сперва осевое, потом постосевое время, - начался процесс приспособления слишком сложных конструкций, созданных такими людьми, как Нагарджуна, или такими людьми, как византийские богословы, к потребностям народа, стоявшего на более низкой ступени религиозно-философского развития. И ислам может быть понят как такое приспособление монотеизма к интеллектуальным возможностям кочевых народов за счет отбрасывания как сложной интеллектуальной разработки в иудаизме, так и всех тонкостей византийского богословия в христианстве.
В результате из этого процесса приспособления к местным народам возникла еще одна мощная мировая религия. Процесс приспособления идет всюду. Скажем, следующие тысяча лет в истории религии – это процесс приспособления, то принимаемый церковью, то истребляемый, как ересь, - христианство принимает зрительный ряд Махаяны, приспосабливая его к своим богословским сюжетам, но только в Средиземноморье, где господствовала культура зримой святости. Приход к власти негреческой династии вызвал иконоборчество. Гречанка Ирина восстанавливает почитание икон. Протестантское иконоборчество побеждает вне Средиземноморья, среди народов, мало любивших живопись. Мохаммед, как и Моисей, отвергает то, что испокон чуждо кочевникам.
География иконопочитания точно соответствует границам греко-римского мира. А потом уже процесс приспособления к иным народам облегчил новый виток демифологизации.
Два момента, которые не надо упускать. Это не чисто ясперское открытие. Одновременно сделал его Франкфурт. В 1946 году вышла его брошюра «Рождение философии – великий рубеж». И второе, что не следует смешивать процессы, идущие в разных культурных кругах.
Теперь пойду по порядку. Мне понравилось определение диалога, подчеркивающее поиск общей правды, витающей над репликами. Все собеседники прислушиваются к этой правде, и доминирует тот, кто меньше всего к этому стремится.
Мне кажется, эта идея лучше выражается не в определении, а в чем-то вроде притчи. И Бубер – один из основателей философии диалога – дает такую притчу, которая берется из жизни. Бубер утверждает, что Христос был пророком. Он полемизирует с христианином, который находится на другой позиции, традиционной для церкви. Был явный тупик. Реплики друг с другом никак логически не могли быть связаны. Потом христианин встал, говорит Бубер, я также встал. Мы посмотрели друг другу в глаза и братски обнялись. И тут совершился диалог. То есть, с точки зрения Бубера, диалог между религиями, достигающий единства, совершается в безмолвии. Да, именно в молчании.
Сходную идею вы можете найти у Далай Ламы XIY. Я на нее уже ссылался, когда обсуждалось это, и вспомнил, что в 1996 году Далай Лама на вопрос, как определить сущность ламаизма, сказал, что главное – любовь в сердце, а надфизические теории - буддийские и христианские – дело второстепенное, на что Шохин сказал: «Ну, это демагогия».
У меня не было под руками тогда книги «Доброе сердце», автором которой показан Далай Лама. Но дело в том, что это протоколы семинара имени Джона Мейна, проведенного в Лондоне в 1994 году (изданы в 1997 году). Далай Лама любезно принял приглашение комментировать Евангелие. Чтобы обсуждение было конструктивным, отец Лоренс Фриман, который руководил этим мероприятием, назначал каждый раз двух оппонентов. Далай Лама говорил, а потом оппоненты ему что-то возражали или задавали вопросы. При этом Далай Лама иногда сам задавал вопросы. Он спрашивал Лоренс Фримана: «Как Вы считаете, обладает ли ад и рай физической реальностью?». На что Лоренс Фриман сказал: «Разве что во сне. Если вы полны ненависти, то – в аду; если вы полны любовью, то вы – в раю», что, в общем-то, удовлетворило Далай Ламу. Он тоже с этим согласился. Вот пример взаимопонимания.
В научном аппарате даются объяснения христианских терминов. В частности, в определении вечности явно чувствуется заимствование из Индии. Вечность – это не бесконечно надоедливая длительность, а выход за пределы всякой двойственности, в том числе двойственности начала и конца. Выход за пределы двойственности – это индийский след.
