Ида Куклина

Повышенное внимание власти к проблемам развития гражданской самоорганизации (гражданские форумы, закон об НКО, закон об экстремизме, образование Общественной палаты, ее отчетный доклад, последние выступления Путина и пр.) говорит, во-первых, об определенных неблагополучиях в развитии страны, и, во-вторых, о мешанине в представлениях о том, что происходит в России вообще и с гражданским обществом, в частности. Это, в принципе, относится как к власти, так и к обществу. Не случайно на Западе, где вряд ли кто-либо может серьезно отрицать существование гражданского общества, не уделяется столь повышенного внимания глобальным проблемам его развития. Иными словами, гражданское общество заслуживает обсуждения не в большей и не в меньшей степени, чем любые другие проявления человеческой деятельности, бесконечно разнообразной. Для России же это стало больным вопросом.

Когда-то я писала, что первый гражданский форум, который был организован властью в 2001 г., представлял собой попытку инвентаризации ресурсов гражданского общества с вполне определенной целью изучения возможностей использования этих ресурсов в интересах власти и формирования государственной политики на этом направлении. На данный момент такая инвентаризация успешно продолжена докладом Общественной палаты, и это яичко снесено очень вовремя – от инвентаризации и подробнейшего описания пора переходить к делу – практическому использованию тех механизмов управления гражданским обществом, которые власть считает целесообразным применить в период, который для России будет исключительно важным. Этот период можно назвать периодом приобретения (или потери) легитимности российской власти. Будет сделана попытка осуществить переход от Беловежской пущи, так называемых выборов Президента в 1996 году и последующего назначения преемника к формальному установлению законной власти, легитимность которой будет опираться на столь же формальные демократические выборы, формально проведенные в рамках Конституции. В любом случае это действительно очень важный период в жизни России.

В чем значение гражданского общества для власти? Зачем оно ей? На этот вопрос я и постараюсь ответить в меру моего разумения.

Прежде всего мне хотелось бы сказать о том, что, на мой взгляд, в пространство гражданского общества сужается – и не только в России, а как глобальное гражданское пространство. И сужается оно не столько в силу усилий той или иной национальной (государственной) власти, сколько в силу определяющих тенденций современного развития, прежде всего – глобализации.

Сфера суверенного государственного менеджмента в силу глобализации объективно и заметно сокращается. Пример: российскому государству становится все труднее выполнять свою важнейшую функцию – обеспечение безопасности гражданина и общества; эта функция все более сужается до сферы обеспечения безопасности власти. Взгляните на динамику развития частных и государственных структур безопасности, темпы развития первых обгоняют развитие вторых, или, во всяком случае, развитие идет, что называется «ноздря в ноздрю», причем на частном фронте, на мой взгляд, более эффективно (сравните положение военнослужащих и частных охранников). Включающее различные сферы деятельности глобальное транснациональное пространство, в котором существует транснациональное сообщество, напротив, расширяется, и оно мало связано с «гражданским обществом» в традиционном понимании этого понятия, т. е. замкнутым в государственных границах. Я бы сказала, что транснациональное пространство образует уже постгражданское сообщество, не связанное с национальными границами. Там действуют свои законы развития, которых я касаться сейчас не буду. Мне могут возразить, что расширяется и транснациональное гражданское поле. Могу оспорить это утверждение, но это – отдельная тема для дискуссии.

То пространство, которое остается гражданскому обществу, это, собственно, продукт глобализации, т. е. пространство, формирующееся в результате глобальной социальной поляризации. Этот процесс может работать как на разрушение питательной среды развития гражданского общества (Африка), так и на ее активизацию. В России, у которой одна (сырьевая) нога тянется к глобализации, а другая застряла где-то на уровне экономического болота 1990 г., гражданское поле, тем не менее, все еще остается значительным, хотя бы по численности населения, не охваченного, условно говоря, глобализацией. Поэтому даже формально демократические процедуры имеют существенное значение для власти и ее самоутверждения (других – легитимных – нет). Отсюда – и ее повышенное внимание к явлению гражданской самодеятельности, которая, в условиях беспредела и вседозволенности 90-х годов, каким-то образом сумела дать жизнеспособные ростки, а продолжающийся процесс социальной поляризации и увеличение масштабов социальной деградации вовлекает в защиту собственных экономических интересов все более значительные массы людей, расширяя в принципе поле гражданского взаимодействия.

