Палажченко П.Р.

Мы, наверное, в действительности очень мало представляем себе, как строится внешняя политика, каковы те компоненты, которые являются ее составными частями. Но мне кажется, что эмоции играют огромную роль во внешнеполитических мотивациях. А в такой персонализированной внешней политике, как у нас, - причем она, естественно, персонализирована не Лавровым, а президентом Путиным, - эмоции, обиды, комплексы, мне кажется, играют еще большую роль. Корни этих комплексов и обид, я думаю, в начале 90-х годов, когда в российской элите преобладало убеждение, что прекращение существования Советского Союза существенным образом не изменит положение России в мировой системе координат, не потребует больших изменений во внешнеполитическом поведении России. Если вспомнить начало 90-х годов, «архитекторы» распада Советского Союза считали, что Россия будет на международной арене почти тот же самый вес и влияние, которые имел Советский Союз. И, конечно, что к нам будут прислушиваться, с нами будут считаться. В этом состояло очень и очень большое ожидание.

Разумеется, эти ожидания не оправдались, действительность их опровергла. Начался очень болезненный процесс приведения внешней политики в соответствие с возможностями страны. Реально, я считаю, на протяжении 90-х годов и сейчас осуществляется неартикулированная, то есть не высказанная «открытым текстом» стратегия сдержанности. По сути, нынешняя российская политика, если отвлечься от истерик, топания ногами, если отвлечься от ее порой несдержанной лексики и стилистики, продолжает начатую Михаилом Сергеевичем Горбачевым и зигзагами продолженную при Ельцине линию на приведение нашей внешней политики в соответствие и с возможностями страны, и с международным правом, и с политическими реальностями.

Неартикулированность, невысказанность стратегии сдержанности создает впечатление, что она не осмыслена и что ее как бы стесняются. Я не буду говорить о том, на каких основаниях может такая стратегия строиться. Я думаю, что обоснование этой стратегической сдержанности надо искать и не в исторических примерах (помнится, при Примакове Горчакова вспоминали) и не в аналогиях с другими странами, в частности с Китаем, хотя и он на протяжении длительного времени тоже проводит сдержанную стратегию.

Я думаю, что здесь надо корни искать в другом. Во-первых,  стратегия сдержанности отражает общемировую тенденцию. Мне кажется, что внешнеполитический активизм старого типа уходит в прошлое. Именно активизм старого типа уходит вместе с эпохой, которая условно называется индустриальной. Это активизм, ориентированный на создание сфер влияния и предполагающий готовность и способность применить военную силу. ХХ век показал, что готовность и способность применить военную силу чаще давала результаты плохие, вредные для самой страны, которая на это шла. Если даже взять только вторую половину ХХ века, то были провальные вещи с очень болезненными долгосрочными последствиями. Это Вьетнам для США и, кстати, хотя и в меньшей степени, для Китая: помните, была китайская агрессия при Дэн Сяопине против Вьетнама, совершенно провальная. Афганистан - для СССР. Мне кажется, что Ирак тоже будет иметь плохие последствия для США. Может быть, не такие катастрофические, как мы склонны предполагать, но тоже плохие последствия.  Другое дело – активизм, связанный с несиловой мощью. Но для того, чтобы его проявлять, нужно, чтобы были несиловой потенциал, «мягкая сила» (называйте, как хотите), чтобы была привлекательность. И американский опыт показывает: чем с меньшим нажимом проецируется этот несиловой потенциал, тем, в общем-то, лучше. Когда они стали придумывать какие-то организации, создавать всякие органы, например, по продвижению американского влияния и несилового потенциала в арабском мире во главе с Карен Хьюз (старой знакомой Буша), всё это ничем не кончилось.

Я думаю, что успешный пример использования несилового потенциала в мире, по большому счету, один. Это Европейский Союз. Все в него хотят. Но это давний проект, который был начат скромно, продуманно велся и в определенных исторических обстоятельствах привел к тому, что сейчас это –  магнит. Итак: внешнеполитическая сдержанность соответствует общемировым тенденциям. Если вы не сдержанны, вы должны быть готовы применить военную силу, а военная сила в ХХ веке применялась в основном неудачно.

