Да, это, безусловно, не самый эффективный способ формирования памяти — телевидение гораздо эффективнее. Но учебник важен сам по себе и, может быть, более важен, чем телевизор, поскольку учебник носит нормативный характер. Даже не в том примитивном смысле он нормативен, что в нем есть некоторый обязательный свод фактов, которые обязан школьник вызубрить, чтобы ему дали аттестат, а том смысле более расплывчатом смысле, что общество рассматривало и продолжает рассматривать школьный учебник как вместилище общепринятой и разделяемой в этом обществе исторической позиции. За этой разделяемой позицией, которая откладывается в учебниках, очень интересно следить.

 

Учебник — жанр тяжелый, поэтому он инерционный, и отстает от общественных процессов. Поэтому то, что замечают социологи уже в 1999 г., в учебниках оказывается гораздо позже. Публика уже вполне купилась на гламур и просила ее «не грузить», но дети в 1999 г. еще продолжали учиться по учебникам, построенным на перестроечном консенсусе. Этот перестроечный консенсус, достигнутый в ходе краткого периода свободного обсуждения, о котором упоминал Борис Дубин (он говорил о конце 80х и начале 90х годов как времени «подлинно свободного и ничем не ограниченного, совершенно незашоренного и обсуждения и общественного формирования национальной памяти»), отложился очень важными тогда и соглашениями, которые вплоть до 2000 году были нормой для любого отечественного школьного учебника.

 

В самом грубом виде этот консенсус следует обозначить таким простым набором аксиом. Сейчас будет понятно, почему в разговоре о репрессиях, я говорю об аксиомах, потому что репрессии в общественной памяти существуют не сами по себе. Они включаются в некоторый контекст. Они включаются в некоторую историческую протяженность, некую цепочку связанных исторических смыслов.

 

Перестроечный консенсус заключался, во-первых, в том, что Россия — европейская страна, нормальный член международного сообщества, не имеющий никакого специального особого пути и специальной особой судьбы, и дорога наша есть дорога общемировая и никакой особенной не существует. Второй пункт заключался в том, что наиболее эффективным способом распоряжения национальными ресурсами являются личная инициатива и личная свобода. И третий важный пункт заключался в том, что террор неизбежно сопряженный с этой административнокомандной, как говорили сначала, или — с тоталитарной системой, как стали говорить позже, является не просто тормозом развития, но абсолютным злом и формой «менеджмента», абсолютно недопустимой для общественного устройства.

 

Этот консенсус начал пересматриваться на рубеже тысячелетия. Но пока что социологические опросы показывают результат усвоения этого перестроечного консенсуса в старших возрастных стратах. Молодежь уже начинает воспитываться по учебникам другого типа.

 

Что, прежде всего, в новых учебниках чрезвычайно характерно? Перестроечные учебники, которые продолжали переиздаваться до 1997–1999 года, были самого разного стиля. Некоторые были более социологичные, некоторые более теоретичные. Некоторые, наоборот, тяготели к деталям и подробностям, но при всем при этом там всегда был человек. Во всяком случае, авторы к этому всегда стремились, хотя это не всегда удачно получалось. Сейчас происходит качественный перелом в школьных учебниках. «Ползучая» трансформация переходит в некоторый качественный скачок. Человек как автономный и ответственный субъект истории из школьного учебника исчезает и там начинает действовать историческая закономерность и ее полномочный представитель — государство. Люди тем самым устраняются не только от страдательной роли, но и устраняются абсолютно от активной роли в общественном процессе как в прошлом, так соответственно и в настоящем, и в будущем.

 

Чрезвычайно характерно в этом смысле победа в 2003 году на конкурсе Министерства просвещения учебника Никиты Загладина со товарищи, где впервые все эти тенденции и все эти ранее встречавшиеся не в таком букете элементы были сведены воедино и внятно артикулированы пункты нового, предлагаемого властью «консенсуса» в понимании отечественной истории: мы живем в неблагоприятной не только климатической, но и исторической зоне, между коварной Европой и дикой азиатской степью, поэтому всегда Россия — «осажденная крепость», все враги кругом; что всегда для того, чтобы оборонять эту осажденную крепость, нужна концентрация всех ресурсов как материальных, и так идеологических в единых руках. И эта власть, сконцентрировавшаяся в своих руках все ресурсы, может делать всё, что угодно пользоваться любыми средствами, поскольку всё искупается достижением главной цели — осажденная крепость продолжает благополучно отстаивать свою независимость.

 

Функцию главного оправдания власти в XX веке исполняет победа в Великой Отечественной войны, которая совершенно оприходована сейчас государством. Еще один из менее важных, но существенных элементов перестроечного консенсуса заключался в том, что не власть выиграла Отечественную войну, а народ своим героизмом, ценой чудовищных тягот и лишений тем не менее одолел супостата.

 

Ныне совершенно отвергнута и эта часть перестроечного консенсуса, и опять у нас войну выиграл мудрый Сталин, а великий полководец Жуков красуется перед Историческим музеем на Манеже. Возвращается вся концепция о том, что победа власти, победа государства, мобилизующего ресурсы.

 

Отсюда оставался один шаг, и он прямо делается уже в пособии для учителей Александра Филиппова, представленном публике месяц назад (загладинская команда три года назад еще не решилась его сделать): полное оправдание репрессий как эффективного инструмента построения новой элиты, гораздо более эффективной, гораздо более разумной... Там есть дивная характеристика: преуспевшие в невозможном. И подлинно для этой системы нужны были исполнители, «преуспевшие в невозможном».

 

При этом фундаментальным оправданием системы по-прежнему провозглашается тот обстоятельство, что она обеспечивает чрезвычайно быструю и эффективную модернизацию страны. Но опять нас уводят от подлинного понятия «модернизация», нас уводят от реальной модернизации и сводят ее к технологическому оборудованию власти, к технологическим заимствованиям.