Г.Г.Водолазов

Я хотел бы назвать свое выступление вот как «Октябрь 1917-го. Что это было? Взгляд слева». И хочу начать с одного методологического тезиса, который звучит так: о событии, о явлении наиболее плодотворно судить по его плодам, по его результату. Помня, однако, при этом, что результат всегда беднее, чем исходное явление, которое его определяет. Потому что он есть реализация лишь одной из возможностей, заключенных в этом явлении. Во-вторых, в чем-то он богаче, чем исходное явление, потому что к его формированию подключаются дополнительные факторы, которых не было в исходном явлении.

И еще одно предварительное замечание: результат того или другого события, или той или другой революции – это цепочка результатов, это нить результатов, развернутая во времени. Так, скажем, результатами французской революции была вся эта цепочка - якобинская диктатура, термидор, бонапартистская диктатура, революции тридцатого, сорок восьмого, семьдесят первого годов. И, тем не менее, именно в этом контексте «явление-результат» – только и можно кое-что понять в исходном явлении.

Когда я говорю о результате Октября, то я, в первую очередь, имею в виду первый и, думаю, наиболее важный его результат – это социальная формация, сложившаяся к середине тридцатых годов. Задача состоит в том, чтобы определить, что это за формация и как она связана с исходным явлением - Октябрем? Трудность понимания этой формации состоит в трудности сопряжения двух ее ипостасей. Сами эти ипостаси, эти стороны формации - они, сами по себе, ясны. И для меня лично не представляют ни трудностей, ни проблем. Трудно для теоретического осмысления их сопряжение, сочетание.

О каких ипостасях идет речь? Первая ипостась – это политический режим, который сложился к тому времени. Здесь, в его характеристике, для меня проблем нет: это - режим тоталитарный, тиранический, деспотический. А если добавлять этические его характеристики, то можно сказать: это режим - злодейский. Злодейский режим, над которым я полагаю, еще состоится большой исторический суд, по типу Нюрнбергского, с главным тезисом обвинения: «Преступление против человечности». И другая ипостась этой социальной формации – так сказать, это технико-модернизационная. Та, что, например, зафиксирована в приписываемом Черчиллю афоризме: «Сталин принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой». И вот задача и трудность - в соединении этих двух ипостасей - злодейского политического режима и определенного прорыва в сфере модернизации. Сегодня, в официальной пропаганде и идеологии, модно соединять эти ипостаси следующим образом: «Да, надо смотреть правде в глаза. Конечно, были жестокости. Но были и достижения, и достижения великие. Надо быть патриотом и гордиться ими. Более того, жестокости они все-таки в значительной степени оправданы или объяснимы тем временем, теми обстоятельствами – ситуация «осажденной крепости» и т.п. Кроме того, жестокости эти были, между прочим, и причиной «ускоренной модернизации». Так что есть в них определенный смысл и определенный плюс. И еще. Жестокости-то остаются где-то в прошлом, а результаты этих жестокостей – вроде Беломоро-Балтийского канала, Магнитки, освоенной Сибири, Колымы и т.д. – они остаются. Поэтому сегодня есть смысл делать акцент на этом позитиве, на гордости за эти достижения, что и стремятся фиксировать новые учебники, которые учат молодое поколение правильно понимать прошлое».

И вот сегодня этот позитивный облик «великого горца» не сходит с экранов телевизоров и газетных полос.