Пока я не вижу удачных попыток объективной оценки качественного состояния и структуры гражданского общества в России сегодня, сейчас. Пишут много, но чаще – как-то по эпизодическим, конъюнктурным проблемам, более широкие исследования в силу быстро меняющейся ситуации столь же быстро устаревают, высока доля политизированных или даже заказных работ. Известный вам монументальный труд общественной палаты этим тоже отличается. Главный акцент в нем сделан, на мой взгляд, на утверждении патерналистского отношения государства к гражданскому обществу. Иными словами, мы все еще остаемся в плену наследия этатизма советского типа.

Должна подчеркнуть, что я не претендую ни на оригинальность, ни, тем более, на абсолютную истину. Я вполне согласна с теми, кто считает, что социум включает три макроструктуры – государство, рынок и гражданское общество. Комбинации их взаимодействия и определяют важнейшие характеристики социума. Фактически за пределами этого взаимодействия находятся пост-гражданские бизнес-структуры и та часть государственной элиты, которая обеспечивает условия их существования и/или является их частью, сращена с ними. К таким бизнес-структурам вполне можно отнести и российские силовые ведомства. Они располагают весьма масштабными, а, главное, абсолютно непрозрачными для общества, но гарантированными государственным бюджетом ресурсами. (См., например, последнее увеличение бюджетного финансирования ФСБ или попытка выяснить, сколько стоит солдат солдатскими матерями.))

Какого рода отношения ищет российское государство с гражданским обществом? Российской власти сейчас приходится нелегко. Стабилизация, о которой так много говорится, непрочна, она легко может быть нарушена внезапным толчком внутреннего или внешнего (прежде всего рыночного) характера. Предстоящие выборы нужно обезопасить, а их исход, несмотря на все предпринятые меры законодательного характера и отсутствие оппозиции, все же продолжает оставаться уравнением со многими неизвестными, в том числе в отношении будущего преемника.

В этих условиях государство, с одной стороны, ищет поддержки у гражданского общества, а, с другой, пытается политически стерилизовать его. И с точки зрения власти это вполне нормально, таков ее имманентный интерес. Насколько успешны ее усилия? Однозначного ответа не этот вопрос у меня нет.

На поверхности кажется, что все идет по плану. Партии, которые могут выражать оппозиционные настроения, либо зарублены регистрацией, либо деморализованы, либо, может быть, даже куплены. Никаких угрожающе харизматических лидеров на оппозиционной стороне не видно, сколько не всматривайся. Гражданские организации собраны под колпак, регистрационно проинвентаризированы, многие, в том числе правозащитные, допущены в структуры, которые находятся под присмотром власти. Все под контролем. Проблемы финансирования (аренда помещения, обеспечение деятельности) и отчетности становятся (по закону об НКО) главным инструментом управления развитием гражданских объединений. Государство при этом хочет казаться добрым и все понимающим спонсором и делает первые шаги по обеспечению государственного финансирования гражданских структур. Оно уже начало выделять на эти цели средства, и распределять, правда полуизбирательно и под строгим контролем.

В целом верхам понятно, что гражданское общество само себя обеспечить ресурсами не может, а волонтерство имеет свои пределы. Поэтому они готовы выступить донором гражданского общества, какие-то механизмы будут придуманы, первый опыт – распределение средств ОП и Кремлем. При этом. иностранные доноры успешно устраняются со строительной площадки гражданского общества в России. Да и сами иностранные доноры в общем-то понимают, что у России денег хватает, поэтому иностранная помощь НКО как бы и не нужна. Зачем тратить деньги своих налогоплательщиков, если российские весьма мощные бизнес-структуры купаются в деньгах?
Для многих НКО такое положение вовсе не должно порождать пессимистические настроения. В складывающихся условиях многие гражданские структуры вполне могут выживать и даже развиваться. Разумеется, это будут наиболее конкурентоспособные, сильные и, что особенно важно, деполитизированные НКО. Кстати, замыкание НКО на внутреннюю конкуренцию на рынке государственного финансирования – тоже неплохой инструмент управления гражданским обществом.

Кроме того, источники финансирования НКО могут быть, как известно, и частными. Здесь многое будет зависеть от того, каковы будут отношения государства и бизнеса, поскольку финансирование НКО частными структурами должно как бы совпадать с интересами власти, только тогда оно будет и в интересах власти. Иначе – судьба «Открытой России». Выживут, таким образом, многие. В первую очередь, НКО, созданные бизнес-структурами (у них проблемы финансирования совсем другие по сравнению с прочими НКО). Выживет и та часть НКО, которая занимается социальными проблемами и которая материально и сейчас ориентирована на местную или даже центральную власть и зависима от них, а также благотворительные, религиозные, профессиональные (низкий уровень их развития и активности не опасен для власти и бизнеса), и творческие объединения и т. д.

