Мурарка Дэв (Индия). ХХ съезд КПСС и мир
Годовщина ХХ съезда – достойный повод поразмыслить о его последствиях для всего мира и, в частности, для коммунистического, социалистического и социал-демократического движений, тем более что существует тенденция оценивать его в чисто советском (российском) внутреннем контексте. Между тем следует подчеркнуть, что его внешнее воздействие было даже сильнее и привело к более значительным последствиям в глобальном масштабе.
Это тем более парадоксально, что ни на подготовительном этапе, ни в тексте доклада Хрущева не уделялось ни малейшего внимания внешним факторам, за исключением упоминания о разрыве с Тито. Хрущев и его коллеги, как сторонники, так и противники, были озабочены внутриполитическими аспектами таких вопросов, как крайняя жестокость, аморальность и несправедливость действий Сталина, страдания советских граждан в лагерях и тюрьмах в тот период, а также растущие требования их освобождения и реабилитации со стороны родственников. Руководство должно было учесть и борьбу за власть в верхах, и другие личные политические соображения.
Не менее важно и то, что представители зарубежных коммунистических партий не были даже допущены на закрытое заседание съезда, не говоря уже о каких бы то ни было предварительных консультациях. Только после съезда содержание доклада было доведено до сведения правящих и некоторых крупных и авторитетных западных компартий.
Такое небрежение было неслучайным. Оно объяснялось пережитками типично сталинского синдрома. Хотя на словах интернационализм был общепринятой нормой межпартийных отношений, на деле Москва привыкла к безропотной сговорчивости зарубежных компартий, как правящих, так и неправящих. Поэтому в процессе принятия решений хрущевское руководство даже не задумывалось о последствиях съезда для зарубежных товарищей, а последствия эти были самыми серьезными.
Авторитет Сталина был совершенно непререкаем для подавляющего большинства партий. Их руководители по своему происхождению принадлежали к радикальным и при этом хорошо социально устроенным слоям своих обществ. Им была свойственна революционная романтика. Они легко приспособились к сталинизму, который Троцкий проницательно окрестил «сифилисом рабочего движения». В общем и целом их понимание рабочего класса и приверженность его делу были поверхностными и отстраненными. Их интересовало не столько руководство рабочим классом, сколько господство над ним. Многие из этих лидеров дошли до рабского поклонения Сталину, которое отразилось на их политике. Поэтому эти партии были коммунистическими по названию и сталинистскими по духу. По сравнению с европейскими компартиями коммунисты стран «третьего мира» были еще сговорчивее в отношениях с Москвой.
Коммунисты всего мира, за некоторым исключением, волей-неволей были вынуждены согласиться с развенчанием Сталина: выбора у них фактически не было, ибо идола разбили в самой «Мекке». Но при этом непоправимый урон был нанесен нравственному и политическому авторитету Москвы. Его начали ставить под сомнение. Поэтому по пути, предложенному Хрущевым, пошли скрепя сердце, с огромной неохотой и возрастающими опасениями.
«Закрытый» доклад фактически создал напряженный и непреодолимый внутренний кризис в каждой коммунистической партии. Отреагировали они по-разному. Но многим из них не удалось избежать логических последствий десталинизации и сопряженных с ней вопросов. Проще говоря, она лишила коммунистические рассуждения их нравственной основы. Все усилия, направленные на то, чтобы отделить коммунизм от сталинизма, закончились политическим и психологическим провалом.
Наблюдались три элемента кризиса. Во-первых, внутрипартийная борьба между теми, кто хотел отмежеваться от сталинского наследия и кого впоследствии назвали ревизионистами, и теми, кто хотел и дальше действовать в сталинском духе. В конечном итоге это привело к расколу во многих партиях, некоторые из которых сблизились с Китаем и считали, что сохранили верность сталинскому наследию, в то время как ревизионисты остались верны Москве, хотя и чувствовали при этом определенную неловкость. Такие трещины в отношениях, как мелкие, так и крупные, несомненно ослабили коммунистическое движение в мировом масштабе.
Как ни парадоксально, в течение некоторого времени именно оппозиция Китая по отношению к десталинизации сплачивала коммунистические партии. Коль скоро они были союзниками Москвы, им приходилось оказывать ей всемерную поддержку. А это означало, что на каждом съезде слышался боевой клич – громить КПК. Такой массовый положительный отклик, даже несмотря на то, что в основе его лежали тактические соображения, заглох при Брежневе, когда Москва втихую дала обратный ход. Однако при этом КПСС, в отличие от КПРФ, не стала официально реабилитировать Сталина.
Во-вторых, по идеалам и идеологии коммунизма был нанесен удар извне. С этого момента начались не только брожение среди коммунистов, но и непрерывные нападки на них со стороны их идейных противников, которые ухватились за деяния Сталина и оценивали все через их призму. Перед коммунистами встала неразрешимая дилемма: если они, несмотря на все, что выплыло на свет, будут сохранять верность сталинизму, то нравственная почва ускользнет у них из-под ног. Конечно, можно было бы стерпеть и это, что некоторые и сделали. Говорят, что один из крупных лидеров коммунистического движения в Азии сначала снял портрет Сталина со стены у себя в кабинете, но потом поставил его портрет поменьше у себя на столе.
