П.П.Марченя

Я хотел бы еще несколько слов добавить о мифах Октября. Мне кажется, что главный миф об Октябре – это представление некоторых докладчиков о том, что в условиях постфевральской смуты 17-го года его могло бы не быть, и это было бы для России лучше.

Сегодня многократно затрагивали вопрос о наличии т.н. альтернативы большевизму, тем более – «демократической» альтернативы. Давайте вспомним. Кроме партии большевиков были реально три политических силы, которые участвовали в этом конкурсе утопий 17-го года. Это кадеты, это меньшевики, это эсеры.

Позволю себе просто напомнить банальность. Демократия – это народовластие. Главным признаком демократии являются не какие-то атрибуты гражданского общества и политической системы. Главным признаком демократии является то, что единственным источником власти провозглашается народ.

А если сравнить народ и то, чего он хотел, народные ценности, с партиями, которые претендовали на то, чтобы быть «демократическими силами, и с соответствующими партийными ценностями?

Кадеты – «Партия Народной Свободы» (они себя так именовали скромно) – на деле не имели ничего общего ни с народом, ни с народным пониманием свободы. Главные «демократы без демократии» (которые лет на 70, если не навсегда, скомпрометировали саму идею либеральной демократии в России), кадеты очень быстро оказались в массовом сознании самозванно узурпировавшими место Царя-батюшки временщиками и повинными в смуте оборотнями. Они выступали за правовое государство, а когда реально пришли к власти, показали себя силой, которая не умеет применить право, т.е. не может править в России. Фактически они отрицали все народные ценности, а их кабинетные отвлеченные ценности находились в состоянии вопиющего антирезонанса с массовым сознанием. Поэтому говорить о том, что это была альтернатива, по-моему, просто исторически не серьезно.

Меньшевики, которые декларировали на словах, что они выражают интересы пролетариата, на деле прятались за спину его главного антагонистического классового врага – за буржуазию. Они призывали все «демократические силы» к единству, но - даже между собой - были согласны разве только в том, что «меньшевизм лучше большевизма». Они считали себя «мозгом революционной демократии», но абсолютное большинство народа во всеуслышание объявляли «аморальным классом». Саму российскую почву они объявили «азиатчиной», не созревшей для их «европейских идеалов». Фактически это было политическим суицидом, и меньшевики сами выбросились за обочину продолжившейся без них истории российской цивилизации.

Эсеры, главные «крестьянофилы» страны, претендовали на то, чтобы выражать волю и интересы трудового крестьянства, но в идейно-институциональном смысле уступили инициативу меньшевикам - проводникам воли иного класса. Отказавшись от поддержки крестьянского радикализма в реализации традиционных лозунгов «Земли и Воли», основной источник своего политического капитала наши неонародники практически без боя сдали большевикам. По сути, они сами отказались от поддержки крестьянства, позволили большевикам этот главный их инструмент вырвать из рук. Фактически, большевики сделали с эсерами, если использовать известный библейский сюжет, то же самое, что Далила с Самсоном. А эсеры заметили, что их могущество призрачно, только тогда, когда было уже поздно.

Я далек от идеализации большевизма. Но в конкретно-исторической ситуации постфевральской смуты только большевики смогли предложить идею, которая, действительно, была укоренена в массовом сознании, которая способна была повести массы за собой. Девальвированную официально-монархическую Русскую Идею они сумели реанимировать, заменив комплекс «Православие – Самодержавие - Народность» на комплекс «Коммунизм – Диктатура - Партийность». Они, конечно, использовали демагогию, использовали популизм, были неразборчивы в средствах. Всего этого я не отрицаю, но - они спасли Россию. Большевики, несмотря на декларированный на словах интернационализм, фактически уловили имперские мессианские ожидания нации. Они сохранили целостность и независимость России. Они, формально выражая интересы рабочего класса, на деле действовали во многом созвучно крестьянской общине, о которой сегодня тоже много упоминалось. Фактически всю свою государственную модель они построили на общинных принципах: демократический централизм, авторитарный коллективизм, патернализм, всеобщая регламентация общественной жизни и т.д. А что же это, если не общинная модель?

Большевики не просто использовали политическую платформу Василия Буслаева: «Кто хочет пить и есть готовое, вались к Ваське на широкий двор», хотя это тоже было. Большевики объединили две главные формы народной утопии. Это легенда о мужицком царстве и легенда о царе-освободителе. В этом смысле можно и религиозные корни вспомнить, это и иудео-христианское учение о двух царствах и мессии. Это даже, если хотите, и неоисламское представление о том, что можно заслужить рай искоренением неверных огнем и мечом. В большевизме это всё было.

В этом смысле только большевизм смог использовать главный ресурс демократии – собственный народ. И в этом смысле говорить о том, что какая-то была «демократическая» альтернатива большевизму, еще раз повторюсь, по-моему, несерьезно. По сути дела, это миф, который уже давно пора подвергнуть научному осмыслению. Всё.

Здравомыслова О.М. Получается, что у нас никогда нет альтернативы, что грустно. Как это в известном романе: что же ничего у вас нет? Чего не спросите, ничего у вас нет?