Сергей Патрушев

Хотел бы обратить внимание на две модели гражданского общества, которые созданы государством в России. Одна модель – это стадион в Питере летом 2006 года, куда очень трудно было попасть. Потому что снимали некоторых потенциальных участников мероприятия – Социального форума – с поездов, где-то в Чите, достаточно далеко от Питера. А когда они попали на этот стадион, их окружили плотной стеной, не давая выйти.

Вторая модель гражданского общества, которую сейчас всячески пропагандируют, – это Общественная палата Российской Федерации. Когда обсуждался законопроект, я предлагал назвать ее Общественной палатой при Президенте Российской Федерации. Это было бы более точно. Первым пунктом в законе среди ее задач записано, как известно, привлечение граждан к реализации государственной политики.

Очевидно, что это разные модели.

Хотел бы также вернуться к вопросу об истории российского гражданского общества. Очевидно, что, как и в случае западного гражданского общества, об этой истории нельзя говорить ранее, чем в общественном дискурсе возникают понятия «права», «правовое государство», «правовой статус индивида». До тех пор, пока не сформировалось понятие политического процесса и т.п. Реальное гражданское общество в России могло появиться только тогда, когда возникли некоторые конституционные гарантии, которые касались не только отдельных людей, не только отдельных сословий, но приобрели более-менее массовый характер. Когда это произошло? Это историкам виднее. На эту тему много уже написано. Но вряд ли ранее начала прошлого века.

В этой связи еще одно замечание. Проблематика гражданского общества обсуждается в России, по меньшей мере, с конца 1980-х годов – с тех пор, когда мы начали изучать неформальные движения. Не только участвовать в них, но и изучать их, публиковать статьи о них.

Когда мы впервые столкнулись с западными коллегами по этому сюжету, они были удивлены. Они не могли понять, из какого, по их мнению, затхлого угла мы вытащили это понятие гражданское общество, которое уже устарело. Мы не сразу смогли объяснить подобную реакцию. Потом догадались: они просто живут в условиях гражданского общества. А для нас тогда это было чем-то новым. Вскоре, правда, обнаружилось, что и западные коллеги вновь заинтересовались этой проблематикой, тема снова актуализировалась. За последние два десятилетия появилось огромное количество работ, посвященных проблемам гражданского общества, идет напряженная дискуссия.
Замечу, что гражданское общество понимается как ассоциативное общество, т.е. общество, являющееся результатом некой самоорганизации, создания неких ассоциативных структур. А это общество как таковое без прилагательного «гражданское». Далее, гражданское общество понимается как публичное пространство – где возможно формирование политической повестки, политическое участие и т.д. Наконец, гражданское общество в последнее время часто определяется как «хорошее общество». Надо иметь некий общественный идеал. Вот и говорят, что гражданское общество – то самое хорошее общество, в котором приятно жить. На эту тему тоже есть достаточно много исследований.

Подчеркну только одну мысль: если нет индивида, который исполняет публичную и обеспеченную правовой санкцией конституционного государства роль гражданина, то говорить о гражданском обществе не приходится. Таким образом, результатом становления и критерием развития гражданского общества является просто-напросто гражданин. То есть переход из состояния массы, которая адаптировалась, не зная, что ей дальше делать, к состоянию, когда человек понимает объем тех прав и свобод, которыми он располагает по Конституции. Но это первичный слой. Его можно в школе освоить, выучить.

Сложнее второе – умение, обладание компетенциями для того, чтобы эти права реализовывать. И здесь существенный вопрос, как это происходит в тех новых общественных движениях.

В докладе Общественной палаты о состоянии гражданского общества есть интересный момент. Его авторы специально оговаривают, что в докладе не будут рассматриваться политическая и экономическая активность. А как трактуется политическая активность? Только как завоевание и удержание власти. Это слишком узкое понимание. Все-таки политика есть способ постановки и решения важных общественных проблем, прежде всего. Именно поэтому и только тогда мы можем говорить о том, что гражданское общество есть, по существу, демократическое общество. Это тоже к вопросу о критериях.

Приходится подчеркнуть, что дискуссии по поводу гражданского общества в России происходят сегодня в специфической ситуации.

Во-первых, как уже говорилось, создана Общественная палата, призванная, по мнению законодателей, учитывать, выражать и защищать «интересы всех самоорганизующихся гражданских структур». Отсюда неслучайно появление странных суждений о том, что, наконец-то, возник главный институт гражданского общества, после чего дело, наконец, уже пойдет. Конечно, это открытие, что в гражданском обществе существует иерархия институтов: главных, не главных и прочих.

Во-вторых, права человека и гражданина продолжают оставаться на периферии массового сознания и общественных практик. Это подтверждают многие социологические обследования. И уж точно – на периферии практической деятельности власти. Нет, она в принципе знает, какие у нее есть права, но что касается прав граждан, об этом много слов и слишком мало дел.

В-третьих, чрезвычайно важное обстоятельство связано с продолжающимся размыванием фундамента, глубочайшего основания любой социальности нормативно-ценностного комплекса социального доверия.
Хотел бы напомнить, что в 1989 году, по данным тогдашнего ВЦИОМа еще Заславской и Левады, уровень социального доверия в Советском Союзе был 54 процента. Потом он рухнул до 25 процентов в 90-м году, слегка поднялся (до 38 процентов) в 91-м и начал монотонно снижался. С 1995 года выше 24 процентов он, в общем-то, не поднимался. По последним данным, на исходе минувшего года уровень социального доверия составлял 22 процента.