Если бы они, напротив, перестроились и отмежевались от сталинизма, то их сочли бы идейно непоследовательными. К ним начали бы относиться с насмешкой и еще большим скептицизмом. Хуже того: во многих случаях провозглашенный ими ревизионизм оказался «липой», он отдавал махровым сталинизмом. Пример этого – ревизионизм брежневского типа, с которым солидаризировались многие коммунистические партии. В конце концов многим ревизионистским партиям пришлось либо самораспуститься, либо приблизиться к социал-демократическим нормам. И снова случилось так, что многие европейские партии ушли в сторону, а в «третьем мире», как это ни мрачно, сталинизм для многих сохранил свою привлекательность.
Третий элемент кризиса – расхождение между реальным идеологическим характером этих партий и тем, что декларировалось. Всегда утверждалось, что их идеология восходит к марксистскому и, в меньшей степени, к ленинскому мышлению. Возможно, что вначале так оно и было. Но в ходе их развития эта идеология обросла толстой коркой сталинизма. Марксизм настолько растворился в сталинизме, что стал практически незаметен и проявлялся только в камуфлирующих лозунгах.
Так случилось потому, что в партиях, оказавшихся под влиянием Москвы, начался интеллектуальный застой. Исключением были лишь итальянская и китайская компартии. Но это было особое исключение. Китайцы предложили свою альтернативу сталинизму – маоизм. Итальянцы вели борьбу на высоком интеллектуальном уровне, стараясь найти альтернативу сталинизму внутри коммунизма, полагаясь в основном на труды Антонио Грамши и практическую политику Пальмиро Тольятти. В конце концов они даже порвали с брежневским ревизионизмом, став во главе «еврокоммунизма», прожившего короткую жизнь и исчезнувшего, как дым. Остальные давно забросили чтение Маркса и даже Ленина и в интеллектуальном плане ограничились искаженными пророческими высказываниями товарища Сталина, которые воспринимались некритически. Так гнет Москвы привел к тому, что большие и малые коммунистические партии превратились в коллектив идейных неучей, что было характерно для КПСС при Сталине и после него.
Большинство коммунистов не понимали, а если и понимали, то игнорировали тот факт, что их лояльность Москве и связи с ней имели не только идеологический характер. Сталин и его преемники в основном свели их до уровня простого орудия своей внешней политики как до начала «холодной войны», так и во время нее. Многие из них настолько откровенно разрешили использовать себя в этом качестве, что к ним перестали относиться как к серьезным политическим организациям. И во многих случаях простые люди смотрели на них как на партии, покорные Москве. Колониальная хватка КПСС в отношении партий в странах «третьего мира» усугублялась их финансовой и иной зависимостью от Москвы, хотя и европейские компартии не были полностью свободны от нее. Противники коммунистов внутри стран и за рубежом открыто и успешно использовали эти противоречия.
Важно также отметить, что воздействие ХХ съезда было гораздо шире, нежели просто влияние на компартии. Разоблачение Сталина по аналогии сказалось на всем спектре марксистских и социалистических идей. Следовательно, медленно, но неизбежно, даже социалистическим и социал-демократическим партиям пришлось отказаться от своих марксистских истоков, даже несмотря на то, что они всегда враждебно относились к советскому типу коммунизма как таковому. Отчасти это объяснялось и тем, что сталинисты сумели настоять на том, что они были единственными истинными марксистами, за что и ухватились противники марксистских идей.
Эти противники упорствовали и продолжают упорствовать, объявляя сталинистскую интерпретацию марксизма единственно правильной. Они отказываются видеть водораздел, отделяющий марксизм от сталинизма, утверждая, что «марксизм, по крайней мере в некоторых своих интерпретациях, продолжает оставаться выражением эпохального критического мышления», что в «марксовой теории присутствует богатейшая и сложнейшая гуманистическая основа и достаточно общая и глубокая критика каждого отчужденного общества; причем эти элементы и сейчас сохраняют свое значение и правоту и являются необходимым условием для всей современной радикальной критической теории и практики». Однако стало очень модно говорить, что марксизм вообще не имеет отношения к действительности. Такое отрицание создало философский вакуум. И его нельзя заполнить обожанием тэтчеризма, которое сейчас бытует в России. Этот вакуум может быть заполнен только вновь обретенным, т.е. заново осмысленным и интерпретированным марксизмом, и в конце концов может оказаться, что такой марксизм не имеет ничего общего с коммунистическим наследием.