Таким образом, предложение, внесенное несколько десятков лет тому назад Мертеном, что католицизму пора использовать элементы восточной философии, как использовал католицизм Платона и Аристотеля, осуществляется. И весьма успешно. В обновленный католицизм элементы восточной философии входят и обогащают его.
Вот одна интересная черта этого мероприятия. Каждый день начинался с того, что Далай Лама зажигал свечу. От его свечи зажигали свои свечи другие и полчаса погружались в молчаливую медитацию. И заканчивалось тем же.
Участники этого семинара говорили, что именно в эти полчаса молчаливой медитации они постигали то, что должно было стать результатом этого диалога, - глубокое сближение религий по духу. Хотя Далай Лама несколько раз повторял, что структура каждой религии не может быть изменена. Она органически связана с культурой. Разрушение этих структур привело бы к обеднению человечества, разрушению своеобразия культур, но есть нечто более важное, что витает над этим. Этот дух молчания, витающий над различием реплик, хотя и противоположных, все время был целью. Это возможно не только в религиозном диалоге.
Я лично пережил лет 10 или 15 тому назад разговор у нас на даче, который я дерзну назвать диалогом в полном смысле. В ходе этого разговора я вдруг почувствовал, что потерял охоту вытащить, так сказать, «из кармана» готовую реплику и включить ее в разговор. Согласитесь, почти у каждого в разговоре бывает такое желание.
И вдруг мне показалось, что это кружение в целом интересно, что оно затрагивает некую глубину. Я, засунув свою реплику «в карман», начал следить за диалогом в целом, иногда бросая два-три слова, чтобы не дать себе соскользнуть на поверхность – на какое-то поверхностное настроение, на поверхностную аналогию. Абсолютно не помню содержание разговора. Разговор доставил мне глубокое удовлетворение.
Я тут понял, что диалог – это такой разговор, в котором спорящие чувствуют и сознают некий дух целого, витающий над различными идеями, принципами. Согласны со мной? И это может быть той формой, в которой общение религий даст положительные результаты. То есть той формой диалога, в которой будет постоянно утверждаться дух целого, дух любви, с которым он связан.
Вот вам еще один пример из предисловия к книге Томаса Мертена «Мистики и дэнские наставники». Предисловие написано под впечатлением от встречи с Д.Т.Судзуки, который попросил свидание с ним. Аббат благословил его покинуть монастырь и съездить в Нью-Йорк. Они поговорили с Судзуки. Томас Мертен пишет в предисловии: «Я испытал потрясающее чувство, что, несмотря на глубокие неустранимые различия традиций, есть нечто, что связывает христианского монаха и дзэнского старца в отличие от моих соотечественников, которые ведут агрессивно несозерцательный образ жизни». Есть некое братство созерцателей.
Я привел пример нерелигиозного разговора. Но можно вспомнить то, что говорил Тиллих: религиозное в широком смысле – это предельно глубокое и серьезное в любой области культуры. Оно может быть не оформлено как догматическая религия. Но если вы находитесь на уровне предельно глубокого и серьезного и с этой точки зрения критикуете, скажем, догматическую религию, то эта критика религии ведется с точки зрения самой религии. Уже эта предельная глубина – есть та почва, из которой вырастают оформленные религии.
Если разговор достигает такой глубины, что вы поднимаетесь над потребностями своего малого «я» себя показать, «возникнуть», перестаете заглушать своего собеседника, будете захвачены духом целого и скажите только то, что помогает его выявить, то дух диалога восторжествует как в религиозном, так и в любом другом глубоком содержательном разговоре.
Еще одна очень важная проблема. Это проблема путаницы, которая создается недоработками в трудах классиков культурологии Шпенглера и Тойнби. Трудность в понимании Шпенглера заключается, между прочим, в том, что он вообще не дает определение, что такое «культурный круг», а просто описывает его в духе веберовского «идеального типа». Однако у него культурный круг описан, и его не спутаешь с отдельной страной. Этот круг - коалиция.
