Александр Даниэль

Разговор у нас все время идет не о гражданском обществе в целом, а об одной - единственной его компоненте – сообществе гражданских организаций. И это понятно: других компонентов гражданского общества у нас практически не существует. О местном самоуправлении лучше не вспоминать – сразу плакать хочется. О независимых профсоюзах – тем более. Можно повздыхать о свободной прессе; свободные и независимые масс-медиа мы видели совсем недолго, а теперь их опять почти нет. И так далее.

А вот сообщество гражданских организаций действительно есть. И оно не такое уж маленькое: мы видим совсем неплохую динамику за последние 15 лет. Гражданских организаций много, и они разные: социальные, правозащитные, культурные.

Поэтому сообщество гражданских организаций - это единственный предмет для разговора. Что говорить о том, чего нет?

Второе. Кто-то из выступающих говорил: Общественная палата плоха тем, что она назначается властью. У меня прямо противоположное мнение. Я знаю, что некоторые из присутствующих здесь моих коллег, которые участвовали в разработке законов, были очень недовольны слишком большой, по их мнению, степенью влияния исполнительной власти на формирование Палаты. Мне, наоборот, кажется, что для органа, подобного Общественной палате, единственно правильным - и теоретически, и практически - было бы стопроцентное назначение этого органа федеральной властью. Потому что иначе возникает иллюзия «представительства гражданского общества». А у гражданского общества представительства не бывает, и быть не может. Отдельные ячейки гражданского общества и, в частности, неправительственные организации, не могут никому делегировать свои права, как не могут делегировать никому свои функции. Гражданское общество – это принципиально горизонтальная структура. В отличие от структуры власти, в ней нет иерархии. В ней всё, что выше нижнего этажа, автоматически является фикцией.

Консультативные органы, которые власть формирует при себе из числа активистов гражданского общества, не вызывают у меня решительно никаких нареканий. Что можно возразить, например, по поводу Совета по развитию гражданского общества при Президенте Российской Федерации (некоторые члены этого Совета здесь присутствуют)? Президент решил, что ему нужен такой Совет; Президент утвердил список членов этого Совета и издал соответствующий Указ. Сам решил, сам утвердил, сам Указ издал. И это нормально: Президент сам выбирает, с кем ему советоваться. Никаких властных полномочий у этого Совета нет. Это тоже нормально: властные полномочия есть у Президента, и это его дело – послушаться своего Совета или нет в каждом конкретном случае.
А вот когда возникает совершенно непонятная надстройка над принципиально горизонтальной структурой, у многих, естественно, возникает соблазн трактовать эту надстройку как руль, - и, соответственно, желание схватиться за нее и попытаться порулить.

Пока что, как мне кажется, никакого особенного вреда от этой Общественной палаты не случилось. Пользы, кажется, тоже. Мне представляется, что эта структура отчасти как бы показушная, а отчасти представляет собой некое сообщество экспертов.

Начала Общественная палата еще до своего созыва с того, что протестовала против новых поправок к закону об НКО. Правильно протестовала – поправки безобразные. Но потом она как-то благополучно об этом забыла. В отчете Палаты, о котором говорила Нина Беляева, вообще, по-моему, ни слова не сказано об этом законе.

Это предварительные замечания. Теперь, коротко, по делу.

Вопрос о «политизации гражданского общества», о том, хорошо это или плохо, - это старый-престарый диссидентский спор. Я этот спор помню, по крайней мере, с конца 60-х годов, то есть с того момента, когда появилось в стране диссидентское сообщество.

Вообще, - отвлекусь в сторону, - когда мы говорим о гражданском обществе, нам кажется, что оно, вместе со всеми своими проблемами, зародилось лишь в годы перестройки. Но это не совсем так. Диссидентское сообщество, конечно, не претендовало на то, чтобы быть гражданским обществом, но некоторые функции и механизмы гражданского общества отрабатывались еще на диссидентских моделях. Попытки создания - даже в условиях позднесоветской несвободы - отдельные институции гражданского общества начались гораздо раньше; просто мы о них не помним. Вот пример: Светлана Айвазова, говоря здесь о женских организациях, датировала начало женского движения 1988-1989 годом. Светлана наверняка знает о самиздатских феминистских журналах «Мария» и «Женщина и Россия», возникших в 1979 году в Ленинграде, - просто она не связывает их с современным женским движением.