У меня другая оценка, другой тип сочетания этих ипостасей. Я, оценивая ту формацию, не могу считать, что, «с одной стороны, это прогресс, с другой - реакция». Формула, которую я использую для характеристики этого сочетания заимствована мной у одного очень неглупого человека, который, изучая бонапартистский режим, заметил: «Это - реакционная форма выполнения исторически прогрессивной работы». По-моему, - прекрасная формула для характеристики социальной формации 1930 годов. Что это означает? О какой «исторически прогрессивной работе», применительно к тому периоду, идет речь? И как сочетается, как влияет эта «реакционная форма» на эту «исторически прогрессивную работу»? «Исторически прогрессивная работа», как я ее понимаю, это - процесс модернизации, процесс перехода от традиционного общества, аграрного преимущественно, полуфеодального к современному индустриальному, модернизационному обществу. Но сразу отметим: этот процесс модернизации порождается отнюдь не теми или другими политическими формами. И в советской России он не был порожден, не был детерминирован той политической формой, что возникла в тридцатые годы. Вообще модернизация порождается более глубинными причинами: социальными потребностями, культурными потребностями, созревающими в фундаменте общественного бытия. Этот процесс шел и идет при разных типах политических форм и режимов. На Западе он шел и при монархии абсолютной, и при конституционной, и при республиканских формах правления разного типа, и при фашистских режимах Муссолини и Гитлера. И в России он так или иначе шел (или полз?) и в период Петра, и Екатерины, и в 19 веке, после шестьдесят первого года, и в начале ХХ века. Политическая форма может лишь ускорять, замедлять или калечить этот процесс. И вот сталинизм, как реакционный политический режим, именно калечил процесс модернизации. Он, спору нет, влиял на развитие некоторых направлений модернизации (придавая им даже «ускоренное развитие»). Но это были те направления, которые связаны с упрочением и развитием господства правящего сословия, диктатуры бюрократии. Доминирующей была милитаристская составляющая модернизационного процесса. В общем этот режим тормозил и калечил процесс модернизации. И результатом деятельности этого режима, этой «реакционной формы» (не «с одной стороны реакционной, а с другой прогрессивной», а реакционной со всех сторон), было, повторяю, торможение процесса модернизации и даже разрушение его. Это проявлялось не только в акцентах на милитаристской составляющей, но и в отчуждении человека, трудящихся от экономической, политической (и вообще – социальной) деятельности. И результатом была стагнация семидесятых годов, а затем и всеобщий кризис и развал 1980-х, 1990-х годов. Всё это было естественным следствием той формы модернизации, которая была характерна для бюрократического правления сталинского (а потом и брежневского) периода. И, добавим, в последние десятилетия ХХ века не произошло, по сути, изменения политического режима (как это сегодня принято считать). Не было ни «революции», ни «контрреволюции». Было простое продолжение номенклатурно-бюрократического господства. Просто диктатура бюрократии как бы перевернулась на другой бок. Она господствовала в советское время на базе одной - корпоративной - собственности бюрократии, а сейчас лишь несколько изменился тип собственности, лежащий в основе ее продолжающегося господства: значительная часть прежней – псевдогосударственной (а на деле – бюрократической) – собственности приватизирована прежней и нынешней, молодой, номенклатурой, а другая (не менее значительная) часть перешла в руки государственно-бюрократических компаний, объединений и ассоциаций (вроде РАО ЕЭС, Газпрома и т.п.), деятельность которых надежно укрыта от глаз граждан. В общем, - старая песня на новый лад.

Ну, а теперь о том - как же связана эта формационная система, сложившаяся к середине 30-х годов, с Октябрьской революцией?

Нам сегодня частенько говорят: «Если вы столь негативно оцениваете сталинизм, то будьте последовательны – и столь же негативно, как «реакционное со всех сторон» дело, оцените и Октябрьскую революцию; это, ведь, она проторила дорогу к сталинизму». А вот об Октябре я так не скажу. Октябрь – как раз сочетание – как на памятнике Эрнста Неизвестного Хрущеву – белых и черных, светлых и темных тонов. И отнюдь, добавлю, (в отличие от вышеупомянутного памятника) – не в равной пропорции. В моем представлении светлые тона тут преобладают. Это требует пояснений.

