Александр Шубин

Хотелось бы прежде всего определиться с дефинициями. Мы, историки понимаем гражданское общество по-разному, что уж говорить о публицистах, политологах и т.п. Я буду понимать под гражданским обществом не какое-то «хорошее общество», а гораздо более конкретное явление. Это горизонтальное (основанное на равноправных связях) поле креативных, социально-активных общественных (не государственных и не коммерческих) организаций. Социальная креативность - это и есть суть гражданского общества.

Кондопога стала проявлением активности не гражданского общества, и не потому что там люди руководствовались какими-то державными принципами. В гражданском обществе таких людей очень много. В кондопожском бунте не было постоянной креативной работы. Может быть, там теперь возникнет сеть, но в бунте она не проявилась.
В гражданском обществе вы найдете очень разных людей, в том числе и националистов. Здесь недопустим никакой маккартизм, разделение на чистых и нечистых по идейному принципу. В гражданском обществе действуют и люди, которые придерживаются авторитарных идей. Но ведь и среди демократов встречаются сторонники Пиночета. Что же их исключать? В гражданское общество люди приходят не за идеологической чистотой демократии. Они начинают собираться прежде всего вокруг дела. Так развивалось и неформальное движение 80-х гг.
У нас это движение стало выходить в легальную политическую плоскость после 1986 г. Нельзя сказать, что СССР представлял собой какой-то ледяной монолит до 1986 года, и вот появился Михаил Сергеевич, сделал магические пассы, и всё сразу задвигалось, растеклось и растаяло. Такая картина неверна, прежде всего, потому, что советское общество было очень живым обществом. Внутри него было много разных течений и движений – и неформальных, но там не было одного - там не было поля. То есть кээспешники знали о доповцах, но не очень дружили с ними. Доповцы знали о диссидентах, но шарахались от них. Единого поля не было, не было этой системы связей, которую обеспечивает определенная политическая надстройка. Под политикой я, конечно, понимаю общественно значимое целедостижение, а не борьбу за власть. Борьба за власть – это, очевидно, только часть политики.

Таким образом, возникновение поля гражданского общества связано с появлением именно политических неформалов. Откуда они взялись и почему это стало возможным именно во время Перестройки? Очевидно, потому что было принято политическое решение отказаться от уголовного преследования за вольномыслие. Вот, собственно, одно из важнейших достижений Михаила Сергеевича Горбачева. Это он сделал, а остальное инициировали уже мы, преодолевая сопротивление бюрократии.

Слово «гласность», насколько я понимаю, было задолго до Перестройки, а что касается реализации гласности, то тут самиздат поспорит, конечно, с официальной прессой. Свобода слова у нас, насколько я понимаю, возникла вообще в 1990 г., когда самиздат просто начал уже тиражироваться на уровне официальных изданий. Это вечный спор неформалов и реформаторами, кто шел впереди.

Итак, наступил момент, когда неформалы просто сошлись, посмотрели друг на друга, познакомились, и эту дату мы можем прославить как день рождения гражданского общества в нашей стране. До этого момента были сектора, элементы, фрагменты гражданского общества где-то с 50-х годов (в 20-е гг. оно было выкорчевано). Общественные движения развивались подспудно. Но в августе 1987 г. состоялась «встреча-диалог». Очень странное названое, оно сложно согласовывалось партийными структурами, чтобы они разрешили дать помещение. Обратите внимание: для того, чтобы сойтись вместе легально, пред глазами прессы, нужно добиться некоего разрешения у властей. А власти, которые сами уже полуформалы (там были, между прочим, партийные функционеры, которые неформалам очень сочувствовали) говорят: ребята, вот это можно сказать, а вот это нельзя; нас уволят, пожалейте. Неформалы пришли и сказали всё, что хотели, и функционеров не уволили. Потом, правда, некоторых неформалов начали исключать из комсомола и институтов. Борьба продолжалась.

Считается, что гражданское общество возникает тогда, когда люди начинают понимать свои права и свободы. Я бы сказал с точностью до наоборот. Может быть, оно возникает тогда, когда люди начинают понимать границы своей несвободы. Ведь большинство ныне живущих в России людей своей несвободы не понимают. Они Конституцию читали, им в школе объяснили. Они думают, что они свободны. Они думают, что если они идут голосовать, то от этого что-то зависит очень важное в раскладах власти, государственной структуры. Они не понимают, что имеют дело с элитократией, а не демократией. Неформалы понимали свою несвободу и постоянно прощупывали, насколько можно расширить сферу свободы. И, собственно говоря, реальная демократия в итоге и сводится к этой сфере свободы и самоуправления.