Однако, какое же гражданское общество мы при этом получим? Опять-таки однозначного ответа на этот вопрос нет. Насколько серьезно участие государства затронет проблему свободной гражданской самоорганизации? Какова будет структура и характер частных и государственных интересов при подобном взаимодействии гражданского общества и власти? Насколько эти интересы будут определять структуру общественной самодеятельности? Роль региональных властей – тоже проблема, причем хотя здесь много различий, разнообразие условий в регионах также будет влиять на общую картину гражданской самоорганизации в стране. Наконец, каков будет характер влияния подобного гражданского общества на власть и каково будет направление этого влияния? И будет ли влияние вообще иметь место? Пока наиболее вероятным кажется ползучий процесс огосударствления общественной деятельности по уже опробованному в Союзе образцу. Кстати такое «де жавю» я испытала, присутствуя на заседании ОП. Показалось, что я на партсобрании.

Необходимо при этом иметь в виду, что при любом раскладе гражданское общество все равно является носителем политического начала. Мои коллеги по ИМЭМО (и я в том числе) уже писали об этом в первой монографии о гражданском обществе, которая вышла в России в 1998 г. Главным носителем оппозиционного политического начала в России сейчас в основном являются правозащитные организации. Поэтому все запретительно-организующие грани государственной политики по объединению и управлению гражданским обществом в первую очередь коснутся именно этих организаций.

Вопрос о политической деятельности общественных организаций у нас запутан и завернут в мифологическую оболочку. Разумеется, в рамках нашей дискуссии я вовсе не надеюсь окончательно его распутать. Однако мне хотелось бы высказать некоторые общие соображения.

Известно, что за высказываниями Путина о том, что Россия не позволит финансировать политическую деятельности в стране из-за рубежа воспоследовали не менее известные события, в том числе одиозный «роман с камнем». В СМИ была развернута достаточно успешная кампания по созданию негативной ауры вокруг правозащитных организаций и отдельных правозащитников.

Что может показаться странным, в рядах правозащитников явно наблюдается отсутствие единства по вопросу о том, что такое политическая деятельность НКО. Ряд правозащитников искренне считает, что защита прав человека не имеет никакого отношения к политической деятельности, другие отрицательно относятся к попыткам объединения правозащитных организаций в целях участия в политической деятельности для оказания или усиления влияния на политику властей. Возникают мифы об экстремистском характере правозащитной деятельности. Осуждаются попытки правозащитного «прорыва во власть». Осуждаются и всякие связи с иностранными донорами, раздаются призывы опираться на собственные силы, сосредоточиваясь при этом исключительно на «персональном возмездии» в отношении представителей власти, нарушивших чьи-то права, и т. д.

На самом деле сейчас основной источник политизации общественной деятельности это вовсе не правозащитные организации в целом, а так называемая «социалка», т. е. социальные проблемы страны. Лозунг «Меняем Зурабова на Ходорковского», выдвинутый в Чите недавно, – яркий этому пример. Именно из «социалки» идут наиболее сильные импульсы политического недовольства. Разделение социальных проблем и проблем защиты прав человека, осуществляемой на основе признания принципов универсализма прав человека, – занятие бесполезное, поскольку эти проблемы взаимосвязаны и взаимозависимы. Нарушение социальных, экономических прав и свобод так или иначе затрагивает гражданские и политические права, в том числе право на жизнь, право на свободу слова, право на справедливый суд, свободу объединений и т. д. И если правозащитные организации любого толка хотят не просто увеличить выделяемый им кусок социального пирога, а изменить положение в этой области, это означает, что они хотят изменения государственной политики в той или иной области, т. е. занимаются политическими вопросами, политической деятельностью. Если же они хотят идти дальше и использовать возможности политических инструментов и механизмов для достижения своих целей – это их право. Разглядывая политический пейзаж сегодняшнего дня, хочется сказать, что это не только право, а общественная потребность. Это значит, что в конкретных условиях сегодняшнего дня правозащитные организации не видят иной возможности повлиять на ситуацию, прежде всего потому, что даже масштабные и успешные «персональные возмездия», которых они добиваются в своей практике, положения не меняют ни на иоту. Солдатским матерям это очень знакомо. Тысячи и тысячи успешно решаемых проблем с индивидуальными жалобами, суды, инициируемые прокурорские расследования, прочие акции, а затем … следующий призыв рождает новые тысячи проблем. Солдатские матери глубоко убеждены, что так будет продолжаться, пока призыв не будет отменен. Если до этого дойдет (а, в конце концов, дойдет!), то это будет уже политической победой солдатских матерей. А самое главное, оценивая политическое лицо правозащитных НКО, не боящихся обвинения в политической сути своей деятельности, надо понять, что речь идет не о теоретических принципах, самолюбовании, самоудовлетворении, удачах или неудачах правозащитников, а, например, для солдатских матерей, о бесконечной череде загубленных жизней, загубленного физического и психического здоровья тысяч и тысяч молодых юношей.