Я думаю, дорогу к сталинизму, к тоталитарной системе торила не столько Октябрьская революция, сколько, прежде всего, вся логика социально-политического развития России. На протяжении столетия - со времен Николая I и до Николая II – российское самодержавие и господствовавшие в стране политические силы просто не решали насущнейших вопросов, выдвигавшихся ходом мирового и национального общественного развития, уходили от проблем, встававших перед российским обществом. Среди которых на первом плане были: принятие Конституции, установление правового правления, решение крестьянского вопроса, ликвидация остатков и наследия крепостничества, устранение феодальных и полуфеодальных преград на путях общественного развития.

При этом силы самодержавия не только сами не решали указанные выше проблемы, но и жестко (даже – жестоко) препятствовали формированию социальных субъектов и интеллектуальных сил, способных взяться за решение вышеупомянутых задач. В итоге в России не сформировались ни сообщество цивилизованных предпринимателей, ни класс культурных, развитых работников наемного труда, ни организованного, грамотного (умеющего читать и писать) крестьянского сословия, ни влиятельной массовой интеллигенции.

И в результате, накануне 1917 года, нерешавшиеся самодержавием проблемы переросли во всеобщий и всесторонний социальный кризис, поставивший страну и ее население на край катастрофы. Бунтарская народная стихия поднялась из глубинных общественных недр, и в Феврале 17 года, под давлением всех этих обстоятельств, власть просто выпала из рук самодержавия. Но и подхватившие эту «валявшуюся на улице» власть послефевральские временные правительства тоже оказались не способными решать задачи, выдвинутые надвигающейся катастрофой. В итоге, к октябрю 17 года, – безвластие наверху и плохо управляемая бунтарская стихия внизу.

Вот эта ситуация, созданная, заметим, не большевиками, а царизмом и безвластными, растерявшимися «демократическими» временщиками, вот она-то, в первую очередь, и торила дорогу диктатурам различного типа. Октябрьская революция как раз была попыткой прервать эту логику российского бытия, попыткой приступить к действительному решению проблем народной жизни. Она была попыткой перевести стихию народного бунта в осмысленный и организованный процесс модернизации и народовластного правления - путем «поднятия, как говорили вожди Октября, наинижайших низов к осмысленному и организованному историческому творчеству», через такую, удачно найденную, организацию граждан как Советы (тоже, впрочем, испохабленную впоследствии сталинским руководством). И некоторые важные вещи (ликвидация неграмотности, культурная революция, бесплатная медицина, практически бесплатное жилье и т.п.) были осуществлены Октябрем на этом пути, и продолжали (пусть и в покореженном виде) существовать, несмотря и вопреки деспотическому режиму бюрократии.

И всё же Октябрьской революции недостало сил осуществить задуманное. Обстоятельства и логика предшествующего развития оказались сильнее ее возможностей. Я бы сказал так: Октябрьская революция не породила режим 30-х годов, но ей не хватило сил предотвратить его, предотвратить возникновение нового – сталинского – самодержавия.

И всё же это только одна сторона дела, только один из аспектов взаимоотношения Октябрьской революции и режима 30-х (и последующих) годов. Есть, увы, и другой аспект. Всё же на некоторых участках почвы Октябрьской революции были и семена, из которых, при определенных условиях, могли произрасти зловещие цветы сталинизма. Об этих, «темных», красках Октябрьской картины нельзя забывать, о них особенно следует помнить сегодня. Лично для меня сказать об этом сегодня тем более важно, что мне, как и многим представителям демократического крыла так называемого «шестидесятничества», было свойственно абсолютное отрицание какой бы то ни было связи сталинизма с Октябрем и ленинской стратегией. Мы говорили о сталинистском «контрреволюционном перевороте» на рубеже 20-х – 30-х годов, о «предательстве» идей ленинизма и Октябрьской революции. Я и сегодня против того, чтобы ставить Ленина (и Октябрь) за одну скобку со Сталиным. Это, в основе своей, конечно, принципиально разные вещи. Для меня и сегодня совершенно очевидно, что, в основе своей, идеология и политика сталинского руководства с марксизмом, с ленинизмом, с идеями Октября не имели ничего общего. Я и сегодня думаю, что сталинисты извратили и испоганили и марксизм, и ленинизм. Но!.. Но в последние годы, при более основательном рассмотрении событий ХХ столетия, мне всё чаще и чаще приходит в голову мысль, что сталинизм – явление не совсем постороннее марксизму (и ленинизму), что есть в марксизме (и ленинизме) какие-то пространства, какие-то участки, какие-то почвы, на которых, при определенных условиях, могут вырастать ядовитые цветы сталинщины. Иначе говоря, сталинизм не целиком «по ту сторону» марксизма (и ленинизма); его главные идеи и установки хотя и рождаются из другого, нежели марксизм, источника, но они, так сказать, «подпитываются» «соками», происходящими из ограниченностей, узких мест марксизма (ленинизма), из его отдельных ошибок и ложных ходов. Мой прежний – чересчур простой ответ – перестал удовлетворять меня.

