К. В. Юхневич «Сталин после Сталина: концепт Сталина в рабочей практике президиума ЦК КПСС 1954-1964»
После смерти Сталин продолжал существовать в сознании своих современников. Еще задолго до 1953 года он стал существенной частью общественного сознания, важнейшим элементом советской идентичности (особенно после 1945 г.). Выросло целое поколение советских людей, которые никогда не жили «до Сталина» или «без Сталина». Активная стадия жизнедеятельности значительной части населения СССР целиком прошла «при Сталине».
Этим во-многом объясняется та острота, с которой современники переживали любую коррекцию образа «отца народов» (особенно после XX съезда КПСС). Общество тогда разделилось. Для кого-то процесс развенчания культа личности стал настоящим откровением в связи с открывшимися фактами. Иные чувствовали торжество справедливости, подкрепленное реабилитацией – актом, безусловно, нивелирующим эту несправедливость. Но две эти позиции носили полярный характер и встречались относительно редко. Большинство же населения находилось «в смешанных чувствах».
Практически каждый советский гражданин в той или иной степени сталкивался с репрессивными практиками – лично или опосредованно. В этом пограничном состоянии чаще преобладала характерная для традиционных обществ объяснительная схема, повествующая в русском варианте о «плохих боярах» и «добром царе», который попал в информационный вакуум и поэтому не в силах прекратить преступления и несправедливости.
С этой точки зрения доклад Н.С.Хрущева вызвал у современников переживания практически мистического свойства. «Сталинские бояре» рассказали не только о том, что в их «боярской» среде существовал коварный заговорщик – Берия. Новое руководство страны и Н.С. Хрущев в первую очередь, поставили под сомнение гениальность, непогрешимость, а в целом и сакральность фигуры «вождя-царя», который, как оказалось, не просто обо всем знал, но и сам творил несправедливость и преступления. «Народную любовь» назвали «культом личности», «величайшего полководца» обвинили в «руководстве по глобусу» и пр… В любом социуме столь резкая смена политического кода/языка, а по сути ревизия ценностей, вызывает серьезные реакции и последствия. Люди просто недоумевали: почему еще вчера превозносили таланты «отца», а сегодня он уж не «отец», а практически преступник.
Это, по всей видимости, и лежит в основе того, что ХХ съезд КПСС и его итоги еще долго будут находится в центре общественно-политических и научных дискуссий. ХХ съезд – это символ не только целого ряда исторических событий. Это знак, за которым кроются вопросы не потерявшие своей актуальности в глазах отечественного интеллектуального сообщества и политической власти и на современном этапе.
В этой связи еще более важным становится понимание механизмов «переваривания» вопроса о Сталине в среде высшей бюрократии, его ближайших сподвижников – т.е. «бояр». Ведь прежде чем сформулировать свою позицию для партии и страны, им нужно было разобраться сначала с собой, со своим прошлым, а потом обсудить все это коллегиально. Только по итогам этих рефлексий и дискуссий могла быть выработана официальная позиция.
Это вовсе не означает, что результаты этой дискуссии полностью легли в основу секретного доклада Н. С. Хрущева. Однако активный анализ материалов тех лет позволяет зафиксировать функционирование советского властного аппарата, который был почти всегда закрыт для публичной сферы витринами «демократического централизма» и «нерушимости единства партии».
***
Общеизвестно, что решение о секретном докладе давалось нелегко. Оно не было доброй волей Н. С. Хрущева и его соратников. Сама общественная атмосфера требовала действий. Игнорирование вызовов повседневности чревато потерей политического контроля. Поэтому, фактически перед руководством страны стояла только проблема выбора стратегии и масштабов будущей компании. Нужно было объяснить людям: что же произошло в стране и ответить на самый главные вопрос «кто виноват?». Вариантов ответа на него было не так уж много. Среди них самые очевидные: «перегибы на местах» – т.е. местное руководство, «заговор шпионов» – т.е. Берия и пр. (уже отработанный вариант), соратники – «бояре» – т.е. нынешнее руководство страны (неприемлемый по понятным причинам вариант) и, наконец, сам Сталин. Был избран последний вариант.