Вполне справедливым будет утверждение, что коммунисты за пределами Советского Союза сами виноваты в том положении, в котором оказались после ХХ съезда. Все не так просто. Проводя параллель с современными процессами, можно сказать, что сталинизм стал неким религиозным культом, и, попав под его влияние, от него нельзя было освободиться, не поставив при этом под угрозу свое существование. Этот топор был занесен Москвой. Одной только попытки было достаточно, чтобы погибнуть. ХХ съезд мог бы освободить их от этого, что он и сделал. Но, к сожалению, сделано это было очень плохо.
В действительности съезд предусматривал не истинную идеологическую свободу, а лишь ее ограниченную модификацию. В силу внутриполитических факторов, пространство для маневра в послесъездовский период десталинизации не расширилось, а сузилось. Важную роль в этом сыграли некоторые влиятельные лидеры европейских компартий, обеспокоенные возможными последствиями этого процесса и не желавшие дальнейших разоблачений деятельности Сталина. Они оказывали негативное давление на Москву и добились своего.
Не менее важно и то, что сталинистский подход Москвы к зарубежным компартиям сохранялся. Первым поражением стала неудачная попытка Хрущева, несмотря на драматическое личное вмешательство, предотвратить возвращение в большую политику Владислава Гомулки в качестве польского лидера. Это выявило падение престижа и авторитета Москвы. Советское политическое вмешательство в Польше породило протесты в Венгрии. А его неудача превратила их в восстание.
Венгрия – первые постсталинские массовые беспорядки, которые обычно трактуются как последствие десталинизации. Однако на деле все было наоборот. Венгерские события объяснялись тремя главными причинами. Во-первых, десталинизация внутри СССР носила ограниченный характер, несмотря на свое глубокое освободительное воздействие на людей, подвергшихся репрессиям и продолжавших жить под их мрачной тенью. Во-вторых, Москва действовала нелогично, отказывая другим компартиям в праве проводить десталинизацию даже в таких ограниченных масштабах. Эта смесь вялой десталинизации внутри страны и утверждения сталинизма в неприемлемых формах за рубежом оказалась взрывоопасной. В-третьих, в сознании восточноевропейцев опыт репрессий был более свежим; они с большей энергией ухватились за возможность либерализации, угрожая политической хватке коммунистов. Все это позволило коммунистам в национальном и международном масштабе затянуть петлю, вначале замедлив темпы реформ, а затем перейдя к длительному периоду застоя, семена которого, посеянные после ХХII съезда, продолжали прорастать в эпоху Брежнева. Чехословакия была последним затянувшимся вздохом ХХ съезда до тех пор, пока перестройка не открыла шлюзы потоку перемен.
Все это никоим образом не означает, что ХХ съезд был ошибкой. Его главный недостаток заключался в том, что его идеи не получили дальнейшего развития. Потенциал съезда не был реализован, а уроки венгерских событий не только не были усвоены, но и извращены. Не представляя ХХ съезд в романтических красках, необходимо тем не менее признать, что он создал новую реальность. Следовало разделить сиамских близнецов – загнивающий сталинизм и дискредитированный коммунизм. Эту необходимую операцию, хотя и неуклюже, провел съезд, что и явилось эпохальным достижением.
В свете нынешнего возрождения коммунистов в России было бы нелишне обратить внимание на их враждебное молчание по поводу 40-летней годовщины ХХ съезда в феврале; проведение памятных мероприятий в очередную годовщину смерти Сталина в марте; ярую ненависть их лидеров и рядовых членов партии в отношении съезда, который они считают первым актом предательства идей коммунизма. Если они думают, что проблемы России можно решить путем реставрации неосталинизма, то они не усвоили урок истории. Кроме того, они игнорируют опыт советской экономики, которая терпит крах начиная с 70-х годов, ибо формы, в которых развивались производительные силы, стали превращаться в оковы, создавая предпосылки для неизбежной социальной революции, как и предсказывал Маркс. Она произошла путем перестройки, нравятся кому-то ее формы или нет, и затем сменилась неоформленной контрреволюцией правых. Коммунисты не в состоянии развязать этот узел или решить возникшие проблемы, двигаясь вспять. Это принесет им лишь новые неудачи и создаст еще более глубокий кризис.
Им не следует питать иллюзий относительно их будущего руководства почти несуществующим международным коммунистическим движением, хотя некоторые партии, не имеющие особого веса, могут добиваться их расположения. Влияние КПСС на эти партии в прошлом было результатом особого положения СССР как сверхдержавы. Сейчас все изменилось, ибо в обозримом будущем Россия будет по-прежнему оставаться на периферии евро-американского мира, имея сугубо декоративное и номинальное присутствие, предоставленное ей в качестве «конфетки» в организациях, управляемых Западом и в интересах Запада. Иначе быть не может, несмотря на нынешних российских правителей, политиков и аморальную, одряхлевшую интеллигенцию, которая злопыхательски блажит по поводу своего величия, уникальной судьбы и роли в мире, проявляя тем самым пережитки шовинистического безумия.