Какие же в Октябрьской стратегии и в ленинских установках Октябрьского периода были элементы, были зерна, которые в определенной степени стимулировали появление и разрастание волюнтаристских, авторитарных начал?

Прежде всего, надо отметить, что люди, осуществлявшие Октябрьскую революцию, как это было и во всех прошлых революциях, не вполне точно, не вполне адекватно понимали смысл и содержание совершаемых ими действий. Полагали, в частности, что совершают социалистическую революцию или, по меньшей мере, делают решающие шаги к ней. Между тем, это была иллюзия. И начало этой иллюзорной установки положили «Апрельские тезисы» только что приехавшего из эмиграции Ленина, где провозглашался курс на социалистическую революцию. Потом, в летние и осенние месяцы 1917 года, участвуя уже непосредственно в самом эпицентре революционного процесса, и основательнейшим образом вникая в его непростое содержание, Ленин был менее категоричен и более осторожен в оценке характера и целей революционного процесса. Но, увы, брошенный им в апреле лозунг уже «овладел массами» (в том числе и в особенностями – партийными) и жил уже независимо от более осторожных и реалистических установок Ленина. А между тем, действительное содержание Октябрьской революции было вовсе не социалистическое. И это со всей определенностью и с всегдашней предельной теоретической честностью зафиксировал тот же Ленин в 1921 году в статье «К четырехлетней годовщине Октябрьской революции»: «Непосредственной и ближайшей задачей революции в России, - написал он, - была задача буржуазно-демократическая: свергнуть остатки средневековья, снести их до конца, очистить Россию от этого варварства, от этого позора, от этого величайшего тормоза всякой культуры и всякого прогресса в нашей стране». Вот, стало быть, чем объективно была (и это совершенно точная констатация!) Октябрьская революция: антифеодальная, народовластная (демократическая), открывавшая перспективы ускоренного индустриализационного развития (т.е. – модернизационная, сказали бы мы сегодня) революция.