Данный текст посвящен концепту Сталина в повседневной рабочей практике постсталинской высшей бюрократии.
Несколько слов об источниках и методе. Статья написана на основе рассекреченных и опубликованных черновых протоколов и стенограмм заседаний президиума ЦК КПСС. Публикация охватывает период с февраля 1954 г. (чуть меньше года со дня смерти Сталина) по октябрь 1964 г. (снятие Н. Хрущева со всех постов) . Характер источника не позволяет детально сконструировать концепт (т.е. представление о чем-либо) во всей многомерности, присущей человеческому сознанию. Однако основные тенденции, «силовые линии» фиксируются достаточно определенно.
Метод работы с источником был максимально упрощен. Были собраны все упоминания имени Сталина и его эквиваленты, после чего путем сопоставлений и анализа контекстов был реконструирован искомый концепт. При этом отдавался отчет, что у каждого из членов президиума ЦК в памяти остался «свой Сталин». Вместе с тем, на протяжении этих 10 лет существовало и коллективное (общепринятое) представление о Сталине. Оно формулировалось и закреплялось отдельными личностями.
Дальнейшие рассуждения покажут, что концепт Сталина пережил в политике своих непосредственных авторов, выполнив при этом ряд конкретных политических задач.
***
Тема Сталина редко становилась центральной на каком-либо из заседаний. Пик обсуждений пришелся естественно на 1956 г. Но уже на заседании 5 ноября 1955 г. поднимался вопрос о масштабах празднования дня рождения Сталина 21 декабря . Вопрос о целесообразности самого празднования еще не стоял, однако, размах празднеств стал темой для дискуссии. Хрущев, Микоян и Булганин выступали за отмену традиционных собраний на предприятиях. Каганович и Ворошилов – за прежний порядок торжеств. На заседании раздавались эмоциональные реплики Хрущева. Скупой протокол зафиксировал одну из них: «Кадры перебили…» .
Более серьезная дискуссия разгорелась 30 января 1956 г. при обмене мнениями о проекте отчетного доклада ЦК КПСС на ХХ съезде партии . Не сказать о Сталине было нельзя. Важно было определить место его имени в будущем документе. Хрущев поддержал относительно умеренный проект, в котором еще не было никаких разоблачений, но отсутствовал традиционный пиетет перед именем и словом умершего вождя.
Это, по всей видимости, не понравилось Молотову. Когда речь зашла об уместности использования одной из канонических цитат вождя он спросил: «Почему не сослаться на Сталина?» . Одновременно Молотов уже признал, что некоторые другие высказывания Сталина могут быть недостаточными. Промежуточную позицию занял Булганин. Он также признал ограниченную универсальность сталинской формулировки, но все же отметил, что постсталинская формулировка «…не противоречит тому, что сказано у Сталина» . Реплик Кагановича и Ворошилова относительно Сталина в тех документах не зафиксировано.
Пожалуй, самыми драматичными были заседания 1 и 9 февраля 1956 г. «Высокий градус» дискуссии передают даже сухие протоколы . 1 февраля обсуждалось дело полковника госбезопасности Родоса. Он был арестован по обвинению в фальсификации уголовных дел, что безусловно создавало прецедент, ибо фальсификациями занималось большинство коллег полковника. Более того, дело Родоса рассматривалось в контексте общего отношения нового руководства страны к эпохе Сталина.
Поэтому, в ходе обсуждения сразу же началась настоящая дискуссия о Сталине: не о деталях и цитатах, как раньше, а по существу. Хрущев произнес ключевую фразу: «Виноваты повыше. Виноват Сталин». На том заседании сформировались две группировки. В первой: Микоян, Сабуров, Булганин, Суслов, частично Хрущев. Их аргументы одного порядка: «Возьмите историю – с ума можно сойти… (Микоян)» ; «Если верны факты, разве это коммунизм? За это простить нельзя (Сабуров)»; «Партии сказать всю правду надо, что Сталин из себя представляет… Состав ЦК XVII съезда ликвидировал (Булганин)»; «Нельзя оправдать этого ничем (Суслов)». Формулировки близки к приговору. Все обвинения носят конкретный характер.
