Александр АузанПочему идет спор о существовании гражданского общества, и есть ли новый этап в процессах его самоорганизации? Зададим вопрос – почему? На мой взгляд, отрицание гражданского общества связано не с тем, что люди не ощущают его. Потому что люди, скажем, прекрасно знают, что если проблемы с ребенком, которого забирают в армию, то нужно бежать в Комитет солдатских матерей. А по поводу репрессированных - идти в Мемориал. А если вырубка леса - есть Гринпис и Социально-экологический союз. То есть люди знают, куда обращаться. Это значит, что «деревья» признаны, а «леса» в общественном сознании нет. Я думаю, что объяснение этого феномена состоит, в том, что с гражданским обществом связываются нереально высокие ожидания. Примерно, такая же история происходила с такими понятиями, как «демократия» и «рынок» в конце 80-х годов. Считали, что демократия и рынок - это, когда всё хорошо, и все проблемы решаются. Я думаю, что это нереалистичное представление, связанное с завышенными ожиданиями. И я полагаю, что хорошо бы это представление прошло по пути истории понятия «рынок», а не понятия «демократия». Заметим, что в отношении рынка сейчас мало кто утверждает, что его не нужно. Все к нему относятся как к некоторой машинке, которая одно умеет делать, а другое делать не умеет. И уже не возлагают на рынок ожиданий, связанных с всеобщим счастьем в стране. С демократией пока не так… Хотелось бы, чтобы в массовом сознании выработалось достаточно прагматическое сознание того, что есть гражданское общество. И оно бы не только использовалось, но и соответствующим образом понималось. Препятствие номер один. Мы проходим точку самого слабого общества за последние пятнадцать лет. Динамика социального капитала, норм доверия в обществе сейчас находится на минимуме. На вопрос - доверяете ли вы людям, или можно ли доверять людям – 77% отвечают отрицательно. В конце 80-х - начале 90-х годов было совершенно не так. Именно тогда мы могли наблюдать выход больших масс людей на улицы, причем по протестным поводам. Люди доверяли друг другу, доверяли тем, кто их зовет на эти улицы, несмотря на проблемы средств массовой информации, которые были и тогда. Низкие нормы взаимного доверия создают очень слабую основу для того, чтобы институты гражданского общества признавались как формы самоорганизации, а не как организации, куда могут обращаться клиенты для решения своих вопросов. Можно ли говорить о новом этапе становления гражданской активности? Я думаю, что мы наблюдаем признаки гражданской активности в виде движения автомобилистов, или движения дольщиков, которые испытали трудности, доходящие до трагедии, в строительстве квартир, или протестов людей, проживающих в общежитиях. Но при такой низкой норме взаимного доверия это могут быть, на мой взгляд, протестные акции - при этом достаточно спорадические и не слишком многочисленные. К счастью, такие вещи, как низкий уровень взаимного доверия, преодолеваются исторически, даже если мы ничего не делаем. Другое дело, в каких формах будет происходить это преодоление: возникнет ли доверие в формах землячества, этнических групп, криминальных группировок или профессиональных ассоциаций, некоммерческих организаций, местных сообществ? Препятствие номер два - отношения разных групп в обществе. Я все время повторяю, что самая популярная в России фраза звучит так: «я с этими на одном поле не сяду». Это идеология. Это агрессивный изоляционизм, который касается отношений с другими, с разными. Надо сказать, что более сложные формы гражданского общества – это все-таки мост, который строится не вдоль реки, а поперек, не между людьми, у которых однородные интересы, а между людьми, у которых разные интересы. А мы сейчас живем в стране, где все мосты строятся вдоль реки, а не поперек. Единственный мост поперек реки – это охраняемый мост в Кремле, который связывает между собой разные общественные группы. В таких условиях мы вряд ли можем иметь на сегодняшний день серьезные комплексные гражданские действия. Препятствие номер три - это действия власти. В тех непростых условиях, которые мы сейчас проходим (а я полагаю, что они сейчас тяжелее для гражданского общества, чем 90-е годы) очень важно – создает ли власть условия для преодоления этих двух первых препятствий: взаимного недоверия и несостыкованности различных групп. Можно долго рассказывать о том, какие издержки создал бессмысленный и беспощадный закон, принятый в конце 2005 года. Но мне, скорее, важно зафиксировать парадоксальную связь: у нас это не единственный закон, который принимается без расчета, какое бремя он накладывает на тех, кто живет в стране, и может ли он работать или не может. Парадокс состоит в том, что работающие институты гражданского общества позволяют не принимать таких законов, позволяют фильтровать их. В данном случае, этот закон направлен против институтов, работа которых связана с оптимизацией других законов. Тем не менее, это достаточно давнее историческое явление - гражданское общество в России, поэтому я хочу закончить историческим анекдотом. Николаю I начальник Третьего отделения приносил утром на утверждение судебные приговоры по противогосударственным делам. Император читает: «Кучер Ермолай зашел в кабак, где висел портрет государя. Несмотря на замечание урядника: «Сними шапку перед портретом государя», кучер сказал: «Плевал я на твоего государя». Приговор: пять лет каторжных работ». Николай пишет резолюцию: «1. Каторжные работы отменить. На мой взгляд, из этих трех пунктов следует – что нужно было бы делать. Я полагаю, что власть должна «отменить каторжные работы» нынешней отчетности и контроля для гражданского общества. Я думаю, что власть должна перестать «вывешивать портреты государя», создавая липовые организации. Потому что, кажется, признано, что гражданское общество должно существовать. Наконец, историческая традиция наплевательского отношения Николая к Ермолаю все-таки подлежит преодолению. |
|