Так вот, - возвращаюсь к нашей теме, - споры между диссидентами о том, заниматься или не заниматься правозащитникам политикой, на самом деле никакой практической роли не играли, потому что политикой занималось правительство, ЦК КПСС, власть. И власть воспринимала деятельность диссидентских - по существу, гражданских - организаций, занимавшихся правозащитной работой, как политическую: диссидентов всячески преследовали как политических оппозиционеров. И сажали их по политическим статьям. Так что можно считать, что правозащитная работа диссидентов была политической в той степени, в какой власть – единственный источник легитимации политической деятельности в тот период - воспринимала ее как политическую.
Как обстоят дела сейчас? По-моему, мы возвращаемся примерно к тому же статусу. Нынешняя власть воспринимает независимую гражданскую деятельность как политическую. Стала воспринимать с недавнего времени. И непосредственным толчком к этому стала «оранжевая паника».

Я, конечно, понимаю, что попытки какого-то «выстраивания» были и раньше. Например, на Гражданском форуме 2001 года нам уже приходилось преодолевать попытки иерархизировать гражданское общество, как-то его упорядочить сверху. Тогда мы их успешно отбили. А вот после «оранжевых революций» началась паника. Немедленно возникла политологическая теория, в которой утверждалось, что эти «оранжевые революции» осуществляются в интересах Запада, на западные гранты, руками неправительственных гражданских организаций.
Только не спрашивайте меня, верят ли сами авторы в свои теории. Не знаю. Я думаю, что сначала придумали, а потом поверили. Как девочка из сказки Корнея Чуковского: «Это Бяка-Закаляка Кусачая,Я сама из головы ее выдумала».А потом сама же и заявляет: «Я ее боюсь!».

Так вот, я подозреваю, что сейчас они уже искренне верят в эту выдуманную ими же самими Бяку-Закаляку и искренне ее боятся.

На самом деле, проблема «политизации» не имеет серьезного значения – ни для власти, ни для самого гражданского общества. Какие-то организации могут выпускать грозные политические воззвания и обращения; эти воззвания и обращения вообще не представляют решительно никакой угрозы для правящей элиты и не представляли бы ее, даже если бы их с утра до ночи транслировал первый канал телевидения. Какие-то организации и движения пытаются осуществлять более серьезные политические проекты, как бы встречное движение к политизации, создавать политические партии на базе гражданских движений. Например, у Союза комитетов солдатских матерей были какие-то попытки в этом направлении, у экологов были такие попытки. Это нормально, в этом нет ничего особенного; это партии нового типа, вроде западноевропейских зеленых, и они – в перспективе и при нормальном политическом развитии - могут быть весьма успешны. Но большинство гражданских организаций, избегая публичного выражения своих политических предпочтений или не избегая их, продолжают в основном заниматься своей обычной, профильной работой.

Главная проблема не в этом. Главная проблема гражданских организаций в том, что их профильная работа не отбрасывает «информационной тени». Она почти никак не представлена в информационном пространстве. Она не интересна журналистам. Она не интересна телевидению. Дело даже не в том, я думаю, что им запрещают интересоваться работой независимых гражданских организаций – хотя теперь-то, наверное, уже и в этом: тема независимой гражданской активности становится «политической» темой по мере того, как власть все больше отождествляет гражданскую независимость с политической оппозиционностью, и интерес журналиста к этой теме становится, соответственно, признаком нелояльности. Но в целом дело даже не в этом. Дело в традиционных приоритетных ценностях нашего общества; гражданская активность не входит, к сожалению, в их число. Отсутствие журналистского интереса к работе неправительственных организаций – это в значительной мере лишь отражение отсутствия общественного интереса к ней, и лишь во вторую очередь результат цензуры и самоцензуры.
Чтобы не заканчивать на совсем уж печальной ноте, я все-таки добавлю нечто обнадеживающее к своему последнему замечанию. Организации, действующие в столичных мегаполисах, - в Москве и в Питере, - действительно не отбрасывают информационной тени. Но в небольших городах и даже в региональных столицах это уже не совсем так или даже совсем не так. В тех регионах, где действуют гражданские организации, - хоть правозащитные, хоть культурные, хоть социальные, - они очень заметны. Почему это так, не знаю; может быть потому, что процессы атомизации, процессы отчуждения никогда не заходили там так далеко, как в Москве или Питере, потому что социальная ткань общества не разрушена там настолько безвозвратно, как в столицах.