Во второй группе Молотов, Каганович и Ворошилов. Они демонстрировали отличный от первой группы подход к оценке роли и будущего образа Сталина в истории. «Но Сталина как великого руководителя надо признать. …Сталин великий продолжатель дела Ленина. Правда и то, что под руководством Сталина победил социализм (Молотов)»; «Многое пересмотреть можно, но 30 лет Сталин стоял во главе (Каганович)»; «Период диктовался обстоятельствами. Но страну мы вели по пути Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Доля Сталина была? – Была. Мерзости много, …но надо продумать, чтобы с водой не выплеснуть ребенка (Ворошилов)».
Видно, что у первых Сталин – это конкретный человек по чьей воле физически уничтожались люди и принимались ошибочные решения. Образ монолитен и однозначно отрицателен. Вторые сформулировали абстрактную концепцию легендарного лидера-героя, действовавшую в рамках идеологизированного представления об истории СССР как о площадке для строительства социализма. Сталин смело вел страну за собой по этому пути, но допускал некоторые ошибки, которые в целом, не могут перевесить символический безусловно позитивный вклад вождя в общий капитал страны.
Важно, что Молотов, Каганович и Ворошилов одновременно декларировали, во-многом ритуально, свою верность курсу ЦК и согласие с Хрущевым. Их возражения сводились к попыткам сохранить достойный образ Сталина для истории страны и партии. Именно они артикулировали амбивалентный образ Сталина, в котором сосуществовали как положительные, так и отрицательные стороны.
Хрущев занял в том споре промежуточную позицию. В его заключительной и резюмирующей речи были представлены аргументы обеих сторон. По версии Хрущева на 1 января 1956 г.: «Сталин преданный делу социализма…, На съезде не (следует – К.Ю) говорить о терроре, Надо наметить линию – отвести Сталину свое место» . В этой же речи Хрущев усиливает: «…все (делал – К. Ю.) варварскими способами, Не марксист он. Все святое стер, что есть в человеке. Все своим капризам подчинил» .
Позиция Хрущева удовлетворяла обе группировки. Представители каждой ритуально в своих выступлениях подчеркнули правильность слов Хрущева.
Корректировка концепта Сталина продолжилась на следующем заседании. Обсуждались результаты работы комиссии по расследованию репрессий . Все безусловно поддерживали стремление дать новую оценку Сталину на ХХ съезде. Однако диспозиция несколько изменилась. Молотов придерживался той же версии лидера-героя. Он продолжал ставить его в ряд с безусловными героями советского мифа: «На съезде надо сказать. Но при этом не только это. …по национальному вопросу Сталин продолжатель дела Ленина. 30 лет мы жили под руководством Сталина – индустриализацию провели. После Сталина вышли великой партией. Культ личности, но и о Ленине говорим о Марксе (Молотов)» .
Менее категоричны стали высказывания Каганович и Ворошилова. Они переняли аргументацию оппонентов и спорили уже о конкретном человеке и его делах: «…мы были бы нечестны, если бы мы сказали, что борьба с троцкистами была неоправданна (Каганович)» . Ворошилов: «Согласен довести до партии. Осторожным нужно быть, Сталин осатанел (в борьбе) с врагами, Тем не менее у него много было человеческого. Но были и звериные замашки» .
Свой весомый вклад в дело корректировки концепта Сталина сделал Булганин. Он впервые (по документам) высказал идею не просто о неоднозначности образа Сталина, но и о его хронологической неравнозначности: «На два этапа роль Сталина разделить. На втором этапе перестал быть марксистом».
Эту идею поддержали и развили остальные. Микоян предложил считать рубежом 1934 г.. До этого Сталин-герой «…вел себя героически», а после Сталин «…показал ужасные вещи» . Поддержал идею о двух этапах и Суслов. С ними не согласились Маленков и Сабуров. Однако эта идея впоследствии была принята на вооружение Хрущевым.
Итак бюрократией был сформулирован амбивалентный концепт Сталина, хронологическая неоднозначность которого выразилась в разделении жизни вождя на два полярных этапа. Причем с обозначением конкретного рубежа. Качественная амбивалентность предусматривала выделение в личности Сталина полярных черт и свойств.