Далее, вождь Октября, Ленин, в той же статье 1921 года подчеркивал, что дальнейшее движение революционного процесса должно пойти следующим образом: от этой демократической революции, в которой делается акцент на крестьянской («буржуазно-демократической», в терминологии Ленина) реформе, к государственному капитализму. К «государственному капитализму» особого типа - где «капитализм» (рыночная экономика) сопрягается с государством, руководимым рабочими, крестьянами и близкой к ним интеллигенцией. И затем - через несколько поколений - шаги в направление к социализму. Но для «Ленина 1921 года» было совершенно ясно, что для осуществление этой «трехступенчатой» программы, для реализации любого из этих требований и положений нет массовых субъектов. Для реализации буржуазно-демократических шагов нет среднего класса, нет цивилизованной буржуазии. Для реализации идеи о продвижении к госкапитализму, где демократическое государство контролировало бы этот процесс, нет массовой силы, способной демократически управлять государством. Для Ленина было важно «поднять наинижайшие низы к управлению» и вдруг становилось ясно, что «низы» эти не готовы ни к управлению, ни к толковому контролю. Следовательно, контроль и управление должны, по необходимости, осуществлять спецы или бюрократия. И уж тем более совершенно не просматривается исторический субъект, способный возглавить движение (или хотя бы осуществить «шаги») к социализму. И, стало быть, эти все три задачи по необходимости (вследствие столь неблагоприятно сложившихся обстоятельств), как полагает Ленин, вынуждена будет решать коммунистическая партия, партия большевиков. Да и партия ли? Ведь и партийные «низы» не развиты и не способны квалифицированно решать эти задачи. Поэтому контроль над ситуацией – тоже вынужденно - переходит к верхушке партии, к ее Центральному Комитету, а точнее - даже к немногочисленной группе руководителей - Политбюро. И постепенно формируется режим не народовластия и даже не «диктатуры пролетариата», а – «диктатуры партии», «диктатуре Политбюро». Вот оно, это начало возможности волюнтаристского, недемократического осуществления намеченных программ: всё - сверху, диктатура партии, диктатура Политбюро, еще один шажок – и захватит руководящие должности группа деятелей типа Сталина – и тогда легко сдвинется ось режима в сторону волюнтаризма и тоталитаризма.

То есть: Октябрьская революция содержала в себе возможности как народного, демократического, гуманистического развития, так и авторитарно-тоталитарные, волюнтаристские интенции. Победа той или другой интенции, той или другой возможности не была предопределена. Все решалось их борьбой. Ленин понимал возможность и опасность победы авторитарно-бюрократической тенденции («если мы от чего и погибнем, - воскликнул он однажды, - то от бюрократизма»), и в последние два года он лихорадочно работал над проектами реформ, которые не позволили бы стране скатиться к бюрократическому термидору («Термидор?» – спрашивал он в одной из своих заметок и отвечал сам себе: «Возможен!»). Приостановить этот процесс скатывания к термидору! Отсюда – и идея рабкрина (народного контроля за руководством партии) и план отстранения от власти, от решающего влияния на события сталинской группировки, и стратегия демократической кооперации и план ГОЭЛРО, и стратегия культурной революции, наконец, гениальная идея НЭПА и не менее гениальный совет – «пересмотреть всю нашу точку зрения на социализм». И… - не успел. И после его смерти не хватило культурных сил в партии, чтобы удержать страну от тоталитаризма.

И самое последнее, что мне хотелось бы сказать. 1930-е годы - это лишь первый, хотя и весьма значимый результат Октября. Но и тогда существовали и продолжали существовать в дальнейшем вот эти две тенденции Октябрьской революции – народная, демократическая («подъем наинижайших низов») и - тоталитарная или авторитарно-бюрократическая. И вот эта народно-демократическая тенденция - она то уходила вглубь, то поднималась к поверхности. Это и антисталинистский манифест Рютина, это - и Рыков, и Леонид Красин, и Бухарин конца 1920 годов. Элементы этого - в хрущевской «оттепели», это – демократическое крыло «шестидесятничества», это - Пражская весна 1968 года, это евро-коммунистические тенденции на Западе. Это - определенное течение в перестроечном времени, которое представлено, скажем, авторами сборника «Иного не дано» и т.д. Эта, явная или скрытая, борьба продолжалась на протяжении всех 90 лет, протекших после Октябрьской революции, но, увы, с непременным доминированием авторитарно-бюрократического начала.

Я не слишком большой оптимист. И единственное, что мог бы предложить – это не падать духом, не опускать крылья. И, извлекая уроки из почти векового противостояния гуманизма и аморализма, системы бюрократизма и институтов гражданского общества, опираясь на народные, демократические, гуманистические традиции, - противостоять этой нарастающей и упрочивающей сегодня свои позиции диктатуре современной номенклатуры. А там будь, что будет… Спасибо.