Еще один аргументом в пользу внешнеполитической сдержанности является то, что в современном обществе государство или, как принято говорить на Западе, правительство может сделать на внешнеполитической арене гораздо меньше, чем прежде. Это всем известно, и в экономике идет этот процесс. Но в экономической сфере есть все-таки какие-то инструменты монетарной политики, налогообложения, позволяющие государству играть некоторую роль. Во внешнеполитической сфере новые механизмы, может быть, еще предстоит создать. Наконец, для России, мне кажется, внешнеполитическая сдержанность диктуется неудачным опытом внешнеполитического активизма в последнее время, в последние 10-15 лет. Мы знаем, чем закончился марш-бросок десантников в Приштину. Ничем абсолютно. Помощь сепаратистам в Абхазии - был и такой «внешнеполитический активизм». Басаева со товарищи на вертолетах возили в Абхазию. Тоже, как мне кажется, плохо кончилось для нас. К сожалению, не очень продуктивными оказались и такие наши «наступательные» действия, как акции против расширения НАТО. Целый комплекс внешнеполитических и пропагандистских мер ничего не дал. Тоже самое – наши меры против выхода США из Договора по ПРО. Если помните, мы даже выдвигали какие-то невнятные возражения  против вступления некоторых стран в ЕС. И все это – без толку. Стратегическая сдержанность России во внешней политике должна иметь в своей основе, прежде всего, строгое следование международному праву. Думаю, что центр тяжести дипломатических усилий надо перенести в сферу многосторонней дипломатии - в ООН, в другие международные организации. Необходимо установление тесных связей на рабочем уровне с органами ЕС и НАТО. Наверное, сюда же можно включить и Шанхайскую организацию сотрудничества, потому что если не работать там очень конкретно, то она будет китайской организацией, и это будет иметь долгосрочный эффект. Очень важно, на мой взгляд, отказаться от попыток обозначать желательных и нежелательных политиков в странах не только дальнего, но и ближнего зарубежья. Смешно вести дискуссию, кто нам лучше - Маккейн, Обама или Хилари Клинтон (или, может быть, Ральф Нейдер). И в странах ближнего зарубежья тоже надо от этого отказаться. Отказываться от любого вмешательства в политическую борьбу в этих странах, не говоря уже о силовых мерах. Вмешательство в политическую борьбу в этих странах давало для России плохой результат. Примеры мы знаем. Надо отказаться от попыток разыгрывания карт, попыток перехитрить партнера, перестать кивать на то, что так делают американцы. Вот это последнее время очень частый мотив, например, в истериках Михаила Леонтьева: вот так делают американцы, нам тоже так надо. Вообще «жириновщина» в нашей внешнеполитической пропаганде очень опасна. Потому что взвинчиваем людей, доводим тех, кто смотрит, до полуистерического состояния, а потом оказывается, что сделать ничего не можем.

Наконец, я хочу открыть небольшой секрет. Все то, что я сейчас рассказывал, - это на 90 процентов тезисы, которые я подготовил четыре года назад, когда у нас была аналогичная дискуссия. Помимо этих тезисов, я хочу прочитать еще одну фразу, которая была в моем выступлении четыре года назад. Думаю, что если бы этот тезис был тогда реализован, то некоторых неприятностей удалось бы избежать. Цитирую по записи той дискуссии: «Следует законодательно или президентским указом запретить мероприятия, подобные недавнему происшествию в Катаре». Я думаю, вы понимаете, почему я это процитировал, какое событие произошло, которое будет иметь тяжелейшие долгосрочные последствия для нас. И все-таки даже после этого события надо такой указ принять. В свое время в Соединенных Штатах сенат это сделал, была принята поправка Черча. И от этого только лучше стало и Соединенным Штатам, и всему миру. Я хотел бы обратиться еще раз с таким призывом.