***
Прошел ХХ съезд. Далее была разоблачена «антипартийная группа». После 1957 г. Хрущев стал абсолютным лидером президиума и самым старшим из бывших соратников Сталина, оставшихся в политике. На правах лидера он практически монопольно использовал концепт Сталина в своей повседневной работе.
Живая речь Хрущева того периода представлена наиболее полно в 22 стенограммах. Он не обсуждал напрямую Сталина, но высказывал свои суждения о нем и его эпохе. Иногда он приводил Сталина в пример, иногда просто рассказывал о нем. Следует вновь повторить, что не зафиксировано целенаправленных обсуждений Сталина со стороны Хрущева, как это было, например, в его мемуарах. В ходе заседания он реагировал на текущую рабочую ситуацию и в определенный момент считал актуальным и допустимым ввести в контекст рассуждения и реплики о Сталине.
Для Хрущева эпохи 1958-64 гг. концепт Сталина обладает свойствами времени. В связи с именем Сталина не существовало времени «до него». Было время или «при Сталине» или «после Сталина». Это может свидетельствовать о значительности того места, которое занимала эпоха Сталина в сознании лидера советского государства. Однако через некоторое время и у него наметилась тенденция к корректировке сталинско-временных позиций.
Здесь примечательна следующая фраза Хрущева: «Было время, когда Сталин был (1959)» . То есть уже не время проистекало в рамках жизни Сталина, а он сам мог существовать во времени, как простой смертный. В последующие годы во фразах Хрущева о времени Сталина появились оценки и сопоставления. Например: «скатимся к положению, которое было при Сталине (1960 г.), Мы что-то изменили после смерти Сталина, но не все до конца (1962 г.), Раньше при Сталине было не доверие, а страх, а сейчас страх исчез, а доверие выросло (1962 г.), Мы еще не отрешились от времен Сталина (1964 г.); и, наконец, финал: В те черные времена, когда был жив Сталин… (1964 г.)».
То есть эпоха Сталина в хрущевском сознании прочно занимала место общего негативного прошлого (тоже, кстати, одна из основ идентичности). В этой связи следует упомянуть о том, что в пропаганде хрущевского времени всегда делался акцент на новизне, модерне, стремлении к будущему. Все это выражалось не абстрактными формулировками, а новым языком, связанным с конкретными достижениями в научной, социальной и экономической сферах. Конкретность, материальность, а главное достижимость образов пропаганды делала ее значительно более эффективной.
Возможно предположить, что и сам Хрущев видел себя в роли некоего мессии, который выводит страну «из ужасного прошлого» и ведет «к «коммунизму» – т.е. победе советского проекта, при чем, опять же в обозримом будущем.
В сохранившихся стенограммах выступлений Хрущева на заседаниях президиума практически нет его слов о личных характеристиках Сталина. Чаще Сталин-личность тесно переплетается со Сталиным-руководителем. Хрущев мог отзываться о нем и его политике положительно, особенно в контексте вопросов борьбы с преступностью, оппонентами, бюрократией: «Как раз Сталин в этом отношении был очень строг и беспощаден (1959 г.) [в отношении неправильной местной кадровой политики]; В этих вопросах Сталин правильную занимал позицию. Он перегибал палку, но преступников мы никогда не щадили. Бить по врагам надо беспощадно и метко (1961 г.); самое опасное – это Сталин говорил… я с ним в этом согласен. Потому, что для бюрократа больше ничего нет, он говорит «мы решили вопрос» (1962 г.)» . Однажды Хрущев, сославшись на одно верное решение Сталина, прямо сказал коллегам: «Вы же знаете, какой у Сталина был острый ум».
Одновременно, иногда в рамках тех же смысловых блоков, могли присутствовать и обратные высказывания: «Поэтому нельзя делать так, как Сталин в 1938 г. ляпнул… (1961 г.); …потому, что Сталин дал такую сумасбродную идею (1961 г.) …это вероломство, подобно тому, что Сталин делал (1962 г.)».
Следует отметить, что состояние основного источника не позволяет адекватно вычислить пропорцию между положительными и отрицательными контекстами при употреблении имени Сталина. Но смысловое наполнение «отрицательных» черт и «положительных» фиксируется достаточно четко.