Но вернемся к пространству гражданского общества. Оно усекается, во-первых, глоблизацией. Интересы глобальных структур слабо пересекаются с интересами гражданского общества. Гражданские антиглобалистские структуры пытаются противостоять одной из определяющих тенденций развития, но не слишком успешно.
Во-вторых, усекновение гражданского общества связано с государственной политикой, которая, возможно, и несет в себе некоторые добрые намерения и желание сотрудничества, тем не менее фатально, неизбежно трансформирует их в попытки регламентации и установления государственного контроля над гражданской самоорганизацией. Ведь практически редко какая НКО отрицает преимущества сотрудничества с властями. Вопрос в том, что это сотрудничество никак не может стать равноправным и взаимообязательным. Припоминается, как на гражданском форуме а Нижнем (в 2003?) на секции по защите прав военнослужащих шла борьба чуть ли не за каждую запятую в проекте соглашения о сотрудничестве Минобороны и НКО. Приняли – и тут же соглашение превратилось в пустышку, о которой Минобороны немедленно забыло. Такое сотрудничество не может способствовать взаимодействию общественных объединений и властей, оно служит лишь фактором роста недоверия к властям. Интересы власти и интересы гражданского общества переплетаются весьма тесно, однако они несут в себе заряд имманентной противоречивости. Власть сильнее, и она сильнее тянет одеяло на себя, хотя и должна понимать, что это лишь до определенного предела может служить ее интересам. При всеобще коррупции и вседозволенности трудно побудить конкретные механизмы власти идти навстречу гражданскому контролю.
И, наконец, в третьих, объективный фактор, который состоит в уровне готовности общества к самоорганизации, достаточной для защиты общих интересов и оказания желаемого влияния на власть, также ведет у усекновению пространства и возможностей гражданского общества. Общественная палата в своем докладе вычислила процент социально активных личностей в российском обществе. С ними, в общем, государство будет продолжать работать. Кого-то придавит, кого-то поощрит. А что в остатке? Можно ли сбрасывать со счетов возможность спонтанной активности ныне пассивных граждан, которые составляют подавляющее меньшинство? В предвыборной горячке все возможно и все не предсказуемо. Если гражданская активность останется на нынешнем уровне, то гражданское общество будет представлять собой некое полуогосударствленное и полуоппозиционное стерильное с политической точки зрения сообщество. Надо ли говорить, что интересы последнего только под давлением власти будут пересекаться с бизнес-струкутрами – спонсорами. Пока этим структурам с избытком хватает прикормки нашистов и иже с ними, бизнес-боливар двойное бремя тянуть вряд ли будет.

Таким образом, истинное пространство гражданского общества в России значительно уже его социального потенциала. Оно ослаблено государственным регулированием, избирательной правоприменительной практикой в отношении НКО, фактическим запретом на выражение политически оппозиционных настроений, отсутствием реальной базы финансирования, масштабами бедности и социальной деградации, безответственностью и закрытостью власти, отсутствием у нее стимулов к сотрудничеству с общественными объединениями, деятельность которых воспринимается ими как раздражающий фактор. Естественно, что в этих условиях снижается и уровень организованной и легальной социальной активности – люди не могут не видеть и понимать, что общественным организациям не удается способствовать реальному решению тех проблем, которые они ставят и перед обществом и перед собой (матери Беслана, жертвы терактов, закон 122 и др.). К тому же и власть отнюдь не стимулирует развитие новых общественных объединений, трудности регистрации всем известны. Не случайно, в докладе ОП отмечается, что в последние годы (после 2001) темпы роста численности НКО резко упали.

Одновременно с этим повышается вероятность спонтанных, стихийных выступлений граждан. Они и сейчас возникают постоянно по всей стране, и только жесткая политика властей и отсутствие свободы слова скрывают общие масштабы таких выступлений.

Усеченное, слабое, разбощенное и существенно огосударствленное гражданское общество, которое власть пытается еще и изолировать на международном уровне, – это отражение той ситуации, которая складывается в России сегодня. Кризис в стране – кризис в гражданском обществе. Каким образом будет выбираться страна из этого кризиса, в конечном итоге зависит все же не от власти, которая способная только еще более его обострить, а от самого гражданского общества. А ему приходится трудно. Не на кого опереться за пределами НКО.

Что касается солдатских матерей, то для нас все ясно. В крайнем случае, начнем все с начала, но никогда не откажемся от своих целей и принципов. Никогда не откажемся от защиты собственных детей