В исследованиях, которые мы проводили в середине прошлого десятилетия, было показано, что тенденции социальной дезинтеграции или, точнее, проблема социальной неинтеграции возникают при уровне доверия, не превышающем 30 процентов. Если мы имеем более низкий уровень, то для предотвращения социальной атомизации необходимы какие-то особые способы. Эти особые способы были найдены российским социумом. Они были созданы двумя путями.

Первый путь – фрагментация. Российский социум социум фрагментированный, в рамках которого оказалось возможным осуществление некоторых социально устойчивых взаимодействий. Частично это сети, частично другие формы, относительно устойчивые, где уровень доверия выше. Но это доверие так называемое «специфическое». Оно не распространяется за пределы этих в принципе локальных общностей.

Второй способ был найден в конце 90-х г.г. со сменой политического режима или с укреплением предыдущего режима. Я имею в виду вертикализацию власти (точнее, ее централизацию и концентрацию), которая призвана «стянуть» фрагменты, компенсировать дефицит самоорганизации. В итоге можно говорить о том, что российскому социуму все еще не удалось преодолеть социокультурный и политико-институциональный барьер, отделяющий его от современной социальности, современного общества, т.е. перейти к интеграции не только общих, но и общественных интересов, вступить в период самоорганизующегося социального воспроизводства на правовых основаниях.

Следствием и свидетельством этого является также фантастическое недоверие практически ко всем социальным и политическим институтам, которые существуют в России, за исключением института президента, т.е. Путина. Это хорошо известно. Для сравнения: лидером доверия среди общественных институтов США в 2005 г. являлась полиция (6,2 балла по 10-бальной шкале, где 10 – «полностью доверяют»). В России милиция, по нашему опросу осенью 2006 года, получила 2,4 балла по той же шкале (кстати, такое же доверие к государственному аппарату). Впрочем, есть хорошая весть: достаточно приличный уровень доверия российские респонденты выказывают к судебным институтам, правда, не российским (отечественная судебная система получила 3,2 балла), а зарубежным (Европейский суд по правам человека получил 5,7 балла).

Недоверие к институтам результируется в недоверии к российскому государству: ему склонен доверять только каждый десятый респондент.

Мы получили эти данные при обследовании участников новых социальных движений: через одну из сетей общественных инициатив, которые сейчас формируется в России, была опрошена выборка из 800 респондентов, сформированная методом «снежного кома».

Большинство наших респондентов полагает, что влияние граждан на принятие политических решений падает. Причем наиболее пессимистическую точку зрения по этому поводу высказывают наиболее компетентные респонденты, а именно руководители общественных структур.

Характерно, что эта оценка сопряжена с констатацией того, что власть в России усилилась. Получается, что чем сильнее становится власть, тем меньше граждане на нее влияют.

Далее, как следует из наших данных, одним из изменений, связанных с деятельностью общественных организаций, является накопление социального капитала, понимаемого как социальное доверие (среди активистов общественных организаций оно достигает 37% выше, чем в социуме) и взаимодействие.

Проблема состоит в том, что накопление социального капитала в рамках общественных структур не трансформируется в рост социального капитала всего социума. Одной из причин является недостаточность усилий общественных структур по привлечению граждан к общественной деятельности, или – самодостаточность таких структур. Они нередко оценивают эффективность своей деятельности не по уровню гражданской включенности или успешности решения проблем, а по количеству принятых с их личным участием или вследствие проявления их инициативы постановлений, указов, законов. Другая, пожалуй, более важная причина – оценка влияния граждан, общественности на процесс принятия решений. Российская власть «не допускает влияния общественности на принятие политических решений» так считает каждый пятый респондент, наблюдающий общественную активность со стороны, и каждый второй, непосредственно участвующий в работе общественных объединений в качестве руководителя или сотрудника.

Во-вторых, наши данные показывают, что процесс становления общественных структур и новых общественных практик связан с трансформацией социальных акторов, изменением их социокультурного типа, формированием иной нормативно-ценностной конфигурации микросреды.

Эта ситуация большей частью одинаково истолковывается ими: институциональные формы деятельности ― политические переговоры, участие в выборах и суд (как, впрочем, и разного рода тайные сговоры) не имеют сегодня, по мнению респондентов всех групп, больших шансов на успех. Отсюда – скептическое отношение к неэффективной, по мнению респондентов, общественной активности.

Наши респонденты вполне обоснованно полагают, что демократическое правление в равной мере предполагает как политическое представительство, так и возможность граждан участвовать в принятии политических решений, и только после выполнения этих двух условий можно рассматривать демократическую власть как результат партийной борьбы, победы на выборах или обсуждать проблему профессиональной реализации властных полномочий. Представления респондентов о демократии суммируются в низкой удовлетворенности ее состоянием в России: оценка 2 3 балла по 10-балльной шкале.

Общественные организации и движения, возникающие как самоорганизующиеся свободные ассоциации, могут быть и при определенных обстоятельствах являются носителями социального проекта, который в той или иной степени реализуется в их практиках. Иными словами, общественная организация конституируется как «другая социальная реальность» на основаниях, которые представляются желаемыми и для «первой реальности».

Современное политическое развитие России нуждается в демократизации существующей институциональной среды. Коллизии российского реформаторства, мировой опыт показывают, что решить эту задачу способны, в частности, социальные движения.

Развертывание новых социальных движений может иметь далеко идущие последствия в плане социетальных и политико-институциональных перемен, в том числе перспектив формирования гражданского общества в России.