Невозможно поставить вопрос: является ли Япония «культурным кругом»? Нет, потому что она отдельная страна. Круга-то нет. Является ли Северная Америка (США) «культурным кругом»? Нет, она не является. Это отдельная страна.
Понятие «круг» заимствовал и Тойнби, применив его к своей «цивилизации». Так как он англичанин и не любит слово «культура», с этим связано много анекдотов. Год тому назад мне рассказали такой анекдот. Профессор в 40-е еще годы объяснял разницу между культурой и цивилизацией по Шпенглеру. Присутствующий американский полковник сказал: «А мы не различаем культуру и цивилизацию». На что профессор сказал: «Вот у вас и нет культуры».
Во всем немецком различении культуры и цивилизации есть элемент французоедства. Да, цивилизация, чистые сортиры и прочее мы получили из Англии и Франции. Но культура – это из глубины немецкой души, это кровь и почва. И этот душок чувствуют сами французы. Поэтому, когда мою работу «Теория субэйкумен» (это о субглобальных цивилизациях, я потом поясню) переводили на французский язык, я, хотя плохо знаю по-французски, посмотрел, что они пишут. И что меня поразило? «Культурный круг» переводчик или переводчица не захотели переводить буквально, а перевели, как«ареал цивилизации». Может быть, сейчас это уже исчезло, так как французы с Германией больше подружились.
В результате мы наблюдаем у Тойнби развитие некоторых особенностей Шпенглера. Скажем, он уже допускает «циркулярную пилу», т.е. выход за пределы замкнутости, но у него нет мифопоэтического описания, нет таланта, который был у Шпенглера, чтобы так писать. Он дает определение. Слово «круг» там есть. Цивилизация – это наименьший круг стран, с которыми имеет дело история.
Попробуем применить это к России. В наименьший круг стран приходится включить Византию (на глазок видно, что это целая цивилизация), мусульманский мир и Запад. Попробуйте писать историю России, не затрагивая сразу три соседние цивилизации.
Так что определение это пригодно только к странам, сложившимся внутри одной коалиции. Но в нем, во всяком случае (это по наследству от Шпенглера) есть круг, иными словами – коалиция, и мы не запутываемся, когда произносим слово «цивилизация». Потому что «культурный круг» - это уникальный термин, который носит определенный смысл и описан Шпенглером в его системе. Что касается цивилизации, то она все время соблазняет на идеологические прыжки, на пожалование генеральского звания и другие ошибки. Тойнби сам часто забывает определение, которое дал, и этому примеру следуют другие.
Я запомнил по этой желтой книжечке (протоколов вашего «круглого стола») одну реплику. Американская цивилизация, дескать, сама возникла под влиянием цивилизации Англии и Франции. Но если Англия и Франция – цивилизация, то что такое Европа?
И Вы, Мариэтта Тиграновна, тоже Северную Америку считаете цивилизацией. Это противоречит определению всех теоретиков, это не круг. Все-таки цивилизация – это какая-то коалиция. Я беру этот термин у Леви-Стросса, который говорит именно о коалиции культур.
Цивилизация – это устойчивая коалиция культур, возникшая в «осевое время», способная выносить кризисы без распада. Это первое определение, которое мне пришло в голову. Это примерно соответствует цивилизациям трех поколений. Тойнби просто описывает, но так было в реальности. Я исхожу из того, что так должно было быть. Если этого не получилось, можно найти дефект данной цивилизации. В частности, в Византии можно увидеть пробелы конструкции, в результате которой она не выдержала испытаний. Иран, страна с имперским замахом, трижды завоевывался – и возродился за счет престижа своей культуры. Византия рухнула без следа.