Неформальное движение возникало на основе своеобразной теории малых дел. Мы «чистили речки», мы протестовали против застройки Битцевского парка. Но очень быстро все эти инициативы утыкались в политическую проблематику. Это очень важная черта гражданского движения вообще. Если какая-то организация состоит сплошь из «державников», которые верят во власть и преданно на нее смотрят, то либо она очень быстро перестанет быть гражданской, либо они пересмотрят свою точку зрения, занимаясь практикой. Вот мы сейчас занимаемся жилищными проблемами, и люди, которые верили в Путина в 2001 году и тогда начали заниматься гражданскими делами, почему-то сейчас перестают верить. Сколько ни уговаривай: наш президент самый лучший, а они все равно не верят. А почему? Потому что они постоянно утыкаются на эту систему, где главу управы прикрывает префект, префекта прикрывает мэр, мэра прикрывают… Ну и так далее. И выводы делаются очень быстро.

Такая политизация гражданского общества происходила и тогда стремительнейшим образом, потому что любой акт сопротивления со стороны власти – не разрешим митинг или демонстрацию, здесь поправьте текст, здесь поправьте лозунг – вызывает радикализацию и политические выводы. Неформальное движение того времени очень быстро выстроило полный и очень сложный спектр политических идей справа налево. Там было все – и анархисты, и монархисты, и пост-индустриальные идеи. Мы были самые свободной страной в 90-м году. Когда делегация общественных движений приезжала в Германию, немцы пожимали плечами и говорили: как можно, почему вы взяли анархистов? И мы понимали, как не свободно это западное общество. Сейчас этот «немецкий» вопрос нас, конечно, уже не удивляет.

Потом начались расколы – вплоть до баррикад, разделивших нас в 1993г. Гражданское общество было обескровлено походом неформалов во власть и в бизнес. Потому что возможна конверсия движений. Здесь нет жестких границ. Всё постоянно мигрирует. Из гражданского общества люди могут уходить во власть и там потом становиться людоедами или оставаться приличными людьми. «Скоро все мои друзья выбьются в начальство, и, наверное, мне тогда станет одиноко». Впрочем, мы, неформалы, до сих пор иногда пользуемся связями, наработанными в ту замечательную эпоху.

Люди, которые ушли во власть и бизнес, уже не являются частью гражданского общества. Люди приходят и уходят - гражданское общество остается. Что с ним происходит?

С ним происходит две вещи. Во-первых, с начала 90-х гг. и в нашем обществе в целом, и в гражданском обществе, в частности – происходит примитивизация политических и общественных идей. В Перестройку произошел такой всплеск, возникло такое разнообразие, что затем естественным образом пошло упрощение, уплотнение, адаптация к массовому сознанию. Идеи нужно как-то объяснить, подстроить их под конъюнктуру. И в итоге сами носители начали очень упрощать свои идеи, а потом и забывать старые сложные конструкции.

Второе, что произошло, это уже после шоковой терапии – это профессионализация общественных структур. Еще раз напоминаю: если они стали коммерческими, то они вышли за рамки гражданского общества; равно как если их состав назначается президентом, как Общественная палата. Это государственная структура, а не гражданская. Но есть некий «сухой» остаток, где люди, занимаясь этой работой, стали специалистами по решению тех или иных гражданских проблем. Они стали юристами-самоучками, они стали орговиками, они стали журналистами и идеологами. Но профессионализация несет и печальные последствия. Очень резко сократилась численность, и группы приобрели своеобразный профессиональный эгоизм. Когда они сотрудничают друг с другом, они иногда друг от друга скрывают списки своих членов, чтобы не поделиться ими. Выход из этого положения возможен, но он связан со временем, когда пойдет новая волна. Это произойдет, когда возникнет новая общественная ситуация, вполне возможно – вовсе не из-за действий гражданских движений. И тогда возникнет возможность преодолеть нынешний кризис с его профессиональным эгоизмом, идейной ограниченностью. Выход – в свежих идеях, выход – в свежих людях.

Ничего принципиально нового придумать нельзя. Все «свежие идеи» остались там – в Перестройке. Но и люди-то там остались, потому что все мы жили в Советском Союзе, мы – советские люди. Хотя теперь появляется и подающая надежды молодежь. Может быть, это будущие советские люди.