Главное, что Хрущев в своем представлении о Сталине ретранслировал характеристики, данные Сталину его бывшими соратниками (Молотов, Каганович, Ворошилов, Булганин.). Для позднего хрущевского конструкта были характерны уже обозначенные в 1955-1956 гг. свойства.
Качественная амбивалентность – при которой образ Сталина содержал в себе противоречивые черты: «Мы культ личности осудили не за авторитет и заслуги, которые имел Сталин…, а за злоупотребления властью (1960 г.)» . Оппозиция: авторитет, заслуги ↔ злоупотребления властью. Присутствовала и хронологическая неоднородность: «…говорят, что если бы Сталин умер лет на 10 раньше, как бы наша страна сейчас вздохнула. А ведь это факт, товарищи (1959 г.); Сталин раньше правильно понимал, а потом выжил из ума (1962 г.)».
Таким образом, Хрущев в целом поддержал тот образ, который был сформулирован его бывшими коллегами. Это может объясняться тем, что он, в свою очередь, естественно воспринял его от старших по возрасту товарищей, которые пришли в партию между 1906-1911 г. и стали членами ЦК в период 1921-24 гг. Сам же Хрущев был из следующего поколения партийцев (член партии с 1918 г., член ЦК с 1934 г.).
***
Также следует несколько слов сказать о функциональной роли концепта Сталина в политической борьбе 1964 г.
Когда Хрущева увольняли, его обвинили в создании собственного культа личности . Его наделили теми же чертами, что и Сталина: «Характеристика, данная Лениным Сталину, полностью относится к вам (Шелепин); Ссылки на Сталина – ни к чему. Сам делает хуже (Подгорный)» . Более того Хрущева тоже начали «строить» амбивалентным.
Наметилась качественная противоречивость Хрущева: «Он к лучшему стремился и много сделано, (но – К. Ю.) …есть личные отрицательные качества (Гришин)» . Его жизнь во власти оказалась и хронологически неоднозначной: «Другой Хрущев стал. В первую пятилетку вел хорошо себя. В последнее время захотел возвыситься над партией, стал груб (Полянский)» .
Все это Хрущеву говорили партийцы более молодого поколения. Большинство из участников того памятного заседания (кроме Хрущева и Микояна) пришли в партию в 1930-40 гг., между 1952-56 гг. стали членами ЦК. Они мало общались с живым Сталиным, но активно взаимодействовали с хрущевским концептом Сталина.
Таким образом, концепт Сталина для высшей бюрократии был сформулирован Молотовым, Кагановичем, Ворошиловым, Маленковым, Булганины, Хрущевым и др. Затем, на правах лидера Хрущев практически монопольно использовал концепт Сталина. Хрущев годами хабитуализировал Сталина, «сцепляя» его с другими образами, символами и контекстами. «Святое» имя он наделил новыми современными ему смыслами и чертами. Концепт Сталина постепенно стал клише, стереотипом в сознании более молодых руководителей.
Более того, концепт стал функциональным. С его помощью Хрущев часто объяснялся с коллегами. С его же помощью отстранили от власти самого Хрущева.
В советской мифологии 1930 - 50-х гг. Сталин прочно занял место главы пантеона. Но «главный бог», был сброшен с пьедестала людьми долго знавшими его. Большинство же из снимавших Хрущева не были эмоционально сильно связаны со Сталиным. Поэтому, молодая бюрократия воспользовалась имевшимся концептом Сталина и превратила его в механизм лишения власти нового неугодного вождя. Это стало результатом постепенного формирования (во-многом самим Хрущевым) смысловой связи: раз плохой руководитель, значит «как Сталин» – т.е. отрицательный пример.
Молодые партийцы понимали функциональную сторону концепта, и справедливо считали его опасным механизмом политической борьбы. В дальнейшем на заседаниях президиума ЦК обсуждался вопрос о том, как отделить в общественном мнении случай со Сталиным от случая с Хрущевым. Новый президиум опасался того, что механизм превратится в норму политической борьбы, ибо он уже два раза был освящен практикой. Так сначала Хрущев «сбросил» Сталина, а потом Сталин «сбросил» Хрущева.