А дальше, когда началась информатика, я подумал, что все это нужно выразить и в терминах информатики. Это коалиция культур, которая связана общим Священным писанием, общим языком священного писания, более или менее распространенным среди грамотных. И что очень бросается в глаза - общий шрифт Священного писания, который становится шрифтом всех языков данной культуры. Граница Запада – латиница. Граница мира ислама – арабский шрифт, который был и у персов, и у других народов. Граница индийского большого цивилизационного района – шрифт деванагари. Граница Дальнего Востока – иероглифы. Четыре страны, пишущие иероглифы, составляют единую цивилизацию – Дальний Восток. Конечно, эти цивилизации – индийские и китайские – складывались иначе, чем цивилизации Средиземноморья. И тут чувствуется преобладание материнской культуры и отличие от нее дочерних культур. Скажем, Китай – материнская культура. Корея, Япония и Вьетнам – дочерние культуры. Это более архаический тип некой субглобальной цивилизации.
Как бы ни процветала дочерняя страна, все-таки, мы не можем ни одну из них считать субглобальной цивилизацией. Я ввожу обязательно в этот эпитет субглобальное, потому что иначе невозможно удержаться от скольжения. Мы можем говорить о любой культуре, достигшей уровня письменности, создавшей какие-то памятники и т.д., что она является цивилизацией. Но субглобальная цивилизация Европы – нечто большее, чем цивилизация Франции или Англии.
Конечно, в нашем очень сложном мире, где Запад очень широко распространился, иногда можно говорить о каком-то субрегионе. Скажем, Латинская Америка – субрегион западной цивилизации. Но если взять основные пункты, у них все равно будет христианство, латинский шрифт, знание латыни. Поэтому как цивилизацию я отказываюсь ее принять. Иначе можно оказаться своим собственным дедушкой.
Я по протоколам предыдущих заседаний нашел три случая, в которых возникает путаница у предельно образованных людей. Именно в этой области образованных людей ждут ловушки. Потому что слово «цивилизация» - скользкое, как угорь. Без эпитета оно не годится.
Конечно, проблема современной жизни – это не только субглобальная цивилизация. И, конечно, отдельные яркие страны могут претендовать на самостоятельную роль в дальнейшем мировом процессе. Нынешнее обострение этнического сопротивления связано с борьбой за выход в будущее. Идет мощный процесс глобализации, стирающий этнические рамки. И те народы, которые обладают коллективной волей к самосохранению, яростно сопротивляются этому процессу. Кстати, это один из источников чеченской войны.
И вообще не существует реально ни движения от «золотого» века к «железному», ни движения от нашего плохого времени к лучшему, который будет через двести-триста лет по Чехову. Идет развитие от примитивной цельности к запутанной сложности, в которой есть свои достижения. (Вот зубы раз-два, и меня там подлечили. А в примитивном обществе выбивают зуб – лечить не умеют). Но зато в примитивном обществе нет проблемы целого. Целое обозримо. В нем не потеряешься, как в джунглях Нью-Йорка.
Я написал даже такую «Философию идиота». Каждый из нас в ряде областей нашей цивилизации чувствует себя законченным идиотом. В сфере нашего идиотства можно нам «вешать лапшу на уши», сколько угодно. Поэтому развитие не есть движение от добра к злу и от зла к добру. Оно все время создает ситуацию, с которой каждый раз надо иметь дело, сознавая ее опасность. Проблема целого это не только проблема достижения согласия, а прежде всего - проблема осознания целого отдельным человеком.
С моей точки зрения, мистически целое витает над всеми цивилизационными мирами. Для тех индивидов, которые достигли этого мистического уровня, как Томас Мертен, Далай Лама и т.д., появляется почва для осмысленного и глубокого духовного и религиозного общения. (Не случайно кто-то тибетских ришноче назвал Мертена «естественным буддой»). Им легче понять и договориться друг с другом. В то время, как рационалисты научного типа, с их научно-техническим взглядом на мир оказываются в тупике перед такими вопросами, как проблема отчуждения, чувства заброшенности человека, и не находят выхода в их разрешении.
Поэтому, думаю, человечество ожидает очень сложная эпоха, в которой придется преодолевать многие конфликты и неизбежные катастрофы, и нет другого пути, как углублять процесс взаимного понимания на всех уровнях – гуманитарно-научном, религиозно-мистическом, и даже социально-политическом.